- Гроза в Москве... А тут только молнии... - усмехнулся Грязной и, подъехав к Андрейке, спросил:
- Ты о чем все думаешь?.. Ишь губы растрепал. Сказывай!
- А беда вот в чем... Не свезут такую пушку ни кони, ни волы, никакая тварь. Чем ее двигать-то?
- Какую пушку? - удивился Грязной.
- Такую... большую... большущую!.. Чтоб ядро каменное не менее пяти десятков весило, а чугунное и все бы сто...
Кусков покосился на парня с легким испугом: "Не рехнулся ли дядя с радости, что к царю едет?" Пришпорил коня. "Бог с ним!" Отъехал далеко в сторону.
- Каково же весить будет пушка? - поинтересовался Грязной.
- Тыщи две с приварком.
- Слазь с коня, парень, помолись богу! Пускай отгонит от тебя бесов... Довольно блудословить! Не смеши людей!
Андрейка громко рассмеялся, глядя на Грязного. Тот в недоумении таращил на него глаза.
- Помочи голову, пушкарь! Вот моя баклажка! Не думай о пушках... не надо... с ума сойдешь. Думай, как бы нам боярыню колычевскую сберечь да землю ту к рукам прибрать.
- Любо ту пушку на Москве поставить, чтобы о силе она говорила. Пушки, что и человеки, расти могут. И вырастут. И большущие будут! И всяк недруг струхнет, коли будут они у нас.
Грязной махнул рукой, плюнул и, напевая себе под нос, поскакал впереди. Ему показался очень забавным Андрейка. Василий Грязной не гнушался простым народом, как Кусков. Напротив, он всюду прислушивался, присматривался к черному люду и любил вступать в разговоры с мужиками, подшутить над ними. "Глупо не знать рабов, когда собираешься властвовать!" - так рассуждал он, когда его начинала упрекать жена за панибратство с конюхами.
Кусков вздохнул, притих, трусливо оглядываясь в сторону Андрейки. Мелькнуло: "Заговаривается! Бог с ним!"
Грязной опять повернул коня к Андрейке. Начал расспрашивать, как же так можно подобную пушку отлить. Андрей с увлечением принялся рассказывать Грязному о том, о чем он давно уже думает, - "об убоистых пушках, с которыми удобнее осаду чинить".
Начинало темнеть, зарницы сверкали все реже и реже. Неумолчно стрекотали кузнечики в траве. Усталые кони шли тихо. На пригорке обозначилось село с ветряными мельницами, с церковью. Тянуло ко сну.
Грязной сказал с усмешкой, дослушав Андрейку до конца:
- Ну, сам посуди: зачем нам крепости долбить? Скучно. Надобны легкие пушки, чтоб душа в поле разгулялась...
Царь встретил гонцов просто, по-домашнему - в голубой шелковой рубахе, подпоясанной пестрым татарским кушаком, в темно-синих бархатных шароварах. На голове его была шитая золотом тафья.
Лицо его светилось приветливой улыбкой.
Гонцы опустились на колени, положив к ногам царя отнятые у ливонцев знамена. Василий Грязной вручил ему воеводскую грамоту. Царь со вниманием прочитал ее, а затем стал разглядывать полотнища знамен. После того поднял за руку каждого из гонцов и поочередно поцеловал.
В это время из внутренних покоев вышла Анастасия с царевичем Иваном.
Гонцы поклонились царице; Анастасия ответила им также поклоном. Царевич Иван, держа мать за платье, улыбался. На голове его был шлем, а в руке деревянная сабля.
Кусков и Грязной начали было прославлять царскую мудрость и доблесть русских воинов, но Иван Васильевич остановил их: "Обождите! Спасибо за службу, но хвалиться обождите, - неровен час, и сглазите!"
Царь с улыбкой принял знамена от гонцов, сказав жене:
- Вот в левой руке Нейгаузен, а в правой - Дерпт... Мои люди знают, какие подарки я люблю. Спасибо им!
И тут же он приказал кравчему Семенову отнести знамена в государеву переднюю палату. Сел в кресло. Рядом с ним Анастасия. Постельничий Вешняков и другие царедворцы стали по бокам царской семьи.
- Ну, поведайте нам, добрые молодцы, про что знаете, про что слышали, да и что видели. Храбро ли защищались орденские люди - немцы в Дерпте?
Грязной рассказал про осаду Нейгаузена и Дерпта, упомянул и о смерти Колычева. Царь, как показалось Андрейке, одобрительно кивнул головой.
И царь и царица слушали Грязного с большим вниманием. Царевич Иван и тот притих, с любопытством разглядывая воинов.
Ознакомившись с донесением воевод, царь сказал, что немца Бертольда Вестермана, который помогал царскому войску вести переговоры с нарвскими властями, надо щедро наградить, чтобы знал он, что русский царь полезную службу никогда не забывает.
Иван Васильевич особенно подробно расспрашивал о командоре Нейгаузена Укскиле фон Паденорме и о бургомистре города Дерпта Антонии Тиле. Много рассказов слышал он о них и прежде. Знал, что Тиль был яростным противником Москвы, и тем не менее Иван Васильевич улыбнулся:
- Нашлись, однако, храбрецы! Ну, что ж, други! Хвала и честь тому войску, которое имеет таких противников!.. Легкие победы не могут радовать истинного воина. Боюсь, не возомнили бы о себе мои люди и не ослабли бы! Война впереди! Вот о чем бы надо всем подумать. Воины должны даже перед концом войны думать, что она только начинается. Тогда мы всегда будем непобедимы...
- Кусков сказал, что войско по одному мановению руки его великой царской светлости готово в любую минуту лечь костьми во славу своего мудрого государя.
Иван Васильевич посмотрел в его сторону, хмуро, неодобрительно покачал головой.
- Не те слова молвишь! Мне надобны сила и победа, а не похвальба и не кости! На что мне кости? Видел я их!
Кусков покраснел, растерялся: "Зря сунулся. Пускай бы говорил Грязной!"
- А что молвите мне, други, о нашем наряде? Приметчив ли он? К осаде удобен ли? И много ль попусту ущерба нашей казне от недолета и перелета ядер? Об этом думали ли вы?
И вдруг указал пальцем на Андрея:
- Сказывай!
Парень вздрогнул, смутился: царь спрашивал именно о том, о чем он постоянно думает.
- Ущерб государевой казне, батюшка-царь, превеликий от худого стреляния... А того скрывать, ради верности, не буду.
- Говори, прями, не бойся! - ободряюще кивнул головой Иван Васильевич.
Грязной метнул недружелюбный взгляд в сторону пушкаря.
Андрейка посмотрел на дворян, помялся, помялся да и сказал:
- Соломиной не подопрешь хоромины... тож соломиной и не разобьешь хоромины... А камень в Ливонии крепкий, столетний кирпич, неуступчив огненному бою.
Густые черные брови Ивана удивленно приподнялись. На губах скользнула улыбка. Он посмотрел на жену. Та тоже улыбнулась. И ей понравилась смелость парня.
Андрейка продолжал:
- Неубоистые выстрелы чинятся от многих неустройств как в самом стрелянии, так и от малости пушек... Огонь простора, дальнего боя, силы просит, а мы не даем...
Кусков побледнел, грозно покосился в сторону пушкаря. Но вот он заметил, что царь наклонился в сторону Андрейки, со вниманием слушает его, и тогда Кусков изобразил доброе выражение на своем лице.
- Каковы же причины неубоистого стреляния? - продолжал царь.
- Коли сердечник нехорошо и непрямо вставлен, либо при литье сдвинулся, либо при просверливании погрешность была... Буде пушка неладно в станке лежит, да мост если под нею покат, либо не крепок и нагибается... Буде пушка пристойного заряда не восприняла, отчего либо высоко, либо низко выстрелится. Аль середина непрямо сыскана, аль расстояние неведомо...
Царевич, положив руки и голову на колени матери, задремал под мерную, спокойную речь пушкаря. Его маленький шлем давно в руках царицы. Анастасия слушала пушкаря со вниманием. Она смотрела на него ласково, ободряюще.
Андрейка говорил и о разной тяжести ядра, о ветре, о дожде и снеге... Все это тоже влияет на точность выстрела. И порох неодинаковый - тоже нехорошо.
Царь с нескрываемым любопытством слушал Андрейку. Он задал ему вопрос о том, какие ядра лучше оказались: литые или кованые, угластые или круглые?
Андрейка ответил, что круглое ядро лучше воздух разбивает, нежели угластое. Литые и кованые ядра Андрейка хвалил и говорил, что они государю дешевле стоят, нежели свинцовые или каменные, ибо от них больше пользы в бою. Свинцовые ядра и тяжелы, и разбиваются, и расплющиваются, они обходятся государю вдвое, а то и втрое дороже железных.
- Да что и в каменном ядре? Оно само разбивается о каменную стену, а стена от него лишь поцарапана... - говорил Андрейка раскрасневшись.
Иван рассмеялся.
- Каменное ядро пообветшало, истинно! - проговорил он. - Им ворон бить, а не замки. А про то, чем плохи пушки наши, ты мне не сказал... А ну-ка!
- Невелики они, государь, в них той ярости нет, коя надобна... Заморские мастера у нас на одной мере стоят... Далее не двигаются... У немчинов видел я великие пушки... А нам надо еще больше, еще убоистее...
- То же и я думаю, молодец, - нам нужны такие пушки, чтобы врагу неповадно было... Однако от великости ли одной убоистость?! О том поспорить можно. Но речи твои любы мне. Кусков, гляди, какой у тебя литец знатный! - И, обратившись к остальным гонцам, проговорил: - Что скажете, дворяне?! Побольше бы вам таких холопов.
