не открывали. Дора уже собралась выкинуть пакет в мусоропровод, но вдруг приоткрылось. Там в щели что-то просвечивало невнятное, донеслось, как с горы:
– Кто?
– Я соцработник, меня прислали к вам с гуманитарной помощью.
– Нам ничего не надо, – сказал скрипучий, неопределенного пола голос, но Дора всё же успела всунуть в щель пакет.
Движение двери прекратилось. Пакет прочно завис между створками и не давал возможности ни закрыть, ни открыть дверь. Обладатель скрипучего голоса подергал, и пакет упал внутрь квартиры, но через какое-то время вылетел от толчка ноги на лестничную площадку и даже угодил под перила в пролет.
Дора сказала:
– Тогда до свидания.
Дверь захлопнулась.
Из лифта вышел чуть одутловатый человек с неаккуратной бородой в кепке и посмотрел вслед пакету.
– И что там было? – поинтересовался он.
– Это от нашей фирмы. Мы соцработники.
– Красиво звучит, – сказал человек, отпирая только что захлопнувшуюся дверь. Потом сделал пригласительный жест: – Прошу!
Дора вошла в полутемную прихожую с тяжелым устоявшимся запахом лекарств. Богатством не пахло. Надо было бежать. А она почему-то вошла, потом села, потом показала свое старое удостоверение.
– Дора, – прочитал человек и крикнул, пропечатывая каждую букву: – Маменька, тут к тебе Дора пришла, из социальной помощи, а ты бузишь.
– Я не встаю, ты знаешь, – просипел низкий голос и закашлялся.
– Что хочет ваша фирма?
– Меня послали… если надо помочь…
– Не надо, – просипел голос, – обойдемся с Божьей помощью.
Костик задумался. Он был не прочь согласиться, хотя не знал, сколько им надо платить.
Правда, вирус заканчивался, сотрудников с удаленки уже стали собирать в помещении офиса, собрания в архиве затягивались, а тут – пожалуйста: сидит симпатичный соцработник.
– Как вас зовут?
– Дора.
За дверью захохотали басом:
– Дура!
– Маменька! – укоризненно произнес Костик. – Ну как ты…
– Ничего-ничего, я привыкла, – засмеялась соцработник, – обычная шутка.
За дверью недовольно закашляли.
– А вас?
– Меня Константин… Георгиевич, – добавил с усилием.
– А мать вашу? – спросила Дора и смутилась, поправила: «вашу мать», но стало еще хуже.
– Маменьку зовут Марсельеза.
– Прямо так? – не поверила Дора.
– Прямо так. А давайте пить чай?
Надо было запротестовать, отнекиваться, уйти, наконец, из этого запущенного дома со стертым рассохшимся паркетом. А Дора кивнула:
– Давайте! – И приподнялась, чтобы помочь.
– Что вы, что вы, – захлопотал Костик, – чай подать я умею.
Ложечки чайные были с вензелями, и щербатые чашки тоже. Чай в пакетиках был вкусный, с бергамотом. В сахарнице лежал крошечными кусочками рафинад и сверху серебряные щипчики. Кажется, тоже с вензелем.
«Обойдусь без сахара», – решила Дора, стараясь засунуть пальцы в изящную ручку чашки, слишком маленькую, как для ребенка.
Как роскошь Костик подал пачку «Юбилейного» печенья и достал серебряную низкую вазочку. Перекладывая печенье в вазочку, сообщил:
– Между прочим, императорское, к юбилею Романовых было создано. Так с тех пор и держится, даже рецептуру не очень испортили.
Печенье было хрусткое и таяло во рту.
– Так вы из этих, – неожиданно сама для себя произнесла Дора.
– Нет, мы из тех, – непонятно уточнил Костантин Георгиевич и крикнул в соседнюю комнату: – Маменька, мы вас ждем!
Распахнулась дверь, и произошло явление – иначе не назвать: Марсельеза стояла, опершись на палку, во всем своем величии: в синем халате, прямая, очень высокая и даже припудренная.
– Ну что, дети мои, будем пить чай!
* * *
Так Дора, которая продолжала свою соцработу, стала ходить в эту квартиру совершенно бескорыстно. Приносила маленькие пакетики еды, подстригала серенькие кудри Костиной матери, немного убирала на кухне, легко и халтурно мыла посуду, боясь стать настырной со своей помощью. С Константином Георгиевичем отношения оставались шутливо-поверхностные.
Марсельеза некоторое время, словно стесняясь Доры, делала усилия и вставала к столу. Потом, избалованная вниманием девушки, плюнула и продолжила свой постельный режим. Но остроту мысли не потеряла и однажды поделилась с Дорой своей идеей:
– Вам с Костиком надо пожениться.
Дора застыла. Идея была приятная, даже очень. Но какая-то нереальная.
– Вы знаете, Марсельеза Ивановна, мне кажется, Константин Георгиевич не проявляет ко мне интереса.
– Что за выражения, ты что, питерская?
– В смысле?
– Ну эти… цирлих-манирлих. Кончай ты с этими отчествами. Москва живет проще. Короче, выпить надо. На брудершафт. Возьми деньги в сахарнице, иди купи коньяк. Подороже. «Реми Мартен».
Дора послушно вытряхнула кусковой сахар на тарелку, действительно на дне лежала красная пятитысячная бумажка.
Марсельеза задумалась, соображая, что может не хватить:
– Ладно, купи любое говно, лишь бы слово коньяк было. Не коньячный напиток, а коньяк.
* * *
Напились здорово, просто налакались. Вернувшийся с работы Костик застал двух абсолютно счастливых женщин. Мать сидела за столом, игриво помахивая босой ногой с ярким педикюром. Дора покрывала последний мизинец.
– Что празднуем? – поинтересовался он.
– Вашу помолвку.
Обе залились одинаковым старушечьим хихиканьем.
– Маменька, а что с твоей ножкой?
– С моей ножкой то же самое, что с твоим членом – она потребовала ухода.
Костик понял, что женщины только что посмотрели что-то ужасное, может, даже иностранную порнографию, которую он себе запрещал категорически.
– Хороший фильм? – спросил он, снимая плащ.
Обе зашлись в очередном приступе смеха.
– Может, и мне посмотреть, – Костик постарался деликатно примазаться к веселью.
Обе опять прыснули.
– Тебе нельзя, – сказала маменька, – там такое вытворяют, тебе слабо.
Костик взглянул на ноутбук: на экране сохранилось название «Семь часов на соблазнение».
Мать вдруг посерьезнела:
– Посмотри-посмотри. Там особенно в конце…
– Ну, мне пора, – заспешила Дора, поднимая с пола тяжеленный рюкзак, – клиенты ждут.
И, пошатываясь, пошла к входной двери. Костик поспешил помочь открыть дверь. Замявшись, Дора влепила ему страстный поцелуй прямо в губы, потом, слегка оттолкнув, ушла.
– Что это было? – спросил у маменьки Костик, вытирая рот.
– Ты женишься, – безапелляционно заявила Марсельеза и сделала попытку встать.
Встать не удалось. Ноги не слушались. Потом перестали слушаться руки – она пыталась схватиться за Костика. Потом – голова. Она что-то промычала.
А потом и сердце остановилось.
* * *
Дора помогала во всем, у нее был недавний опыт с мамой. Костик подчинялся, поражаясь ее энергии.
Дом опустел. На девятый день Дора пришла сдавать ключи. Вообще ключи им, соцработникам, не полагались, но тут был случай иной.
Опять немного выпили, поминая Марсельезу. Дора сдала ключи и ушла.
Костик сел в мамино кресло и от усталости последних дней заснул.
Проснулся от шагов. Подумал: сволочь Дора не только отравила маменьку каким-то дерьмом, но еще и дубликат ключей сделала.
Но дверь не открылась. Шаги шли из ванной, похоже, тащилась Марсельеза, волоча ноги. Костик похолодел.
Слабый свет с улицы ничего не освещал. А шаги приближались. Костик позорно закрыл глаза и попрощался с жизнью, за которую не очень и держался.
Чья-то рука нежно провела по его лысине, потом потрепала за ухо, потом шепнула: «Дурак».
Костик не дышал. Он слышал, что души умерших приходят проститься с домом, но ведь девятый день минул. А может, еще не минул? Костик постарался высчитать, но опять к его уху, в котором гнездился слуховой аппарат, прижалось что-то по-матерински родное и повторило: «Дурак».
И шаги стали медленно удаляться.
Почему-то было не страшно, наоборот, радостно. Будто поговорил с родной душой, и эта душа сказала, что он дурак, но почему?
Родственные слова Дора
