в его голосе безразличия.
Что-то изменилось, точно сам воздух решил, что теперь надо пахнуть иначе. Не кровью и слезами, а чем-то иным, более глубоким и интимным. Оборотень со шрамами отошел от сипевшего Арне и плюхнулся на задницу. Из пасти волка бежали алые водопадики.
– Арне! Господи! Арне!
Дэгни почти что визжала. Она растолкала детей и подскочила к Петтерсону. С силой нажала чуть выше раны. Кровь с неохотой утихла.
– Шнурок, Арне! Дай сюда чертов шнурок! Или ремень! У тебя есть ремень?! Почему ты не носишь долбаный ремень, Арне?!
– Не вопи, я не хочу умереть глухим, Дэгни. – Арне тупо уставился на целую ногу и попытался выковырять шнурок из кеда, но пальцы слушались плохо.
Сифграй ждала подростка, и Дима зашагал к ней. Миновал ребят и сторожившего их волка.
– Не будь кретином, Дима. Ее это не успокоит. – В голосе Арне сквозила смертельная усталость.
Дима улыбнулся им. Укоризненный взгляд всхлипывавшей Дэгни больно резанул по сердцу. В конце концов, либо он, либо они все. Это же так просто. Куда проще, чем приехать в Лиллехейм и выпустить древнее создание, что, возможно, было старше этих гор.
Теперь от Сифграй его отделяла пара метров. Оборотни не сводили с него настороженных глаз. Синева над их головами по-прежнему умирала, уступая тошнотворным сумерками.
– Давай уже. – Дима пожал плечами.
И Сифграй взглянула на него.
Впервые за всё время пребывания в Лиллехейме волчица прямо посмотрела на живое существо. Ее огромные противоестественные глаза без труда отыскали глаза подростка. Взгляды встретились, и сила, слишком черная и тяжелая для одного, заструилась сквозь них.
В голове Димы промелькнула совершенно абсурдная мысль о том, что уж теперь-то он займется этим по-настоящему. А потом сознание человека обрело быструю и хищную форму. И вместе с разумом изменялось тело. Вопреки страхам, боли не было. Лишь какой-то безумный зуд, вызванный трансформацией. Что-то сходилось, что-то отслаивалось и перекраивалось на новый лад.
Где-то рыдала девочка и что-то шептал мальчик-калека. Лишь призрачные голоса среди камней.
На смену обычному подростку пришел зверь.
Сифграй смотрела, как ее муж поглощает силу камней. Наконец он распрямился и одарил ее взглядом равного. Серая невеста в нерешительности сделала шажок.
Дэгни уже толком не понимала, что застилало ей глаза, слёзы или пот. Она соорудила скрутку из футболки, поданной кем-то из детей, и продолговатого камешка. Арне к тому времени погрузился в полубессознательное состояние. Болевой шок вырубил его, и с бледных губ Петтерсона то и дело срывалось бессвязное бормотание. Рана выглядела живым существом, открывавшим и закрывавшим множество красных ротиков.
К собственному стыду, Дэгни была безмерно благодарна за то, что Арне отгрызли ногу. Она понимала, что это чистейший воды эгоизм, но ничего не могла с собой поделать. Именно благодаря заботе об Арне она не рехнулась, когда перед ними, в каких-то десяти метрах, обратился их друг.
Рядом с доисторической волчицей замер огромный зверь – хищник, будто созданный, чтобы раздирать реальность. На полголовы выше Сифграй. Черная густая шерсть. Те же отталкивающие глаза, напоминавшие сосуды для разогретой крови и рубиновой воды. Этот кошмарный волк мог запросто выпотрошить Сифграй.
Но ничего подобного не было и в помине. Чудовища глазели друг на друга, а потом сошлись, и Сифграй потерлась огромной головой о его пышную грудь. Пока это происходило, оборотни массово покидали Подкову Хьёрикен. Колонна из человеческих детей их больше не волновала.
Вожак мотнул страшной головой, и к ним, скуля и унижаясь, подползла толстая бурая волчица. На ее морде невообразимо застыла вся мерзость человеческих мыслей. Словно на зверя нацепили маску карикатурного коммивояжера.
Дэгни сообразила, что наблюдала казнь, только когда Сифграй с отвратительным звуком отгрызла голову бурой волчицы и швырнула ее в сторону детей. Ушастая голова, терявшая звериные черты с каждым оборотом по камням, наконец замерла, и Дэгни охватил приступ лихорадочного веселья.
На нее таращилась голова Хелен Андерсен, похожая на наспех слепленный мясистый футбольный мяч. Путь матери двух дочерей и хозяйки кафе «Мохнесс» закончился. Прощальный дар черного вожака.
– Держись, Арне! Господи боже, Арне!
Руки Дэгни, державшие скрутку над раной, теряли чувствительность. Она даже не заметила, как ее обступили дети. Стина Бакке и Сандра Хоконсен принялись обматывать рану. Потерявший сознание Арне слабо застонал. Из расселины показался растрепанный Карл с глупой улыбкой до ушей. Поклонник Микки Мауса наконец-то отыскал путь наверх.
– Облако уходит, – тихо заметила Фрида.
Но Дэгни видела лишь черного вожака, неторопливо уводившего за собой измененных взрослых Лиллехейма. Волки не нуждались в тропе. Они легко и свободно перемещались по недружелюбной местности, сулившей людям переломы. Сердце пронзила тоска, когда Дэгни увидела, как русая волчица пытается потереться о своего нового господина.
Но потом лицо девочки тронула слабая улыбка.
Родные есть и на той стороне.
110. Помощь
Кнут смотрел на крайне удивительное зрелище и не находил ему объяснения.
Прямо перед ним простерлось несколько тел. Двое мужчин и три женщины. Все тошнотворно голые. И, разумеется, мертвые. Мертвецы усеяли пятачок, на котором он и его команда ночью подверглись нападению волков. В голове пожилой дамы, которая, судя по строгому и жесткому лицу, вполне могла работать директором школы, торчал ледоруб Эллинга. Сам Эллинг, лежавший в полуметре, напоминал истерзанную куклу колдуна, которую запекли в собственной крови.
Остаток ночи Кнут болтался у самого обрыва. Спуститься не решился: он буквально видел, как внизу, под светом бледной луны, проносятся серебристые бока ветра. Трос мотало из стороны в сторону, словно что-то незримое вцепилось в него. Подняться Кнут тоже не мог. Хищники молчаливыми фигурками продолжали следить за ним с обрыва. Будто коллекция дьявольских собачек, выставленная на полке.
К рассвету Кнут забылся болезненным и тревожным сном. Когда очнулся, обнаружил, что его оставили в покое, а бесновавшийся ветер стих. Ватное тело вообще не понимало, чего от него хочет разум. Это был критический момент тяжелых раздумий: либо выполнить поставленную задачу, либо спуститься и, поджав хвост, вернуться в Мушёэн. И тем обесценить смерти Рудольфа и Эллинга.
Господи, да они бы его на смех подняли! Повезло засранцам – мертвые.
И теперь Кнут пребывал в глубочайшей растерянности, наблюдая собственными глазами иную версию ночных событий. Он с кряхтеньем распластался на камнях и заглянул за край обрыва. Прищурился. Ничего не увидел с такой высоты, но сердце всё равно учащенно застучало. Он не сомневался в том, что рядом с поломанным телом Рудольфа валяются голозадые нападавшие.
– Оборотни. – Кнут облизал пересохшие губы. – Нам по шее надавали оборотни. – Он приглушенно хохотнул и стих, будто боясь, что его безумную догадку могли подслушать.
На всякий случай приготовил пистолет. Теперь эти шавки его не достанут. Только не при свете д… Кнут проморгался и обнаружил, что на смену дневному свету пришли мягкие розоватые сумерки. Виновник псевдозатмения, колоссальное облако, заслонявшее спиралевидным грибом небосвод, поглощало
