Смерть ледяной рукой сжимала сердце Жака. В душе он торговался с судьбой, обещая посвятить свою жизнь без остатка служению Империуму — если только ему позволят это сделать.
Он всё еще хорошо помнил данную ему отсрочку и досаду на себя за то, что не смог предвидеть её.
— Ты можешь скрыть свой свет, парень, — говорил ему страдающий зобом служитель почти с уважением. — И без всякой тренировки. Это очень редко бывает. Тебя, без сомнения, изберут. Я подозреваю, что тебе не требуется связывание души. И вполне допускаю, что говорю сейчас с будущим инквизитором…
Выслеживать себе подобных, но сбившихся с пути? Подвергать чистке своих собратьев — тех, кто поддался скверне? Уничтожать психически больных родичей без угрызения совести?
Да.
Жак провел оставшуюся часть путешествия, чувствуя радостное возбуждение, но и жалость. Жалость к большинству своих попутчиков, и был рад, что его судьба может быть иной. Они видели, что он молится Императору так, как его обучали. Они думали, что Жак тихо готовит свою душу в ожидании жертвоприношения. Его пример успокаивающе действовал на окружающих. Мысленно он уже был тайным агентом, которому известно то, чего не знают другие.
— И, тем не менее, этот человек-Арлекин смог раскрыть меня, — чуть слышно пробормотал Жак. — Что же это должен быть за человек?
И он вновь убрал карту таро.
Далеко впереди начал вырисовываться Кефалов. Отсюда город напоминал серый мозг после трепанации, высотой не менее десяти километров. Его округлые извилины были крепче любых костей. По мере приближения к нему поезда, стали видны огромные окна, ворота, отверстия вентиляции. Издали кажущиеся просто блестками и проколами, на самом деле они были размером с самые высокие деревья.
Вереница военных реактивных самолетов вылетела из одного из таких отверстий, оставляя след в небесах цвета синяка на сильно избитом теле. Грязные мрачные облака озарялись вспышками, высовывая змеиные язычки молний. Скоро где-то в наступающую растительность полетят бомбы, образуя проплешины, быстро заполняющиеся цветами, паразитирующими на гниющих останках.
Каменный мозг лениво выпускал из себя дым, пар и вентиляционные миазмы. Стоки Кефалова уходили в джунгли, образуя там глубокие тошнотворные, сочащиеся паром болота, над которыми пролетали в своих трубах поезда.
Как только они покинули зал ожидания, «Вольный торговец Драко» был вызван к публичному экрану связи.
С экрана в открытой кабинке на Жака смотрело это лицо, глаза поблескивали, точно кусочки льда в зеленовато-желтом ликере, губы морщила веселая и хищная улыбка.
— Зефро Карнелиан к вашим услугам! — объявил человек-Арлекин.
Этот звонок был ничем иным, как чистейшей издевкой, хвастливой демонстрацией того, как точно враг предсказал действия Жака — или даже психически знал о его местонахождении.
Враг ли?
Скорее всего. На Сталинвасте ведь не может действовать второй тайный инквизитор? Наверняка проктор Фиренце предупредил бы его о присутствии другого человека из Маллеус? Если только Баал Фиренце знал, если только знал!
Этот загадочный человек проник в таро Жака. Он был опасен. Опасен. Он играл с Жаком, как если бы Жак был картой у него в руке.
— У вас есть ко мне какое-то дело? — непринужденно спросил Жак у изображения. Мысли его сейчас мчались галопом.
Хихикая, Карнелиан приподнял свою дурацкую пижонистую шляпу с кокардой, приветствуя Жака.
— Дело? О, да: касательно гидры. Ужасающая угроза, а? Думаю привлечь ваше внимание к этому. Здесь, под городом, есть неплохой образец. Не желаете ли поохотится со мной на крупную дичь? — человек говорил на Имперском готике без следа местного хриплого акцента, с какой-то жуткой манерностью — даже, подумал Жак — с инопланетной манерностью.
За спиной Жака Ме’Линди и Гримм зорко рассматривали слоняющихся попрошаек, торговцев и всякий прочий сброд. Пассажиры, естественно, пялились на Ме’Линди. Две небольших группы по-боевому одетых молодчиков, судя по эмблемам — из разных банд, оценивающе приглядывались к троице Жака, то ли желая предложить свои услуги, то ли преследуя менее благородные цели. Одна группа была украшена вышитым на рукавах раззявленными пастями с зубами-кинжалами и татуировками на бритых черепах в виде ухмыляющихся губ на фоне обнаженного мозга. Другие, со значками в виде зеленых жаб, носили стальные ермолки, украшенные имитацией экскрементов. Или это были их собственные волосы, окрашенные и навощенные, пропущенные через отверстие в шапках.
В воздухе висело напряжение. Антураж был одновременно и гнетущим, и кричащим. Из стен с благочестивым лозунгами словно выпирали коричневые кишки.
Грязные колонны чем-то напоминали фаллосы. И дело было не в том, что Кефалов был более грязным и бедным городом, чем столица, а в том, что он абсолютно не был поврежден. И поэтому агрессия и порочность здесь бурлили и зрели, ожидая очищения.
Если мозг выпускал в небеса пар и дым, а грязь стекала с боков, то всё остальное копилось здесь, под давлением в сосуде, набитом людьми — огромный резервуар с разочарованиями, подавленностью и извращенной страстью.
— Вы же хотите получить столь прекрасный трофей, сэр инквизитор? Ой! Мои извинения, благородный торговец, — хохотнул Карнелиан.
Жак вгляделся в лицо на экране — в особенности в глаза — нет ли признаков присутствия демона. Нет, эти глаза казались разумными и не одержимыми. Может вся эта клоунада лишь притворство?
— И где же под городом? — спросил Жак.
— Да где угодно. В этом и суть зверя.
Жак попытался угадать:
— Я полагаю, что смерть стольких миллионов — психическая ударная волна — и вызвала к жизни эту новую нечисть, чем бы она там ни была?
— А ты понятливый, сэр Жак.
— Зачем ты всё это мне говоришь? И что ты хочешь сделать с этой гидрой? Ну?
— Ах, какой быстрый… Ты же у нас опытный сыщик! Или я должен еще везде для тебя таблички развесить и стрелочки нарисовать?
— Будь ты проклят, Карнелиан, что за игру ты ведешь?
— Зови меня Зефро! Пожалуйста! Давай, я расставлю для тебя несколько фигур на доске, а ты сам попытаешься разгадать правила? Попробуй навестить пятый подуровень района Кропотник этого прекрасного города.
Ме’Линди зашипела. Нерешительность молодчиков явно сейчас происходила только от взаимной неприязни и скоро должна была так или иначе разрешиться. Жак быстро прервал связь.
Обезображенные сифилисом мусорщики шныряли по грудам отходов, которые дождем лились в подулье с низкого стального неба города по желобам и через решетки.
Когда-то давно эта пластальная пещера с рядами мощных поддерживающих столбов казалась просторной, вместительной, гигантской. Сейчас же она осталась просторной только горизонтально, соединяясь с другими такими же пещерами множеством огромных арок в разделяющих стенах, стоящих друг от друга в паре километров. В некоторых местах кучи мусора почти достигали потолка. Слабое освещение давали фосфоресцентные лишайники, покрывающие пятнами перекрытия, и печи множества кланов переработчиков, которые активно переплавляли и экспортировали наверх переработанное сырьё, чем спасали своё жилое пространство от переполнения, как кишечник страдающего запором.
И все же обитатели этих глубин медленно, но верно сдавали свои позиции. С другой стороны, обменивая необработанные слитки на синтетическую еду, они могли размножаться достаточно быстро, чтобы не быть заживо похороненными в стружке, опилках и всяких обломках.
Как пчелиная матка, невольно дающая прибежище крошечным клещам, обитающим вокруг её жвал, Кефалов давал пристанище переработчикам и мусорщикам в своей нижней части. И они были полезны — даже, можно сказать, жизненно необходимы — для городской экономики.
Они были не из тех людей, что стали бы, или могли бы докладывать наверх, в администрацию, даже о чем-то особенно чудовищном. Как ограниченный кругозор и собственная ненормальность могли позволить им даже думать о чем-то в категориях отклонения от нормы даже значительно ненормальном?
Они бегали как крабы, зарывались как черви. Скатывали проволоку в шары как навозные жуки. Жак подозревал, что переработка и утилизация стали у них скорее инстинктивными. Что они знают об остальных частях города, не говоря уж об остальной планете или галактике? Столько же, сколько знают клещи на жвалах пчелы об остальных частях её тела или о гудящем улье.
— Каково, интересно, это? — спросил Жак. — Прожить свою жизнь здесь, внизу?
Ответ он, конечно же, знал. Блаженны невежды, прокляты те, кто слишком много знает.
— По крайней мере, здесь достаточно тепло, — заметил Гримм.
С мостков они обследовали пещеру, лежащую под городом. Светлячками мигали пылающие печи. Вооружившись биноклем, Жак рассматривал устья туннелей, почти скрытых мусором.
