— Почему ты не открылся мне? Почему не вторгся неотвратимой судьбой в мою комнату?
— Нас разделяла непреодолимая пропасть. Потомок обедневших земанов, пробавляющийся ремеслом писаря у графа Дёрдя Турзо, мог ли я приблизиться к дочери вельможи? Не трусость — гордость мне не дозволяла. Я не хотел, чтобы ты отвергла меня или высмеяла… Я боялся пригласить тебя на танец, одна мысль о презрительном отказе доводила меня до безумия. В муках несчастной любви я наконец нашел выход без риска быть отвергнутым. Я долго обдумывал, как застигнуть тебя врасплох, как преодолеть твое упорство силой, чтобы добытые таким путем поцелуи остались воспоминанием на всю жизнь. Счастье улыбнулось мне. После долгого ожидания я настиг тебя! Я был тогда в исступлении, совершенно вне себя! Воспоминание об этом любовном безумии лежало на моем прошлом, как мрачная тень. Я считал себя бесчестным человеком, недостойным успеха в жизни, принимая награды и знаки уважения, которыми удостаивают порядочных людей, считал себя заядлым прохвостом. И более всего я боялся встретить тебя. Я не вынес бы укоров и осуждения в твоих глазах. Теперь тяжкий камень спадает с плеч, тень исчезает из моей жизни. Но я не чувствую облегчения, поскольку меня вновь терзает сожаление, что счастье было так близко, а я от него убежал!
— Ты убежал, но мы встретились снова!
— Встретились… и мне начинает казаться, что только вчера ускакал от тебя на коне… Ты такая же, какой была тогда, словно восемнадцать лет были одним днем: твое свежее лицо обращено ко мне, как тогда, твоя талия такая же стройная и руки твои в полутьме так же волшебно белеют. И мной опять овладевает давнее безумие…
Хотя бы еще раз встретиться!
В воспоминаниях и поцелуях убегали часы.
На Прешпорок уже опускались сумерки, вползая в комнаты заезжего двора. Гайдук на козлах кареты, которую он, по совету содержателя, ввел во двор, дабы не привлекать внимания и не давать повода для лишних разговоров, устал от долго сидения и нетерпеливо озирался, не возвращается ли наконец его господин.
В комнате, насыщенной ароматом цветов и духов, горели свечи, волшебная, дурманящая сила держала Юрая Заводского в плену. Вдруг в зеркале он узрел свое отражение. Усталые глаза, побледневшее лицо, лысина, вытеснившая некогда буйную шевелюру. Но, обратив взор на Алжбету Батори, он и вовсе ужаснулся.
Нет, это уже совсем не та девушка, которую он обнимал когда-то на берегу Вага, совсем не та фея, о которой он грезил. Годы оставили на ее лице и фигуре заметные следы. В иссиня-черные волосы они вплели серебряные нити, розовое лицо избороздили тонкими морщинами. Не та уже и стройная талия, хрупкая как стебелек розы, не та легкая, как луч, фигура. Перед ним стояла совсем чужая женщина. Он встал.
— Не уходи! — воскликнула она, словно почувствовав его разочарование. — Тебе уже от меня не уйти! Я хочу твоей любви, я хочу любить тебя!
Он наморщил лоб, холодно замер.
— Я должен уйти. Навсегда.
— Ты не посмеешь уйти! — Она подскочила к нему, заключила его в объятия.
Он попытался освободиться.
— Сердце мое кровоточит и душа наполняется давней печалью. Такой же, как и тогда, когда я впервые покинул тебя. Наши пути тогда разошлись, и им уже никогда не сойтись.
Ее руки бессильно повисли, вид Юрая Заводского сковал ее холодом.
— Ваша милость, — страшно чужим и холодным прозвучал для нее его голос, — забудьте все, как постараюсь забыть и я, и позвольте на прощание поцеловать вашу руку в знак того, что прошу у вас прощения и выражаю вам мое искреннее уважение.
Он был потрясен тем, как подействовали на нее эти слова. Ее черные глаза стали еще темнее, бледные щеки залил румянец, руки задрожали. Отвергнутая любовница! По комнате разнесся смех, полный горечи, но одновременно презрения и вызова.
— Мы поздно встретились, — попытался он объясниться, но она оборвала его язвительной насмешкой, хлестнувшей его, как хлыстом.
— Ты хочешь сказать, что дома ждет истосковавшаяся жена, куча детей и что честь не позволяет тебе быть коварным супругом, забывать в чужих объятиях о матери своих детей?
— Да, я это хотел сказать, — ответил он растерянно, удивленный этой быстрой переменой в ее настроении.
— И тут же следом начнешь попрекать меня, становясь в позу охранителя нравов, что я совращаю тебя. Ты очень изменился, мой дорогой!
Столько надменности и презрения было в ее насмешках, что он весь вскипел, однако сдержался.
Но тут выражение ее лица опять переменилось. Строгая холодность уступила место улыбке, надменность и презрение сменились приветливостью.
— Вот вам моя рука, почтенный господин… Отпускаю вас не гневаясь, несмотря на свое разочарование, несмотря на то, что расстаемся мы без всякой надежды на встречу в близком будущем. Я хочу понять ваши чувства и уважать ваш супружеский и отцовский долг, хотя подобный долг — и с более давнего времени — вы могли бы испытывать и по отношению ко мне. Вы были бы очень удивлены, узнав однажды, что я мать вашего сына или дочери? Но ступайте своей дорогой, лишь обещайте мне, что моего посла, если когда-нибудь я отправлю его к вам с просьбой навестить меня в моем чахтицком уединении, вы не отошлете назад с отрицательным ответом. Приедете, хорошо?
— Приеду, — твердо, уверенно пообещал он. Просьбу, высказанную при таких обстоятельствах и таким тоном, он не мог не удовлетворить.
— Однако, сударь — проговорила она, когда он склонился к ее руке, — вы пока еще не уйдете. Я простилась с вами лишь как с дорогим другом, но сейчас задержу вас ненадолго как официальное лицо. У меня к вам просьба. Мне нужна помощь!
— Нет такой вещи, в которой мы бы отказали вам!
— В Чахтицах мятежники мутят парод, сеют семена непокорности, — начала Алжбета Батори. — Я не чувствую себя в безопасности. Недавно я получила доказательство того, что горожане поддерживают этих опасных бунтарей.
I ем более что их возглавил воспитанник высшей школы в Виттенберге, Ян Калина, который так отплатил нам за то, что мой покойный муж и я помогли ему получить образование.
— О какой помощи идет речь, всемилостивая госпожа?
— О ратной! Надо защитить подорванное право и безопасность папства, усмирить мятежников и отбить у них охоту водиться с разбойниками. Я с тем и приехала в Прешпорок: пожаловаться и попросить у палатина помощи. К сожалению, явилась в неудачное время: земские обязанности позвали палатина в Вену. Я хотела подождать его возвращения, по здесь тоскливо и челядь дома без присмотра.
— Сколько ратников вам нужно?
— Две-три сотни, лучше три! За счет города и его жителей!
— Завтра утром я вернусь в Вену. Передам вашу просьбу палатину без промедления и с самыми искренними рекомендациями.
— Ка к быстро может быть удовлетворена моя просьба?
— Быстрее, чем вы предполагаете, ваша светлость! Не позднее чем через неделю войско пожалует в Чахтицы.
— Примите мою благодарность!
Алжбета Батори проводила гостя к дверям, что выходили во двор. Там она остановилась, глядя вослед уходящему.
Уже стемнело.
Из кареты у ворот вышла девушка, — то Эржика Приборская возвращалась от Медери. Она удивленно посмотрела на господина, стоявшего возле экипажа, в который тот собирался сесть. Он смотрел на нее пристальным изучающим взглядом. Сердце у нее бешено забилось. Неужели это ее отец?
Взволнованная этой мыслью, она ускорила шаг и влетела в объятия матери.
— Этой твой отец, Эржика! — шепнула графиня.
Между тем Юрай Заводский поднялся в экипаж. Он был в не меньшем замешательстве: казалось ему, что он только что увидел Алжбету Батори в восемнадцатилетнем возрасте. Он вспомнил ее намек о дочери или о сыне, хотя поначалу не придал ему особого значения.
Лицо его было спокойным, но в душе бушевала буря.
Что, если и впрямь это его дочь?
15. Из Чахтицкой приходской хроники
Возвращение Алжбеты Батори
И вновь я достаю из тайника хронику чахтицкого прихода, в которую, побуждаемый лучшими сторонами моего ума и совести, в вечерние или ночные часы одиночества украдкой вношу события, касающиеся города и церкви, дабы память о них сохранилась для грядущего.
Апреля 30 дня в лето 1610 от Рождества Христова под вечер в Чахтицы неожиданно воротилась Алжбета Батори, после чего подобно молнии разнеслось известие: завтра или послезавтра вслед за ней пожалуют ратники. Да смилостивится небо над моими прихожанами!
Госпожа воротилась из Прешпорка с двенадцатью девушками и пустыми телегами, поскольку множество самых разных подарков оставила в Прешпорке для его высочества палатина и других высокопоставленных лиц, дабы расположить их к себе. Приехала она без Эржики Приборской, кою оставила на попечение строгой и образованной матроны с целью обучения ее языку латинскому и венгерскому.
