Екатерина Мурашова. Класс коррекции. М., “Самокат”, 2007, 192 стр.
Здесь об ощущении безопасности говорить не приходится. И с реальностью тут не все в порядке, потому что помимо резервационного, беспощадного мира, в котором обретаются “неполноценные” школьники классов “Д” и “Е” в престижной городской гимназии (директор ласково называет эти классы “наш Гарлем”), существует потаенный параллельный мир. В нем есть что-то от лемовско-тарковского “Соляриса”, и в то же время он наполнен реалиями и фантомами из прочитанных книг, сном-явью, куда некоторым из маленьких героев удается безотчетно сбегать. В этом параллельном мире одни из них чудесно преображаются, например, у них исчезают физические недуги. Другим, наоборот, этот мир как будто противопоказан.
События вращаются вокруг одного из самых “нормальных” — странноприпадочного Антона Антонова (он же повествователь) и “слишком нормального” дэцепэшника Юры Малькова, с появлением которого в школьном классе, как вы понимаете, меняется все. Этот Юра и гибнет в финале действия, таинственно положив душу свою за други своя… Почти все дети здесь — и могучий мальчик-кулак Паша (он обретает в лице Юры дополнительный смысл своего бытия), и почти слепой, плохослышащий Мишаня, и душевно исковерканные девочки, и парочка Митька-Витька (Витька — это Виктория), и “принцесса” Стефания, ослепительно красивая и абсолютно атрофированная Стеша, — все они подсознательно мечтают понять смысл своего существования. Существование это страшное: они и сами называют свою жизнь адом. О каком-либо благополучии в их семьях (у кого эти семьи есть) говорить тоже не приходится.
Если бы я стал искать одно слово для характеристики этой жесткой, но очень обнадеживающей книги, этим словом оказалось бы — солидарность. Именно эти дети, разрушенные изгои, маленькие уродцы с надломленной, но поэтической психикой, и оказываются людьми, способными на поступки, неведомые многим благополучным. Но для этого им нужно было научиться — не на словах — брать друг друга за руки. И в этом им помог один из них, Юра Мальков, добывший из них добро, запластованное ложью и равнодушием окружающего мира.
Капитолина Ахмедова. Вершины достигаются не сразу. М., “ИПТК „Логос” ВОС”, 2006, 184 стр. (Издание для слабовидящих).
Я решил воспользоваться “служебным положением” и представить книгу, с автором которой знаком уже более тридцати лет и персонажем которой отчасти являюсь (“проживаю” на целой странице). Вообще-то книга, скорее, для взрослых: педагог подмосковного детского санатория с сорокатрехлетним стажем обращается в ней к бывшим пациентам этого лечебного заведения, которые так и остались для Капитолины Алексеевны маленькими девочками и мальчиками, страдающими ревматизмами и сложными формами аллергий.
Я провел — с перерывами — в том 39-м санатории более трех лет, которые пришлись на начало семидесятых. Благодаря этому лечебному дому попал в Дом Чуковского, и если бы кто-нибудь сказал мне тогда, что я доживу до времен, когда моя “старшая пионервожатая” будет приводить ко мне на экскурсии своих подопечных, с которыми я связан столь исторически, — конечно же, рассмеялся бы. Но так и случилось.
Санатория больше нет, бывшая детдомовка Капитолина Ахмедова — пенсионерка. Книга ее воспоминаний — бесценна. За простодушием повествования, старомодной интонацией и трогательными “педагогическими отступлениями” — нелегкое нащупывание дороги к ребенку. На те несколько месяцев, которые больные дети оставались без родителей, без привычного окружения московских одноклассников, Ахмедова становилась для них всем: старшим другом, ангелом-хранителем, третейским судьей, партнером. И разумеется, никто не догадывался, что она каждый день учится общению с ними — изобретая свои бесконечные “педагогические велосипеды”, на которых им придется “ездить” в будущей, то есть сегодняшней, жизни. В каждом дне ее санаторских трудов находилось место для маленького подвига — будь то разрешение детской любовной трагедии или защита слабого. А еще она умела в нужные минуты ставить перед воспитанниками какое-то невидимое и очень необходимое зеркало, отражаясь в котором они менялись. Рассказы о таких “зеркалах” тут есть.
Здесь и живые портреты детей — “обычных” и неординарных, много “показательных” сюжетов и “переходящих героев” (например, обезьянка Микки). Много и честного волшебства вроде легенды о священной елке, у которой можно загадывать самые сокровенные желания. Шишки от этой ели, естественно, были волшебными, — и стоит ли удивляться, что в качестве свадебного подарка одному из пациентов Капитолина Алексеевна привезла несколько именно этих шишек, которые и поныне бережно хранятся в доме его родителей.
Наталья Нусинова. Приключения Джерика. М., “Самокат”, 2006, 128 стр.
Я начал читать эту книгу с конца — “Списка трудных и советских слов”, а уж потом перешел к приключениям о собаке, которая, по тайному мнению маленьких обитателей многонаселенного дома, была, конечно же, заколдованным принцем. Вот, из советских слов: “Партсобрание — это когда старые или не очень старые большевики собираются вместе, чтобы обсудить партийные вопросы, и одни выступают, а другие в это время спят или тихонечко ссорятся друг с другом”. Или: “Комсомольцы — они как коммунисты, только еще совсем молодые. Это ПАТРИОТИЧЕСКАЯ организация. В комсомол вступать необязательно, но всем надо, иначе в университет не примут”. А вот из трудных (это уже самый конец списка, в разделе “Кино…”): “Прототип — это человек или собака, про которого фильм снят”. Или: “Съемочная группа — все люди и собаки, которые участвуют в съемках фильма”.
Кинематографический раздел введен здесь потому, что фокстерьер Джерик снимался в легендарном фильме Ролана Быкова “Внимание, черепаха!”, сценарий которого писал отец автора книги Илья Нусинов в соавторстве с Семеном Лунгиным. Съемочной карьерой Джерика и завершается обаятельный мемуар “для детей, которые любят собак, и взрослых, которые все понимают”. Трудные слова и не входящие в список взрослые выражения типа “не обсуждается” или “неуместные разговоры” набраны здесь прописными буквами и предназначены всепонимающим взрослым, которым будет о чем подумать и чего вспомнить, читая эту семейно-лирическую книгу вслух перед сном.
Стоит добавить, что “Приключения Джерика” очень популярны у людей моего поколения, чье детство и юность как раз пришлись на брежневскую эпоху. Нусиновское “семейное чтение”, чудесно оформленное Надеждой Суворовой и Анной Вронской, обожают дарить на дни рождения и, похоже, не только в качестве ностальгического умиления, но именно что на память о детстве. И в конце концов, эта вещь — о собаке, без которой любое детство — не детство. “И он лизнул меня в щеку розовым языком”.
А вообще с собаками у нас в современной отечественной детской литературе все хорошо: взять хоть москвинскую любительницу джаза или усачевскую Умную Собачку Соню — они, как я вижу по своим и чужим детям, очень даже прижились. Кажется, приживется и Джерик.
Марина Журинская. Мишка и некоторые другие коты и кошки. Нижний Новгород, Издательский дом “Фома”, 2006, 176 стр. (“Христианская библиотека”).
Главный редактор христианского журнала “Альфа и Омега” написала книгу вроде бы о своем коте — “котархе” Мишке, которого, впрочем, автор проникновенного предисловия дьякон Михаил Першин не решился в стихотворном экспромте назвать — Мишкой. Очень уж сему царственному коту не подходило снисходительное прозвище. Поэтому для приветственной оды пришлось сделать исключение (“Котарх Михаил мурлыкать приходил…”) — а в остальном древнее библейское имя на один уровень с прозвищем никогда не ставилось, и Мишка всегда оставался Мишкой.
Только книга эта не совсем о коте, она — о любви к Богу, Который доверил этого (действительно удивительного!) кота конкретному человеку. А доверив, словно бы поручил этому человеку ежедневное вложение части своей души в кошачью жизнь. Кошачий век недолог, и с родным существом пришло время расстаться. Как-то словно в утешение он приходил к хозяйке во сне, а потом потихоньку переселился и в книжку.
Миллионы раз говорилось о том, что нам неведомо, через кого или через что Создатель способен вразумлять, обогащать, “достраивать” человека. Вот смотрите — и через кота, пятнадцать лет общения с которым что-то постепенно изменяли в душе его хозяйки. Эти годы представлены в книге тщательным, любовным пунктиром: десятки комичных и трагических случаев, поразительные наблюдения (хотя бы такое: гладить себе пузо Мишка разрешал только лицам духовного звания, остальных царапал — каково?) — словом, целая совместная жизнь. Особого внимания заслуживает пространное размышление о том, что кот — не домашнее животное … Никакой сентиментальности и сюсюканья в книге нет, она написана скорее сдержанно, хотя и очень стильно. И содержит при себе весьма “функциональный” подзаголовок: “строго документальное повествование”.
