Балашша же только улыбался загадочно, как принято говорить — про себя.
— Болван ты, Петраш, ничего не понимаешь. Да ведь я помочь тебе хочу!..
— Покорнейше благодарствую, — насмешливо отозвался Петраш. — Чтобы мне помочь, вы покупаете у Крипушки сотню полушубков! Уж не мне ли вы их все продать собираетесь, ваше сиятельство?
— Нет, такой глупости я не сделаю, сынок. А придумал я кое-что другое, поумнее и получше. Такое, что тебе определенно на пользу пойдет. Погоди, будешь ты еще меня благодарить!
— Едва ли, — с горечью в голосе усомнился Петраш. — Если вы, ваше сиятельство, думаете, что отныне мои шубки лучше пойдут, то вы ошибаетесь. Бабы — существа глупые. Те из них, кому сегодня не досталось Крипушкиных шубок, все, как одна, у него же заказали. И они согласны прождать хоть месяц, но моих шубок все равно покупать не станут. Вон она, моя работа. Все до единой назад привез!..
И скорняк с ожесточением принялся пинать ногами полушубки, которые его подмастерье аккуратной стопкой сложил у стены.
— Ну-ну, Петраш. Не горячись, пожалеешь, — остановил мастера барон. Протянув своему гайдуку вместительную пенковую трубку, чтобы тот набил ее, Балашша уселся в большое кожаное кресло, много лет назад доставленное сюда из замка по его приказу. Дело в том, что к числу многочисленных развлечений барона относилась и послеобеденная трубка, выкуренная в скорнячной мастерской, и спор с грубияном Петрашом, которого он, по-видимому, любил. — Вы, мастера, — продолжал барон, — лопаете одну картошку, а думаете: умом только мужик богат, а у барина его нет. Так вот я докажу тебе, что у барина ума побольше вашего. Да ты не скаль зубы-то, а то мигом по роже съезжу! Говорю я тебе, Петраш, что отныне твои дела великолепно пойдут, а эти вот полушубки ты даже еще дороже продашь, чем Крипушка свои знаменитые. Пусть меня мухи загадят, если не случится по-моему!
При этом барон скроил такую глупую рожу, словно в голове у него и вправду не нашлось бы и капельки ума.
Прищелкнув мясистыми пальцами, старый Балашша воскликнул:
— Эх, братец ты мой милый! Опять, вижу, головой качаешь? Хорошо, бес с тобой! Давай об заклад биться, что я окажусь прав. Идет?
— Смотря что я дам и что могу получить…
— Получишь ты от меня в любом случае… Если через год люди не станут покупать твои полушубки охотнее Крипушниных, проиграл я. В таком случае ты получаешь от меня двенадцать телок. Собственноручно можешь отобрать их из моего гурта. А если твои шубы пойдут отныне лучше, — ты проиграл. И за это опять же ты получишь от меня… двенадцать палок. Причем я сам выберу, кто их на твоей спине отсчитает.
— Вот моя рука! — угрюмо проворчал скорняк.
Хитер, горазд на выдумку был покойник барон. И дьяволу такого не изобрести, что он иногда выдумывал. Вот ведь и эта история с шубами. Иному она может показаться глупой выходкой богача-помещика, а на самом деле это была хитро задуманная озорная проказа. Эх, шубки, шубки! Долго еще их потом вспоминали, да, верно, и через сто лет не забудут.
Сложили шубки в комнате, находившейся между спальней и ванной комнатой барона. Балашша прозвал эту комнату «кожухариумом» (кожух по-словацки означает — полушубок). И немного погодя «кожухариум» начал действовать. Свои послеобеденные прогулки барон отныне совершал во время прополки овощей по огородам, в сенокос ходил в луга, по воскресеньям — в церковь, где каждый раз высматривал себе самую красивую молодушку (или для разнообразия девушку) и без обиняков велел передать отцу или мужу избранницы:
— Есть у меня в подарок для Жужики шубка. Пусть она сама придет в замок выбирать.
Слово барина было равносильно приказу, редко кто из крестьян осмеливался ослушаться.
Пестрые мотыльки идей равноправия находились в ту пору еще в зародышевом состоянии. Поступок барона был и безнравствен и жесток, но таковы уж были нравы тех времен, что люди попросту не замечали в этом привкуса жестокости. Разве мог знать простой народ, что и барская власть — не безгранична?! Да этого, впрочем, не знал и сам невежественный барин. Молодые барчуки говорили между собой о «jus primae noctus»[58] сквозь смех, весело опрокидывая один за другим серебряные кубки. Словом, они не считали это «право» тем великим оскорблением, в какое оно позднее выросло в рыцарских романах. Некоторые почитали его даже за своего рода честь, которую барин оказывает простой крепостной крестьянке.
В тех же случаях, когда у Балашши возникали какие-либо осложнения, в качестве посредницы у него всегда выступала его ключница — вдовушка Шафраник. Это была истинная дочь Евы: в ней уживались бок о бок один ангел и штук шестнадцать чертей. Ухватками и хитростью этих последних она умудрялась заполучить для своего барина любую женщину, какую бы он только ни пожелал, но сама вдовушка барону больше не нравилась, хотя все еще была и красива и стройна, словно гранатовое деревце.
В Кеккё поговаривали, что теперь ею интересуется Петраш и что бабонька тоже только на него одного и смотрит ангелом.
Что было между ними на самом деле — сказать трудно; однако Петраш всякий раз краснел, едва с ним заговаривали о вдовушке. С другой стороны, и тетушка Шафраник вела себя подозрительно, поскольку барон часто находил свою большую подзорную трубу, которая была установлена на башне и с помощью которой он по вечерам смотрел на звезды, — повернутой в сторону петрашевского двора.
— Что за новая комета могла появиться у Петраша? — ворчал барин. — Слуги, дознайтесь-ка, кто, кроме меня, пользуется моим телескопом!
И слуги в конце концов выследили, что, когда барона не было дома, баловалась этой трубой ключница. На этом оснований барон беспрестанно подшучивал то над вдовушкой, то над, скорняком:
— Ну, глупый скорняк, когда же ты наконец женишься?
— Не вижу в этом необходимости.
— И сердце не просит?
— Нет.
— Очень ты понимаешь, что такое необходимость! Вот заболеешь — и сгниешь, как тыква. Хворь-то рано или поздно и к тебе придет. Говоришь, не чувствуешь потребности в женщине? Дурак ты, Петраш. Есть вещи, недостаток которых видят все, кроме того, которому этих вещей недостает. И, наоборот, иные вещи кажутся нужными, а на самом деле в них нет никакой необходимости. Ведь сколько людей, например, жалуется: «Ох, мало у меня денег…», или: «нет здоровья», «нет детей», «нет сена» и т. д. На самом же деле на свете полно и здоровых людей, и детей, и сена. Зато ни от кого не услышишь: «Ох, мало у меня ума!» — хотя по-настоящему-то людей с умом ох как мало на белом свете. Вот и у тебя, Петраш, видно, мало ума, коли ты не хочешь жениться на вдовушке Шафраник. А тело у нее, наверное, белое-пребелое!
— Как будто вы не знаете? — со злобной горечью огрызнулся Петраш.
— Ослепнуть мне, Петраш, если я когда-нибудь видел его.
Вообще старый барон был очень милостив к женщинам, однажды переступившим порог его спальни. Это был наикратчайший путь в церковь под венец (хотя церковь и находилась в стороне от замка). Для таких красавиц барон сам подыскивал мужа. И, как правило, находил. Потому что словаки — умный народ: знают, отчего мед сладок и как хорошо ходить в милости у хозяина кеккёйского замка.
Да и о чем в конце концов идет речь? Упала какая-то одна крохотная жемчужинка с невестиного кокошника. Ну, подумаешь, великое дело!
Поэтому двери «кожухариума» стали все чаще открываться с медлительным и уверенным скрипом, а проходившие по коридору лакеи слышали в такие часы загадочный шорох юбок… Ох, лучше бы и не видеть и не слышать… Ну, будет назавтра в «кожухариуме» одной шубкой меньше, — так что ж из того!
Ох и шельма же был покойный барон! Знал, где сладко! И если в его годы, может быть, еще и не были написаны известные строки: «В каждый час твой не зевай, каждый час цветок срывай!» — он уже и тогда следовал этому совету, хоть и в несколько измененном виде: «На один лишь час срывай ты цветок — и не зевай!»
Для сего занятия к его услугам имелся огромный цветник. Куда ни кинь взор, от бастионов Кеккё вниз по долине Кюртёша до самой комитатской столицы, носящей имя Балашши *, простирался этот сад. И вверх по долине, до самых чащоб Лопатинского леса, — всюду жили крепостные Балашшей, обитавшие в разбросанных кучками белых мазанках.
В палоцких селах с покрытыми жестью колокольнями цвели стройные, сухощавые смуглянки, а на склонах гор и холмов — белокурые, краснощекие словачки. Если их рассматривать издали, в телескоп, то во время работы в поле они в своих красных платочках кажутся алыми маками во ржи. А уж чтоб самых красивых выбрать, нужно подойти поближе. На это есть Церкви и воскресные мессы в них. Ведь каждая из окрестных церквей считает Балашшу своим покровителем. А это обязывало барона навещать их. И как только, бывало, приглянется ему какая-нибудь красотка, избраннице тотчас передают барский приказ: «Пусть приходит за полушубком!»
