Число полушубков в «кожухариуме», таким образом, с каждым днем уменьшалось. Но одновременно начала падать и их былая слава. Мало-помалу тайна «кожухариума» просочилась за стены баронского замка, слухи о нем стали распространяться все шире и шире, потому что и слуги болтали, и тетушка Шафраник, по-видимому, не очень-то старалась держать свой язык за зубами. Да и сами жертвы не отличались молчаливостью. В конце концов все как есть всплыло на свет божий, и Крипушкины полушубки сделались теперь предметом насмешек. Даже те, кто приобрел эти шубки в свое время честным путем, на рынке, теперь уже стеснялись их надевать. И если какая-нибудь стройная девушка осмеливалась появиться на люди в полушубке со знакомыми всем гвоздичками и роскошными тюльпанами, — на нее со смехом показывали пальцами.
Некоторые добрые старушки еще и на словах поясняли:
— Ай-ай, доченька! Значит, и ты уже успела побывать в кеккёйском замке?
Глупенькая девчоночка краснела, недоумевая: что бы это могло означать. Неужто такой большой грех — бывать в кеккёйеком замке?
И она до тех пор допытывалась у людей, пока кто-нибудь не объяснял глупенькой, в чем дело. После этого девушка не согласилась бы надеть своей шубки ни за какие сокровища на свете.
Вскоре никто не хотел носить их, кроме разве что нескольких богом обиженных стареющих женщин, согласных даже на дурную славу, лишь бы хоть кому-нибудь понравиться. Вот как закатилась звезда шедевров Крипушки!
А ровно через год, на Михайлов день, возвратившись домой с ярмарки, меховщик Петраш заявился под вечер к кеккёйскому барону.
— Ну, что хорошего скажешь, дорогой братец?
— Пришел, ваше сиятельство, причитающиеся мне двенадцать палок получить.
— Гм! И как же прошла ярмарка?
— Продал я свои полушубки. Все до единого!
— А Крипушка?
— В слезах домой отправился.
— Вот видишь! Говорил я тебе, осел ты этакий? Ну, скажи теперь сам: кто ты есть?!
— Я есть осел, ваше сиятельство!
— Вот теперь верно! Ну что ж, пошли во двор!
И Балашша распорядился принести колоду для порки из дровяного сарая.
— А ну-ка ложись, дорогой братец…
Петраш без возражений подчинился. Хозяин был своему слову: задолжал — плати.
— Позовите сюда Шафраник, — повелел барин. Лежавшего на колоде мужчину передернуло. От стыда он зубами заскрежетал. Надо же было, чтобы именно вдовушка Шафраник видела его в таком виде!
— Ваше сиятельство, — проворчал он глухо, — этого не было в уговоре.
— Не пищи, братец Петраш! Уговор был, что палача я сам по своему выбору назначаю. Вон она уже и идет, твоя Шафраник!
Вдовушка, запыхавшись, спешила к ним из кухни, как была — в белом переднике, раскрасневшаяся, с засученными по локоть рукавами. (Тело и руки у нее все еще были красивы.)
— А ну, душенька Шафраник, возьмите-ка прут да отмерьте ему двенадцать горячих.
Петраш взревел:
— Бабе порку поручать?! Да уж лучше велите меня пороть самому здоровенному из ваших гайдуков и не двенадцать розог — а двадцать четыре!
Вдовушка тоже чуть не обомлела, признав в растянувшемся на колоде человеке Петраша. Глаза ее наполнились слезами, мягкое сердце не выдержало.
— Не могу я этого сделать, ваше сиятельство. Лучше велите мне самой голову отрубить! — воскликнула ключница и с неожиданной решимостью бросилась на колени. — Пощадите, благодетель вы наш!
— При одном условии, — усмехаясь в рыжие усы, отозвался Балашша. — Если сие наказание мы заменим пожизненной каторгой при помощи святого отца.
Петраш украдкой поднял глаза и, увидев ручьями струящиеся из карих очей вдовушки слезы, смягчился и нежным, тихим голосом спросил ее:
— Согласны?
Тетушка Шафраник покраснела, закивала головой и громко заголосила.
Так Дёрдь Петраш на склоне лет, с помощью злой шутки, был загнан в брачное ярмо. Причем он немного от этого выгадал. Разве только, что теперь причитавшиеся ему от вдовушки Шафраник, вернее, уже от госпожи Петраш, удары он получил не сразу, а, так сказать, в рассрочку.
Деревенские жители долго еще вспоминали о разорении бедного Крипушки и о хитром закладе барона. Теперь, если кто попадал впросак, в народе говорили: «Повезло, как скорняку Петрашу: вместо двенадцати телок одну корову получил».
* * *
Однако, как я, право, увлекся и отвлекся! Помимо своей воли, словно во сне! Ну чего я вам о старом бароне рассказываю, когда он никакого отношения-то к нашей истории не имеет?! Недостаток таких вот авторских монологов в том и состоит, что рассказчика никто не перебивает. И прыгает его мысль с борозды на борозду, словно сказочный колобок.
Нынешний Балашша — совсем иного пошиба человек: он не водится с какими-то там скорняками, не выдумывает ради них веселых шуток. Это — важный, утонченный, благоухающий барин, но вместе с тем — добрый, мягкий и всех уважающий человек, который не позволит себе обратиться на «ты» даже к семилетнему крестьянскому мальчишке. Он уже не мучает своих крепостных, не измывается над ними. Прогневавшись на крепостного, он говорит ему: «Вы, Михай Маймош, поступили неправильно и некрасиво по отношению ко мне». В свое время старик барон за такую же провинность влепил бы мужичку двенадцать горячих. И надо сказать, у старика дела шли лучше.
Только в одном молодой барон походил на своего отца — в «амурных» делах. Здесь он был ненасытен. К женским мордашкам его влекло с силой магнита, будто лунатика к луне. И если бы только его самого, а то и земли его! Так что в один прекрасный день остался он таким же голеньким, какими любил рассматривать разных красоток.
Ведь и отец его тоже (пусть господь бог не сочтет это за грех: губка и та загорается от искры, а человек — не губка) обожал женщин. Однако покойный барон довольствовался тем, что находил у себя под боком — ценой вышитых полушубочков. А этому подавай только то, что редкостно и дорого!..
Еще подростком гонялся он за «барышней с глазами Наполеона»[59], слывшей величайшим чудом того времени. Управляющий господин Хорвати, плетущийся теперь вот в Дярмат пешком, в ту пору служил при молодом бароне камердинером и секретарем и вместе с ним ездил в Сольн, местечко в Лотарингии, куда собирались люди с целого света, чтобы поглядеть на девицу с наполеоновскими глазами. В дневнике Хорвати об этом сделана следующая запись:
«Знаменитая ныне восемнадцатилетняя девица Жозефина Д'Эстани родилась в 1825 году. Лицом весьма похожая на императора Наполеона, она в то же время очень красивая и во всех отношениях отменная девица, так что всякий, увидев ее, немедленно влюбляется. Мой барин тоже помешан на ней. В синих глазах сей почтенной особы можно увидеть расположенные по кругу, словно на монете, буквы: «Император Наполеон». По мнению докторов, сие странное явление может быть объяснено следующим образом: мать девицы, будучи беременна, получила однажды от своего старшего брата наполеондор, но, поскольку ей вскоре предстояло расстаться с монетой, она рассматривала ее слишком пристально.
Барышня сия весела, здорова и, как я уже указывал выше, по своим внешним формам так хороша и отменна, что равная ей едва ли сыщется во всем почтенном Ноградском комитате. Еда и вино здесь очень плохи. Остановились мы в гостинице «Золотой Фазан». И «Фазан» и все прочие трактиры битком набиты любопытными кавалерами и волокитами, что слетелись сюда со всех концов света. Здесь пребывает лорд Дудлей, герцог Монтрозский, граф Ганс Вальдштейн из Праги и многие другие баричи из знатных родов, и все до одного они увиваются вокруг девицы, которая, впрочем, своими глазами с наполеоновскими буквами охотнее всего смотрит, слава Иисусу, на нашего молодого барона господина Антала.
То есть лучше, если бы это было не так, поскольку тот несчастный золотой наполеондоришка, который беременная баба отдала в конце концов лавочнику, но который навеки отпечатался в глазах находившегося в ее утробе дитяти, теперь, приняв столь необычный вид, стал соблазнять и заманивать множество других золотых монет. Венский жид-ростовщик уже в третий раз присылает нам по несколько кульков с золотом, но и от последнего из них у нас осталась только самая малость».
Так лаконично повествует о приключениях барона в Сольне дневник Хорвати (дома в те времена об этом говорили пространнее). Хроникеры других народов тоже упоминают об удивительных глазах Д'Эстани! Странно! Словно глаза, представляющие собой всего лишь шутку природы, имеют какое-то значение для любви? Ведь женщины-то, целуясь, все равно глаза всегда закрывают!
Мы не знаем, чем кончилась вся эта история: кто из них первым обманул другого (именно этот вопрос остается всегда невыясненным), известно лишь, что за Жозефиной последовала некая танцовщица Пепита. С нею владелец Кеккёйского замка исколесил всю Европу, оплачивая счета и драгоценности танцовщицы. И это увлечение тоже влетело барону в копеечку.
