Мирон Петровский говорит, что мог бы обогатить литературу новым жанром — “книгой заявок” (поскольку является автором около сорока заявок на книги). Он полагает, что неизданные его книги принадлежат времени, в которое они были написаны, и поэтому не могут быть переизданы. Думается, что автор несправедлив к себе и к своим сочинениям.
В отечественном литературоведении за прошедшее время не появилось фундаментальных работ ни о цирке, ни об анекдоте, ни о советской фантастике (оговоримся — в том ключе, в котором ее рассматривает Петровский: как жанр между утопией и детективом). Все эти важные для понимания культуры жанры как были, так и остаются на периферии внимания литературоведов. До сих пор не вышло другого столь полного исследования об анекдоте, как исследование Петровского (статья “Новый анекдот знаешь?”, а по сути — книга, “свернутая” в статью и “сосланная” в таком виде в малотиражный профильный журнал “Философская и социологическая мысль”). Его “Русский романс на рубеже веков” (1997) на сегодняшний день остается наиболее основательным (а может, вообще единственным) трудом об истории и поэтике городского романса. А если бы вышла вовремя его книга “Мастер и город” (написана к началу 1990-х, издана в 2001-м), посвященная в том числе влиянию жанров массовой культуры на творчество Булгакова, — возможно, современное книге булгаковедение выглядело бы немножко иным.
Собственно, детская литература долгое время пребывала на тех же жанровых и тематических “задворках”, несправедливо и обидно обойденных вниманием большой науки. Петровский, по сути, сделал для советской литературной сказки то, что сделал Пропп для сказки фольклорной, — предложил ключ к ее прочтению. Ключ, открывающий очень многое. “Детсколитературоведам”, которые захотят им воспользоваться, есть о чем сказать: достойны своего Петровского и “Три толстяка” Олеши, и “Кондуит и Швамбрания” Кассиля, и “Республика ШКИД” Пантелеева и Белых… Читатель легко дополнит этот список.
В последнее время появились работы, авторы которых идут по пути, предложенному Петровским. Например, один из участников недавно изданного “детского сборника” (“Статьи по детской литературе и антропологии детства”, М., ОГИ, 2003) А. Ефремов посвятил свое исследование выявлению евангельского подтекста в “Школе” Гайдара — уже после того, как Петровский написал о евангельских мотивах в “Сказке о Пете, толстом ребенке, и о Симе, который тонкий” Маяковского. В том же сборнике опубликована работа Н. Гуськова о “первом советском бестиарии” — стихотворном цикле Маршака “Детки в клетке”, по проблематике и способу анализа очень близкая к “маршаковской” главе книги Петровского — “Странный герой с Бассейной улицы”. Можно и другие работы назвать.
Во вступительном слове к нынешнему изданию Мирон Петровский говорит, что будут правы те читатели, которые догадаются о лирической основе этих историко-литературных очерков. Мысль о скрытом лиризме “нелирических” книг (который Мирон Петровский находит у Маяковского, у Маршака, у Волкова… — да у кого только не находит!) следует, кажется, переадресовать самому автору. Некоторое указание на это есть и в первом издании “Книг нашего детства”. Лиризм скрыт в месте самом заметном: на обложке. Там художником Ю. Сковородниковым изображена сценка: луч верхнего света (театральный прожектор? уличный фонарь? или, может, просто лампочка под абажуром?) выхватывает из коричневатой полутьмы группу: в центре на стуле сидит маленький мальчик, погруженный в чтение большой — больше его самого — книги, видимо, очень увлекательной. Вокруг стоят Лев, Крокодил, Буратино, девочка Элли и Железный Дровосек. Они смотрят на ребенка с интересом, надеждой и любопытством. Может быть, это портрет маленького Мирона Петровского, читающего первую книгу своего детства?
Ольга КАНУННИКОВА.
КНИЖНАЯ ПОЛКА ПАВЛА КРЮЧКОВА
Сооружая детскую полку, подбирая книги, предназначенные для тех, кому еще только предстоит стать “взрослыми”, я перестал наконец ревновать российских детей к Гарри Поттеру. Меня, как ни странно, сначала успокоило то, что наши “детские” (или как их там ни назови) писатели все-таки пока еще не работают в режиме глобальных проектов, рано или поздно изживающих самое себя — вплоть до всемирных дискуссий: убивать или не убивать героя. У наших и коммерческая дыхалка послабее, и эксплуатация массового детского сознания пока еще не так отработана. Потом я понял, что дело не в развитии капитализма. Дело все-таки в тайне — старомодной и интернациональной. Как происходит этот таинственный естественный отбор приживания — Бог весть, что бы ни писали задним числом критики, социологи, психологи и историки. Чтобы герою выжить и служить нескольким поколениям, он должен родиться народным, тут его не убьешь, его судьбу определят сами дети. То же и с произведением в целом: его судьба (как и власть писателя над ним) непредсказуема. Чуковский пишет в дневнике, как он вымучивал свой “Самоварный бунт” (будущее “Федорино горе”) и сверхпопулярный во все времена “Телефон”, — неужели сейчас в это вымучивание кто-то поверит?
И когда мне говорят, например, что последние приключения Чебурашки, Крокодила Гены или простоквашинских героев куда менее популярны, чем первые их шаги в сказочном мире, — я отвечаю, что свою детскую народность эти герои утратить не смогут ни при каких обстоятельствах. Они пережили все и вся, им не страшны рыночные отношения, даже если они и сами в них теперь участвуют (Гена, Чебурашка и Матроскин с Шариком, кажется, даже организовывали кооперативы). Они уже давно стали кем-то вроде членов семьи. Так что строительство того самого первого домика для друзей (“Мы строили, строили и наконец построили!”), похоже, никогда не закончится.
Впрочем, то же можно сказать и о мальчике из школы волшебников: все большее количество юных “поттерианцев” делит жизнь Гарри на два периода. Один — безусловный (первые книги проекта). Другой — заметно отчужденный, не такой “родной” (финальная часть эпопеи). Но мальчик-то никуда не делся и уже не денется, мальчик был, он состоялся и все равно будет жить такой жизнью, какую ему определил читатель. Именно читатель, а не время: разве время вытеснило Васька Трубачева со товарищи в учебники по истории детской литературы, а шестидесятническим рассказам о Дениске Кораблеве обеспечило будущее?.. Или вот взять “Мишкину кашу” Николая Носова. Эпоха, застрявшая в ней (середина прошлого века), придает этой прозе дополнительный — и чуть-чуть интригующий — ретро-оттенок, только и всего. “Когда папа был маленьким” — из той же оперы.
Почти все представленные ниже книги — это отечественный мейнстрим детской и подростковой литературы, часть их успешно прошла испытания даже национальной премией. Интересно узнать, как сложится их судьба дальше.
+ 9
Валерий Воскобойников. Все будет в порядке. М., ОГИ, 2007, 104 стр. (“Дети ОГИ. Книжки на вырост”).
Когда в конце марта 2007 года было объявлено о том, что повесть вошла в финал второго сезона “Заветной мечты”, я как-то сразу соотнес это известие со словами координатора Литературного совета о зримой перемене жанровых соотношений, о нынешнем дефиците реальности. Так вот, Воскобойников, кажется, этот дефицит с лихвой восполняет. Написанная легким, почти “воздушным” языком история об одиннадцатилетнем Володе, его маме-врачихе и верных друзьях — вундеркинде-однокласснике Шурке и старшекласснике Анатолии — для ищущих родителей окажется нежданным подарком. Не сорвавшись ни в риторику, ни в назидание, ни в сентиментальность, Воскобойников нарисовал реальную и неуловимо питерскую картину школьной жизни с вкрапленными в нее судьбами. Казалось бы, хорошего мало: мальчик растет без отца, маму забирают в милицию за участие в демонстрации, его гениального одноклассника-заику травит учительница, в финале — жестокая драка и больница. Но в том-то и дело, что у каждого конфликта в этой вещи — счастливый конец. Не заграничный хеппи-энд, а наш, утешительный счастливый конец. Тут, видите ли, везде побеждает справедливость. Побеждает за счет неистребимой любви автора к героям, его нежного чувства юмора и бережного отношения к читателю. А это все дефицитные вещи. Ключиком к этой повести я посчитал редкое прямое высказывание Анатолия, старшего друга Володи: “А еще я решил, что обязательно возьму себе в друзья первоклассника. Если хочешь, можешь считать меня своим другом. Человек должен расти в ощущении безопасности и должен знать, что нужен всем”. Кстати, в авторской редакции повесть так и называлась: “Ты нужен всем”.
