Рейс Магадан – Москва опоздал на четыре часа. В аэропорту Домодедово их встречали друзья – Кама Гинкас и Саша Парнис. Эта встреча навсегда запомнится ее участникам. Они взяли такси и поехали на квартиру, которую уступили им на несколько дней друзья Гинкаса и Яновской. Сидели полночи, пили шампанское, разговаривали.
К вечеру следующего дня, выспавшись и поговорив по телефону с мамой, он вышел из дому и оказался на улице. Впервые за два года. От городского шума и множества людей ему стало дурно; сильно кружилась голова. Он совсем отвык жить на воле. На метро, что тоже оказалось для него психологическим напряжением, он поехал навестить Борю Чернобыльского; тот по-прежнему сидел «в отказе», но не терял надежды выехать на родину предков.
Два дня и две ночи Константин и Светлана провели в Москве, а утром 22 декабря 1982 года вышли из вагона на перрон Московского вокзала в Ленинграде. Их встречала толпа друзей. Цветы и объятия…
Жизнь начиналась заново.
Глава 11
Сусуманские письма
Что представляет собой сам жанр переписки с человеком, пребывающим в местах заключения? Это письма, на которых всегда задерживается цепкий взгляд цензора. Но не такого цензора, каким был Ф.И. Тютчев или И.А. Гончаров, а советского тюремного цензора «эпохи распада», с его кругозором, требованиями многочисленных запретительных инструкций, настороженным отношением ко всему, что приходится читать… Вероятно, даже читая газеты, он иногда думает: «Это бы я точно не пропустил!..»
И каждое такое письмо пишется с оглядкой на цензора. Человек, который посылает его на зону, знает, что письмо будут придирчиво читать, и пишет, не забывая об этом. А зэк? Он еще более осторожен, потому что если люди с воли рискуют лишь тем, что их письмо будет изъято и уничтожено, то для зэка, если он начнет писать недозволенное, могут возникнуть серьезные неприятности; однако чаще письмо просто возвращается как не дозволенное к отправке. Конечно, эзопов язык порой выручает, но и недооценивать цензуру тоже нельзя. Именно поэтому письма с воли к отбывающему наказание оказываются подчас более интересными, чем письма из неволи.
Практика вычеркивания непозволительных строк, которая так памятна нам по корреспонденции времен Великой Отечественной войны, впоследствии была сочтена излишней, и если в письме содержались сведения, запрещенные специальной инструкцией МВД, то оно безвозвратно изымалось. Да и зачем церемониться? Это же переписка уголовников!..
Находясь в Крестах, Азадовский несколько месяцев не имел права отправлять и получать письма. По действовавшему УПК, переписку дозволялось вести только осужденным, то есть первое время, пока идет следствие, никаких писем не может быть и в помине (если иметь в виду переписку, разрешенную законом). Когда же подследственный переходит в категорию осужденных, он, как правило, разом получает целый ворох писем, которые по рассмотрении их цензором копились в СИЗО, ожидая, пока приговор в отношении адресата вступит в законную силу. Так оно и произошло. 22 апреля 1981 года Константин написал первое письмо Лидии Владимировне; оно начиналось так:
Сегодня утром меня известили (официально) о том, что приговор с 16.IV. вступил в законную силу. Это означает, что я могу теперь писать и получать письма, в принципе – неограниченное количество. Правда, я сам покамест никому писать не собираюсь, да и записной книжки у меня здесь нет; буду только отвечать на полученные письма.
Достаточно быстро переписка осужденного Азадовского утомила цензора Крестов, поскольку на него хлынул вал писем. А через месяц, поняв, что объемы только возрастают, начальство СИЗО, само или после вмешательства иных сил, решило урезать его переписку. Он был уведомлен о введенных ограничениях и 7 июня сообщил матери:
Позавчера меня вызывал к себе зам. начальника следственного изолятора и пояснил мне (кстати, очень спокойно и доброжелательно), что я – временно – имею право переписки только с тобой. Все письма от других лиц, как и мои письма к ним, будут задержаны. Мне было также сказано, что наши (т. е. мои и твои) письма должны по объему не превышать одной-полутора страничек. Очень прошу тебя придерживаться этого распоряжения и сообщить о нем всем друзьям и знакомым. Неограниченную переписку – так было мне сказано – я смогу вести из колонии.
Так и было. Переписка Азадовского 1981–1982 годов охватывает преимущественно тот период, когда он находился в сусуманской колонии. Этот эпистолярный корпус открывает нам другую сторону его жизни, совершенно отличную от тех событий, о которых повествовали предыдущие главы. Мы получаем возможность увидеть совсем другой, параллельный мир, в котором, оказывается, продолжал жить этот человек. Это мир литературы, науки, книгоиздания. Мир далекий и, казалось бы, совершенно недостижимый для него в тот период. Но, оказывается, и в гибельных обстоятельствах может протекать полнокровная интеллектуальная жизнь.
Сразу оговоримся: мы не используем семейную переписку, оперируя лишь теми письмами, которые оказались нам доступны в государственных или частных архивах. Отсутствие в нашем тексте переписки с матерью и женой в какой-то мере приглушало для нас боль и трагедию, неизбежно отразившиеся там во всей глубине. Однако письма эти полностью сохранились и помогают – в необходимых случаях – восстановить последовательность и суть событий.
Важно отметить еще одно обстоятельство: на протяжении всего своего заключения Азадовский не написал ни одного письма первым. Кроме, конечно, жалоб и прочей «деловой переписки». Однако переписка с друзьями воспринималась, разумеется, иначе, и, зная свой статус не только уголовника, но еще и уголовника с политической окраской, Константин Маркович никого не хотел компрометировать письмами из ИТК-5 г. Сусумана Магаданской области. Однако этот принцип имел и другую смысловую подоплеку – он должен был получить письмо как свидетельство того, что человек от него не отрекся и не опасается поддерживать связь с осужденным.
Ниже публикуются письма друзей и коллег Азадовского, полученные им в Сусумане, а также его собственные письма из Сусумана, оказавшиеся в нашем распоряжении. Последовательность писем – по алфавиту корреспондентов.
Анатолий Белкин
Анатолий Павлович Белкин, художник-нонконформист, отчисленный в 1972 году из Института живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина, а потому, возможно, и выросший в большого художника. Они сдружились в середине 1970-х; в 1976 году Белкиным был написан знаменитый портрет Константина Азадовского.
1
Ленинград, 7 октября 1981
Родной и любимый наш Костенька, здравствуй!
Здравствуй, говорю я из твоего города, который помнит тебя и вспоминает часто. И вот вчера в ресторане Витебского вокзала сидели твои друзья, сидела и плакала твоя и наша Света, и сидел ты. Мы пока здесь, а ты – Там. Это «Там» такое огромное и страшное, просто непредставляемое для нас, и ты – в «Нем». Я думаю о тебе и думаю, что твоя блестящая судьба так неразрывно связана с историей и судьбой этой страны, которую так любил Рильке.
Страшно и почти кощунственно звучит, но думаю, что этот страшный и бесконечно длинный этап твоей жизни обогатит тебя безмерно. Цена ужасна, но с твоей головой, с твоим опытом и с твоей культурой мы еще увидим невиданные всходы работы, которую ты творишь! Знаю, дорогой Костик, что время бежит здесь не так, как на твоей планете. Но ведь, слава Богу, и у тебя дни сменяют ночи. Мы здесь почти не знаем им цену.
И еще потому ты счастливый человек, что у тебя есть Света. Не приведи Господь вынести то, что пережила она. Но первое, что вырвалось у меня, когда я ее увидел, было: «Какая красивая!» Какая она красивая! Светлый, светлый человек.
Костик, милый, мне как-то даже неловко рассказывать о нас, о наших делах. Пишу письмо, а сам вспоминаю год 80-й, как ты провожал меня до Военкомата, как я сидел у тебя на кухне и рассказывал детективные истории… Многое, многое вспоминается. Помню тебя и твое отношение к Алке [Алла Константиновна, жена], письма с адресом «Вологда, в/ч», все помню. Знаю, что значит письмо с земли и по мере возможности (не моей писать, а твоей получать) буду слать тебе весточки из Пальмиры, тем паче уже получил твой адрес.
Целуем крепко, вспоминаем светло и часто.
Целуем
Алла & Толя.
2
Ленинград, 19 января 1982
Здравствуй, дорогой Костенька!
Пришел домой и… «восстал на пути Магадан, столица Колымского края…». Лежит твое письмо, дошло за девять дней. Почта работает отменно. Еще вчера собирался сесть за письмо и описать одно важное и приятное событие, произошедшее два дня назад, но пробегал до вечера и так не собрался. И хорошо, ведь сегодня я еще смогу ко всему и подтвердить получение твоего письма, а это важно!
