«Сорок лет Моисей водил свой народ по пустыне, — сказал голос. — Сорок лет будешь блуждать и ты».
— Как хорошо… — прошептала она.
Прошлое исчезало.
2
— Ну, за музыкантов! — тоном Михалыча из популярных когда-то кинофильмов провозгласил дед Тарасов, поднимая стакан с водкой.
Стакан у него был настоящий, граненый, чуть отливающий синевой. Рюмок и стопок дед не признавал и в гости ходил со своей, сталинских, наверное, еще времен посудиной.
Вячеслав Андреевич, кивнув Сереже, синхронно с дедом осушил малообъемную, не чета тарасовской, хрустальную стопочку и тут же налег на соленые грузди и квашеную капусту. Тетя Лена за компанию отпила чуть-чуть компота из большой расписной чашки, а Сережа удовольствовался прихваченной из города пепси-колой.
Тост деда Тарасова прозвучал в его честь. Сергей Мосейкин, семнадцатилетний студент музыкального училища, являлся в данный момент единственным представителем творческих профессий в деревушке Катьково, вековавшей не первый уже свой век в густых лесах Тверского края к северо-западу от столь же древнего города Торжка.
Сюда он приехал впервые. В Твери жила вместе с мужем его тетя, которая и встретила Сергея с распростертыми объятиями — своих детей у нее не было. А чтобы не изнывать от июльской жары в городе, они отправились в глубинку, в леса, где не перевелись пока ягоды и грибы. Этой весной умерла в деревне Катьково дальняя родственница Вячеслава Андреевича, мужа тети Лены, и оказалось, что, кроме него, претендентов на опустевшее деревенское жилье нет. Сам Вячеслав Андреевич преподавал отечественную историю в Тверском университете, бросать работу и переселяться в глухие леса не собирался, но и нежданно-негаданно доставшийся в наследство дом решил не продавать — ведь готовая же дача! Правда, далековато: электричкой от Твери до Торжка, потом еще два часа проходящим поездом до полустанка, да оттуда километров семь-восемь полем-лесом, полем-лесом… Но ведь не каждый же день совершать такие одиссеи — в отпуске можно и на неделю туда забраться, и на две.
До приезда Сережи Вячеслав Андреевич с женой побывали в Катьково несколько раз, в выходные. И вот теперь, загрузившись продуктами, выбрались всерьез и надолго. Сережа за свою жизнь и леса-то настоящего не видел, потому что вырос в степном городке, продуваемом пыльными ветрами. А тут, в тверских краях, леса были хоть куда! В таких лесах вполне еще могли обитать, хоронясь от железной поступи новых разнузданных хозяев планеты, соловьи-разбойники и кикиморы, анчутки и водяные, лешие, русалки и прочие представители уходящего безвозвратно прошлого…
Деревня Катьково оказалась длинным рядом двух с лишним десятков бревенчатых домов, с большими промежутками протянувшихся вдоль проселочной дороги. Дорога выходила из леса, и в лес же уходила, и напротив домов — окна многих из них были заколочены досками, — за покатой пустошью, поросшей высокой травой, тоже стоял лес. Огороды позади домов сползали к ручью. На другом его берегу буйствовало разнотравье и кусочками небес синели васильки, а дальше вновь стеной возвышались разлапистые ели вперемежку с березами и осинами. Тихое это было место, словно изъятое из времени или же перенесенное в третье тысячелетие от Рождества Христова из прадавних часов, — но символом новой эпохи круглилась над серой тесовой крышей одного из подновленных домов белая тарелка спутниковой антенны…
Постоянных жителей в деревне было не так уж и много. В основном, приезжал сюда на лето отдыхать, собирать грибочки да ягодки народ из Торжка, Твери и даже из далекого Санкт-Петербурга. Вот и сейчас, в июльскую предзакатную пору, стояли у палисадников запыленные иномарки, гоняли мяч на лужайке младшеклассники, сидели на крылечках люди, судя по одежде, явно нездешние, и доносился от ручья молодой смех, сопровождаемый трелями мобильных телефонов.
Несмотря на распахнутые настежь окна, в доме было душновато, — но не понесешь же на крыльцо стол с тарелками и прочей посудой. Это ведь не пикник, а ужин. Да еще и после электрички, проходящего поезда и долгой ходьбы с полными сумками по полям и лесам.
Вообще-то, ужинать намеревались втроем, на скорую руку, а потом завалиться спать, чтобы с утра пораньше отправиться за грибами, — но тут в гости заявился дед Тарасов. Несмотря на почтенный возраст, дед был зорок, как куперовский Соколиный Глаз, и сразу углядел вновь прибывших, с которыми можно пообщаться на правах коренного обитателя здешних мест, автохтона, так сказать. Тем более он вроде как сосед. Почерневшее от времени строение деда Тарасова стояло через два дома от нового владения Вячеслава Андреевича, но те два были не в счет, потому что давно пустовали.
Дед в этикете толк знал и в гости напросился не с пустыми руками — кроме граненого стакана-ветерана, принес кастрюльку квашеной капусты, покрытой дольками соленых огурчиков, и банку соленых же черных груздей. Вячеслав Андреевич выставил пол-литру — в Торжке был куплен десяток бутылок «Столичной». Не для пьянки, нет, а для уплаты за всякие хозяйственные услуги. Деньги в деревнях особого веса не имели, и основным средством расчета, с советских еще времен, а может, и вообще с царских, была бутылка.
Ужинали не спеша. Вячеславу Андреевичу приходилось иметь дело с дедом Тарасовым, и он знал, что если уж тот пришел — так всерьез и надолго. Дед ел мало, зато вовсю дымил «Примой», то и дело покашливая и потирая впалую грудь. Был он сухощав и редковолос, но вовсе не казался развалюхой, а смахивал на этакого удалого старичка-боровичка из советских фильмов-сказок. И одет он был не в какую-нибудь рухлядь, а во вполне приличную, хотя и выцветшую камуфляжную военную форму. Грузный, похожий на борца-тяжеловеса Вячеслав Андреевич оставался в «городских» рубашке и брюках, тоненькая тетя Лена переоделась в домашний халат, а Сережа был в футболке и джинсах — универсальной одежде не первого уже поколения молодежи любой, наверное, страны.
— Ты, Сярега, картоху-та с грибам наворачивай, а не просто так, — посоветовал дед Тарасов, откинувшись на старом венском стуле и попыхивая «Примой». — Грибы-та нашенские, сам собирал, сам готовил.
Сережа нанизал на вилку солидный скользкий кусок груздя, осторожно попробовал. Да-а, это было вкусно!
— А мы пойдем за грибами завтра, — сообщил Вячеслав Андреевич и вытер платком испарину с покатого, с глубокими залысинами лба. — Лена у нас тоже в этом деле дока.
— Ну, дока не дока, а десятка два вагонов за свои годы насобирала, — улыбнулась тетя Лена, аккуратно очищая от скорлупы сваренное вкрутую еще в Твери яйцо. — И с груздями дело имела. Хорошие у вас грузди, Василь Василич.
— Ну так! — дед Тарасов победно выпустил струю дыма в потолок, распахнул ворот камуфляжа. Водочка, она свое брала, распаривала душу и тело. — Места здеся богатые, хошь косой коси. За грибам — эт хорошо. Хошь туда можно, — он махнул рукой с сигаретой в окно за спиной Вячеслава Андреевича, — хошь туда, — рука мотнулась в сторону приоткрытой в сени двери. — Тока к Лихой горке не забирайтеся, я всех городских предупреждаю. Наши-та и так не ходють, калачом не заманишь.
— Почему? — спросил Сережа, оторвавшись от груздей, а Вячеслав Андреевич перестал хрустеть свежим огурцом.
Дед потер седую щетину на подбородке и многозначительно поднял палец.
— Нехорошее место. Не выдумал, от стариков слышал, а те — от других стариков. Древняя история. Плясни, Андреич, еще чуток, и я расскажу.
— Только пейте уже без меня, — предупредил Вячеслав Андреевич. — Душно… Я лучше пепси-колы племянниковой. Или, вон, компота.
— Канпота так канпота, — легко согласился катьковский старожил. — Ну, таперя, как грится, за всеопчее наше здоровьице!
Выпив и занюхав водку рукавом камуфляжа, дед приступил к рассказу. Тетя Лена возилась в сторонке с какими-то пакетами, что-то там пересыпала и перекладывала. Вячеслав Андреевич, устроившись вполоборота к столу, рассеянно смотрел в окно на наливающуюся темнотой кромку недалекого леса. А Сережа слушал с интересом.
Было это дело, говорил дед Тарасов слегка заплетающимся языком, во времена тверского князя Михаила Ярославича. («Ну, который теплоход таперя, по Волге ходит, „Михаил Ярославич“, мученик святой», — пояснил дед.) Разбитый московскими войсками, он с остатками дружины укрылся здесь, в дальнем лесном уголке своих владений, намереваясь пробираться в Литву за помощью. Чтобы потом напасть на Москву и в пух и прах разнести спесивых москвичей. Дружина стояла в одной из местных деревень, из тех, что сгинули теперь с лица матушки-земли, готовилась к дальнейшему походу в литовские пределы. Опасаясь преследования московитов-московитян, князь пустил по окрестностям дозоры. И вот один такой дозор забрел на Лихую горку. Только тогда ее еще не называли «Лихой» — был это безымянный холм у слияния двух ручьев. «Точнее, это сейчас ручьи, — поправился дед Тарасов, — а тогда были целые речки, навроде Осуги, Поведи, а то и Тверцы». Там, на том холме, когда-то располагалось древнее, времен волхвов, языческое святилище («Капище», — вставил Вячеслав Андреевич, все внимательнее вслушиваясь в размытую речь нового Бояна), а потом, при новой вере христианской, идолов скинули, святилище развалили. Одним словом, все как при революции или перестройке, будь они неладны, вместе с лысым Ильичом и лысым меченым Мишкой.
