Мой дорогой молодой друг Павел Ледерер — да воздастся ему честью и славой за его неустрашимость в борьбе с несправедливостью и злодейством — принес мне нынче вечером такие вести.
Первое, что сделала Алжбета Батори, выйдя из кареты, это спросила:
«Где Вихрь?»
«В саду. Положили мы его на мягкую, свежую травку и прикрыли белой холстиной, — ответил Фицко, сделав вид, что растроган до слез, — чтобы ваше сиятельство могло еще раз увидеть его и последним взглядом попрощаться».
«Хорошо, — ответила она спокойно, — а что вы сделали с Анной Дарабул?»
«Она лежит в стойле, в том, в каком отравила Вихря, и завтра будет похоронена».
«Нет, похоронен будет один Вихрь! — крикнула она. — Эту бабу тотчас заройте безо всяких обрядов, без савана и без гроба, как самого распоследнего паршивого пса, где-нибудь в канаве в конце сада! А гробовщики пусть со своими подмастерьями изготовят гроб для Вихря!»
Потом госпожа графиня прошла в сад.
Там в великой печали отдернула с коня холстину и кинулась к нему, точно это был — да простятся мне эти слова — муж или возлюбленный, и разразилась над ним рыданиями и воплями. Фицко стоял рядом и ладонями отирал слезы, ибо, как он позже признался Павлу Ледереру, задыхался от смеха и едва сдерживал себя, чтобы не взорваться хохотом.
«Ваша графская милость, — сказал он, когда госпожа отошла от Вихря, — Дора, конечно, сообщила вам, что я совершил тяжкий проступок. Я был так возмущен преступлением Анны, что собственными руками лишил ее жизни. Я ничуть не сожалею об этом, по если вы сочтете нужным, отдайте меня в руки закона».
«Ты заслужил не наказания, а вознаграждения, — с благодарностью посмотрела на него госпожа, — ты сделал то, что сделала бы и я! А ты, Илона, — обратилась она к своей нечестивой служанке, — скажи мне, скольких девушек наняли мои люди?»
«Пока только двенадцать, ваша милость. Но еще не все вернулись».
«Где эти девушки?»
«Согласно вашему приказу, они в безопасном месте, в подземной темнице».
«Тотчас же приведи, хочу на них взглянуть!»
«Еще не совсем стемнело, ваша графская милость, — всполошилась Илона, — с улицы в замок то и дело заглядывают прохожие, зачем давать им повод к лишним сплетням».
«Пусть себе болтают что хотят, — одернула ее госпожа. — Но коли желаешь отвадить зевак, прикажи девушкам на коленях благодарить меня за то, что я простила их и не держу больше в темнице за совершенные кражи».
Потом она приказала вынести из телеги, охраняемой гайдуками, сундуки с одеждой, а Доре Сентеш подала шкатулку с драгоценностями.
«Ступай отнеси ее в сокровищницу».
Минутой позже из сокровищницы донесся дикий вопль. Алжбета Батори выбежала вне себя во двор, а за ней — Дора Сентеш, белая как воск.
«Фицко, где ты? Фицко! Меня обокрали, обокрали меня!»
Фицко будто ждал, что его позовут, — тут же вырос, как из-под земли, перед госпожой.
«Пандурский капитан обокрал сокровищницу, — кричала она, — причем в своей наглости даже не скрывает этого. Оставил письмо в шкатулке, в котором бесстыдно признается в краже».
«Я предупреждал вас о нем, ваша графская милость. — Фицко твердо смотрел ей в глаза. — А вы, вместо того чтобы отблагодарить, велели растянуть меня на «кобыле».
«Разыщи его, Фицко, найди его, я тебя щедро вознагражу!» Она и не заметила, какой ненавистью засверкали его глаза.
«Это мошенник и вор, какого свет еще не видывал, — вскипела в горбуне кровь, — но я найду его! И что я получу за это?»
«Что? Да как ты смеешь?»
«Не извольте гневаться, ваша графская милость, — усмехнулся Фицко, — но я боюсь, что когда брошу этого хитрого капитана к вашим ногам, так он опять докажет вам, что не он, а я вор. Вместо награды вы меня накажете».
«Сколько же ты хочешь?» — спросила она холодно..
Он молчал и вызывающе смотрел на нее.
«Получишь еще две сотни золотых!»
Фицко нагло рассмеялся.
«Подлец!» — крикнула она возмущенно.
И размахнулась кулаком, но единственного взгляда на него было достаточно, чтобы усмирить свой гнев. Теперь, как никогда, она осознала, до чего же это невыносимо уродливое чудище. Вся его фигура, прищуренные колючие глазки, злобное, хмурое лицо и сжатые кулаки были так ужасны, что по всему ее телу пробежал мороз.
«Опустите кулак, ваша милость, — сказал он и тут же напустился на Дору: — А ты сгинь, потому как у меня для ее графской милости есть важное известие, которое не терпит никаких свидетелей».
Дора сердито отошла — остановилась на некотором расстоянии и стала ждать, когда эти двое окончат свой разговор.
«Умерьте свой гнев, милостивая графиня, и голос тоже, — ухмыльнулся горбун, — не то придется и мне говорить громко, а это вам вряд ли понравится».
«Ты у меня поплатишься, негодяй!» — крикнула она.
«Нет, этого больше не будет, ваша графская милость! — вскричал Фицко. — Хватит с меня этих тычков и унижений! А не положите этому конец, загоните и меня в стан своих недругов!»
«С меня тоже хватит, пес паршивый! — кричала госпожа. — Дора, позови гайдуков, пусть свяжут этого негодяя и кинут в темницу!»
Фицко дико рассмеялся:
«Пока ваши трусливые и ленивые гайдуки пожалуют, ваша милость, мой след уж давно простынет!»
Ее обуял такой гнев, страх и ужас, что она не в состоянии была произнести слово. Теперь было ясно: горбун — ее враг.
«Я мог бы бежать, но не убегу! — продолжал Фицко. — Вот он я, прикажите меня кинуть в темницу, можете меня и убить, ваша графская милость, но тем самым вы решите и свою судьбу. Ибо ваша жизнь и свобода целиком зависят от моей жизни, моей свободы».
Она не представляла, каким образом горбун мог связать свою жизнь с ее судьбой, но, вконец устрашенная, поверила в это.
«Вы не нужны, возвращайтесь!» — крикнула она гайдукам, подходившим вместе с Дорой.
Потом, пересилив себя, спросила мирно:
«Какое вознаграждение ты хочешь?»
«Я знаю, что между нами может царить только согласие, ваша графская милость, и потому удовольствуюсь тысячей».
«Ты получишь ее!»
«Но не знаю, схвачу ли я его живого!»
«Мне все равно: живого или мертвого!»
Тут со страшным криком из подвала выбежала Илона:
«В темнице нет ни одной живой души, хотя я там надежно заперла девушек!»
Госпожа и Фицко застыли, пораженные. Илона, заикаясь, стала рассказывать:
«Когда я возвращалась одна, без девушек, на меня бросился из темного коридора кто-то высокий, в маске и с ног до головы в черном. То был мужчина, я это определила по голосу, он сшиб меня наземь и стал бить и пинать: горе тебе, если еще раз застигну здесь!»
Алжбета Батори была вне себя от услышанного. А Фицко напряженно глядел перед собой, словно хотел глазами проникнуть в подземелье и сорвать покрывало с новой загадки.
Но вот уже близится полночь, время духов. Расстеленная постель дожидается меня — пора уложить на белых перинах усталое тело, терзаемое черными укорами.
Поздно вечером батрак поведал, что из замка доносятся плач и вопли. Кто знает, что там происходит именно в эту минуту, когда я заношу для будущего уже происшедшие события, вместо того чтобы собраться с силами и — пусть ценой собственной жизни — вступить в борьбу против тех, кто преступает законы Божии и человеческие, совершая вопиющие злодеяния.
Я страдаю так же, как страдал светлой памяти предшественник мой Андрей Бертони. Однако мучения мои не столь безутешны: пусть я по-стариковски бездействую, но вольные братья начеку. Ян Калина, Андрей Дрозд и Павел Ледерер молоды, полны сил и отваги, они не дремлют.
Да поможет им милосердное небо, которому я непрестанно молюсь, дабы не оставило оно разбойников, единственных радетелей правды и мстителей за несправедливость. Была бы справедливей высшая власть, они заслужили бы не наказания, а признания.
Невеста в грязи и погребенный конь
Писано мая первого дня в лето 1610 от Рождества Христова.
То была страшная ночь в замке.
Павел Ледерер с запавшими от бессонницы глазами поведал мне, что всю ночь он провел без сна в отчаянном бессилии, слушая крики несчастных девушек, привезенных из Прешпорка. Их уже только девять. Но и те не могут показаться на людях, ибо исцарапаны и изранены. Троих из них Илона с Каткой зарыли в канаве у садовой изгороди, рядом с Анной. Замучили их прошлой ночью до смерти…
Да благословит тебя небо, Ян Калина, за то, что тех других девушек спас из темницы прямо перед возвращением властительницы.
Сегодня ночью безбожные служанки привели еще девять девушек. Как я рад, что сегодня их спасут.
От гнева и возмущения рука дрожит и сильно бьется сердце.
Великое богохульство, несмываемый позор!
Уже в полдень я отправил к суперинтенданту Элиашу Лани в Великую Бытчу гонца с письмом, в котором рассказывал, какие ужасные вещи творятся в Чахтицах и как позорно унизили нашу веру, выставив на посмешище ее обряды. Но письмо мое попало не в Бытчу, а в замок, ибо Фицко выследил моего гонца, избил его до смерти и завладел посланием. Говорят, госпожа пробежала его, смеясь, а потом сказала:
