В этот момент на сцену вновь выступил Фейгинзон. Трудно сказать, какие он нашел доводы, но ему удалось убедить администрацию колонии в том, что и для них, и для самого осужденного будет спокойней, если оставшиеся ему недели он проведет в больничной палате. Ведь если Азадовского вынесут с зоны вперед ногами, то проверок и нервотрепки будет потом предостаточно. Полагаем, что Фейгинзон говорил с начальником колонии А.А. Ещенко именно в таком ключе.
В результате этих переговоров Азадовский примерно за месяц до своего освобождения был переведен в больницу и помещен, опять же усилиями Фейгинзона, в отдельный бокс – вместе с Райским, ожидавшим в то время медицинской комиссии.
В больнице его вновь навестил подполковник В.А. Кобзарь, прочитавший заявление Азадовского об экономических злоупотреблениях администрации. Выслушав обстоятельства, побудившие Азадовского написать новую жалобу, он удалился со словами «это не по моей части»…
Совместно с Эриком Райским Азадовский провел около двух недель. Они много разговаривали, играли в шахматы. 15 декабря Райского вызвали на медкомиссию, рассмотревшую его документы и отпустившую его на волю «по сотой» (статья 100 ИТК РСФСР). Что оставалось делать врачам? Перед ними был безнадежный инвалид!
Трудно было тогда представить себе, что этот человек, который с огромным трудом передвигался на костылях, проживет еще четверть века, сумеет многое осуществить и многого добиться.
В больничном дворе, уже садясь в прибывшую за ним «Волгу», Райский столкнулся со Светланой, только что прибывшей в Сусуман. Он узнал ее по рассказам Кости, окликнул, представился; сообщил ей последние новости. Света спешила в администрацию – надеялась, что им предоставят свидание. Но неожиданно, без объяснения причин, получила отказ.
Не зная подробностей и обстоятельств, она провела два последующих дня в гостинице, звонила в Ленинград и Москву, волновалась и с нетерпением ждала 18 декабря.
Освобождение
Конец 1982 года в СССР был богат на события. Сусуманская зона, как и весь советский народ, следила за их развитием. Для зэков это было особенно важно: они ждали в 1982 году новой амнистии. Праздновалось 60-летие образования СССР, о котором практически ежедневно через все динамики трубило радио: тут и взятые колхозниками соцобязательства, тут и улицы и площади, названные в честь славного юбилея… Даже в Ягодном, поселке близ Сусумана, в честь 60-летия СССР был назван целый квартал. Понятное дело, что уж амнистию непременно должны были объявить…
Но 1982 год подходил к концу, а ни о какой амнистии речи не заходило (отчасти обнадеживало лишь то обстоятельство, что и 1-й Съезд Советов принял эпохальное решение лишь 30 декабря 1922 года). Амнистия, которую все ждали уже с 1981 года и о которой каждый день говорили, по-прежнему маячила в отдалении.
Зато появилась другая новость, потрясшая всю страну. Почти целый день 10 ноября Всесоюзное радио передавало классическую музыку, вечером, к немалому огорчению начальства колонии, был отменен телевизионный концерт, посвященный Дню милиции, а 11 ноября 1982 года в 10 часов утра радио сообщило, что скончался Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев (в этот день Азадовский уже был «на больнице»). Пройдет еще полтора месяца, и 27 декабря 1982 года Президиум Верховного Совета СССР действительно объявит амнистию, формально – «в связи с 60-летием образования Союза ССР», хотя мало кто сомневался в действительной причине – смена главы государства традиционно сопровождалась в СССР амнистией заключенных.
Но для Азадовского, который, если начистоту, тоже много месяцев ждал амнистии, уже не было до нее никакого дела. Он готовился к освобождению и теперь был уверен, что оно состоится. Желая забрать с собой все бумаги, скопившиеся у него в Сусумане, он 14 декабря обратился в оперчасть колонии с тем, чтобы получить разрешение на вынос.
Список личных бумаг осужденного К.М. Азадовского, переданных на досмотр в оперчасть учреждени АВ 261/5:
1. Письма от матери Л.В. Брун (49 + 1 фотография)
2. Письма от жены С.И. Азадовской (76 + 1 фотография)
3. Письма от адвоката Е.С. Шальмана (28)
4. Письма от разных лиц (207)
5. Телеграммы от родственников и других лиц (102)
6. Записная книжка с вкладными листами (38 лл.)
7. Черновик надзорной жалобы в Верховный суд РСФСР (10 лл.). 2 экз.
8. Копия надзорной жалобы в Верховный суд РСФСР (18 лл.)
9. Копия жалобы в Сусуманскую райпрокуратуру от 10 февраля (4 лл.)
10. Копия жалобы в ЦК КПСС от 15 февраля 1982 г. (в двух тетрадях на 18 лл.)
11. Черновик жалобы на имя министра МВД СССР Н.А. Щелокова (4 лл.)
12. Копия кассационной жалобы в судебную коллегию по уголовным делам Ленгорсуда (6 лл.)
13. Тетрадь № 1 с выписками и записями – 76 лл.
14. Тетрадь № 2 с записями на отдельных листках – 36 лл.
15. Тетрадь № 3 с черновыми записями писем, жалоб, обращений и ходатайств в советские и государственные органы Магаданской области и РСФСР – 115 лл.
А утром 18 декабря он написал свое последнее сусуманское заявление – единственное из всех, которое не будет опущено в ящик у входа на КПП, а уйдет обычной почтой. Написано оно на имя начальника ОИТУ Магаданского облисполкома полковника внутренней службы Б.М. Шамрая.
Считаю нужным довести до Вашего сведения, что уже после официальной беседы с Вами 12 декабря сего года имело место еще одно нарушение законности в отношении меня со стороны администрации ИТК-5: я был незаконно лишен краткосрочного свидания со своей женой Азадовской Светланой Ивановной, прибывшей в г. Сусуман 15 декабря сего года.
Вопрос о предоставлении мне краткосрочного свидания был поставлен мной и согласован с администрацией еще в октябре сего года.
Отказ зам. начальника ИТК-5 по РОР [режиму и оперативной работе. – П.Д.] майора Масалкова удовлетворить мою просьбу о свидании с женой был поводом для голодовки, которой я хотел прежде всего выразить свой протест по поводу действий администрации на мой счет, продолжавшихся практически в течение всего 1982 года и принявших под конец открыто издевательский характер.
Таким образом, начиная с 16 декабря и вплоть до момента освобождения я не принимал пищи. Моя просьба, обращенная к начальнику учреждения: разъяснить мне причины отказа в предоставлении свидания – не была удовлетворена.
Прошу Вас приобщить данное заявление к прочим жалобам и ходатайствам, с которыми я обращался в УВД Магаданской области в 1982 году.
Потом он собрал свои вещи и стал ждать, когда за ним явятся, чтобы отвести на КПП. Там он получил паспорт и справку об освобождении, обнял Светлану и вместе с ней вышел через ворота ИТК № 5.
Дверь хлопнула, и вот они вдвоемстоят уже на улице. И ветерих обхватил. И каждый о своемзадумался, чтоб вздрогнуть вслед за этим.
И. Бродский. «Переселение», 1963
Они остановились на автобусной остановке, и Азадовский впервые видел «свою» зону снаружи: длинная бетонная стена, сверху ряды колючей проволоки, вышки с автоматчиками – все как положено. Подошел автобус, и они доехали до гостиницы. Немного отдохнули, потом отправились на почту – отправлять журналы и книги, которые он вынес с зоны. Заказали два телефонных разговора. В Сусумане был уже день, в Ленинграде же – поздний вечер предыдущего дня. Первый звонок был маме; она уже спала, но успела расслышать его голос. Что она сказала, он не смог разобрать: связь прервалась. Затем он позвонил Гете Яновской. Она взяла трубку. «Гета, это я». Она ответила: «Костя! Мы ждали». На этом, собственно, разговор и закончился. Телефонный звонок свидетельствовал, что он вышел на волю.
Всю ночь они ехали автобусом в Магадан, все те же 18 часов по колымской трассе, и без конца наперебой говорили. Что их ждет впереди? Этого они оба не знали. Два советских зэка с непогашенными судимостями. Ему уже точно не быть преподавателем. А ученым? Наука за два года ушла вперед – придется теперь усиленно наверстывать… Но об этом он старался не думать. Главное, мама была жива, и он сможет ее скоро увидеть.
Какие чувства, накипевшие в тюрьмах и на зоне за эти два года, теснились в нем? Желчь вперемешку с яростью? Да, безусловно. Но что более важно – он чувствовал уверенность и спокойствие. Он сильно повзрослел; ему посчастливилось выдержать испытание.
Рейс Магадан – Москва опоздал на четыре часа. В аэропорту Домодедово их встречали друзья – Кама Гинкас и Саша Парнис. Эта встреча навсегда запомнится ее участникам. Они взяли такси и поехали на квартиру, которую уступили им на несколько дней друзья Гинкаса и Яновской. Сидели полночи, пили шампанское, разговаривали.
К вечеру следующего дня, выспавшись и поговорив по телефону с мамой, он вышел из дому и оказался на улице. Впервые за два года. От городского шума и множества людей ему стало дурно; сильно кружилась голова. Он совсем отвык жить на воле. На метро, что тоже оказалось для него психологическим напряжением, он поехал навестить Борю Чернобыльского; тот по-прежнему сидел «в отказе», но не терял надежды выехать на родину предков.
