- А за то, сдается мне, что ты ее, эту власть... ну, как бы тебе сказать...
Федор все еще сжимал в кулаке конец скатерти, при последних словах кулак его дрогнул.
- Боролся ты за Советскую власть, как же, знаю. Но ты не любишь ее, Федор. Во всяком случае, жалеешь, что она пришла. Не принимаешь ее...
Ивану тоже говорить трудно было.
Федор то щурил, то широко раскрывал глаза. Смысл слов брата то доходил до него, прояснялся, то пропадал этот смысл, растворялся, уходил куда-то как вода сквозь решето.
Наконец Федор шумно выпустил из груди воздух, разжал кулак, выпустил конец скатерти.
- А ловко ты это... приклеил волос к бороде. Когда ж додумался до этого? В тюрьме?
- Нет, тут уже, - просто ответил Иван. - После того вечера, как мы у Антона в гостях были. Стучали-стучали у меня Поликарпа Кружилина слова в голове, а потом открылось вдруг: да ведь он, ежели тебя взять, половину правды сказал только. А вся правда...
Федор поспешно встал, громыхнув стулом. Иван тоже поднялся. Анна раскрыла рот, собираясь закричать, но из комнаты, услышав, видно, грохот стульев, быстро вышел Семен.
- Что? - Он глянул на мать, на отца с дядей.
- Пошел отсюда! - дернул плечом Федор. - Ну а вся правда какова?
- А это уж тебе лучше знать, - сказал Иван, шагнул к голбчику, взял свое пальто, стал натягивать. - А я, Федор, что думал про тебя, все сказал.
Семен не ушел из кухни, стоял, прислонившись к стенке, глядел, как одевается Иван. Федор прошелся по кухне, наклонив набок голову, будто прислушивался к чему-то.
- Ну а почему же я не принимаю-то ее? - спросил он, останавливаясь. И, ожидая ответа, стоял неподвижно столбом, все так же наклонив голову.
- Такой уродился, видно. Вспоминаю вот, какой ты в детстве был...
- Какой же? - нервно спросил Федор.
- Были прорешки у тебя в характере. Жадноватый был, завидущий, самонравный. И вот, как говорил Кружилин, когда мы в гостях у Антона были: смолоду прореха, а к старости - дыра.
- Ладно... - Федор подергал себя за ус, потом погладил его, сел на краешек кровати и усмехнулся каким-то своим мыслям. - Допустим... Только вот кое-какие концы свяжи все же: как же я ее не люблю и не принимаю, ежели партизанил, боролся за нее, не щадя жизни? А? Как ты это объяснишь?
Слово "власть" он почему-то вслух не произнес.
- Не все легко в жизни объяснить, - ответил Иван, натягивая тулуп. - Тогда партизанил, верно. Только сдается мне: случись сейчас возможность для тебя ты бы сейчас против боролся.
Федор начал наливаться гневом, внутри у него все заклокотало, голова затряслась, и рука, лежащая на спинке кровати, дрогнула, в глазах появился жуткий огонь. Он медленно поднялся. Но Семен подошел к Ивану, сдергивая на ходу тужурку со стены.
- Я провожу тебя, дядя Ваня.
- Вот что, Иван... - сдерживая себя из последних сил, выдавил Федор из волосатого рта. - Ты не замай... Не объявляйся больше в моем доме! Слышь?! Какие у тебя дела ко мне? По какой причине ты заявился?!
- Ишь ты каков! Будто один ты живешь тут. Ты мне без надобности. Я к Анне заехал.
- Зачем? Заче-ем?!
- А это она тебе и скажет, ежели захочет.
Иван попрощался с Анной и вышел вместе с Семеном. Федор сел и замолчал. Почему-то он вдруг вспомнил, как стояла на крыльце и глядела на него Верка Инютина, будто собиралась столкнуть в снег. "Дура ты", - сказал ей Федор, а она ответила: "Это - пока, а потом вырасту, может..." Странные слова-то какие она сказала...
- Зачем он к тебе приезжал? - спросил он у Анны.
- Ответ Панкрата Назарова передал, - ответила она.
- Какой ответ?
- Я спрашивала, примет ли в колхоз с ребятишками.
- Это... как же - в колхоз? - В глазах Федора шевельнулось удивление.
- Ты же разводиться со мной надумал. Куда же я с ребятишками? А там - с людьми буду.
Федор глядел теперь на жену из-под бровей с усмешечкой.
- И что Панкрат?
- Примем, говорит, чего же...
- Ну! А может, я передумал разводиться?
- Что ж, я сама живая еще... - чуть помедлив, ответила Анна. - Я сама от тебя уйду.
- Так... - Федор опять встал. - Ну-ка, повтори!
Анна, прибиравшая на столе, отшатнулась в угол. Но больше ни она, ни Федор сказать ничего не успели - в сенцах загремел кто-то палками, открылась дверь, вошел красный с мороза Андрейка, за ним - Семен в накинутой на плечи тужурке.
- Вот он, лыжник, - сказал Семен, вытер Андрейке пальцами мокрый нос. - До соплей накатался.
Потом Анна стала кормить Андрейку. Он громко схлебывал чай с блюдца, несколько раз хотел задать матери мучивший его вопрос, но каждый раз, взглянув на хмурого, как черная туча, отца, не решался.
- Ложись ступай, - коротко сказала мать, когда он поужинал.
* * * *
Андрейка ушел в комнату, где они спали теперь втроем - он, Димка и Семен. Димка, сильно выставив плечи, сидел за письменным столом, готовил уроки. Семен, лежа в кровати, читал книжку.
- Мне Витька сказал, Макар-то вовсе не брат ему. А тебе, говорит, родной дядя, - проговорил Андрейка. - Это как же так, а?
Книга в руках Семена чуть дрогнула.
- А ты... слушай побольше вранье всякое!
В глазах у брата было что-то беспомощное, растерянное. И Андрейка понял: Витька сказал правду.
Димка бросил тонкую ученическую ручку на стол, обернулся.
- Ничего не вранье. Мамкин это родной брат. Я знаю...
- Что - знаешь? Откуда ты знаешь?! - закричал Семен. - Ничего вы не знаете...
- А почему ты кричишь-то? - спросил Андрейка.
Семен встретил широко открытые Андрейкины глаза, неловко отвернулся, сморщился, будто во рту у него стало кисло, с яростью сунул несколько раз кулаком в подушку, взбил ее.
- Не вашего ума это дело. Спать давайте. Тушите свет...
...Через час свет потух во всех окнах дома Савельевых, он стоял, молчаливый, придавленный толстым слоем снега на крыше, в длинном ряду других домов улицы, ничем не отличаясь от них в темноте. Андрейка долго не мог уснуть, лежал рядом с похрапывающим Димкой - все думал о том, что сообщил ему Витька. Потом уснул. Не спали теперь в доме только Федор и Анна.
Федор лежал на спине, глядя в невидимый потолок, и, чувствуя рядом теплое тело жены, молчал.
- Значит, сама надумала уйти от меня? - насмешливо спросил он. - То-то, гляжу, осмелела, Ваньку ночевать оставляла.
- Уйду, - всхлипнула она. - Сил больше нет.
- Расклеилась, - сказал он беззлобно и устало. - Никуда ты не уйдешь. И на том покончим.
- Уйду, уйду, уйду! - распаляясь, заговорила она все громче, - Господи, как я проклинаю то время, когда замутил ты мою голову! И вот выпил ты всю кровь из меня, все соки... Все, все правильно Иван сказал про тебя: не любишь ты никого - ни меня, ни детей, ни жизнь эту, ни власть - никого. И себя, должно, не любишь. Зачем тогда ты живешь-то? Зачем?
- Интересно! - Федор даже приподнялся. Лица жены не было видно, в темноте поблескивали только неживым цветом мокрые глаза. - Ну а дальше? Или все?
- И на мне ты хотел жениться из жадности к отцовскому богатству... чтобы... чтобы развратничать потом на заимке, как отец.
- Вовсе интересно, хе-хе!.. - Смешок его, хриплый, глухой, походил на кашель. - Женился я в девятнадцатом на тебе, когда в партизанах был. К тому времени от богатства вашего один дым остался.
- Это уже так получилось, что в девятнадцатом... А я говорю - хотел раньше. Любил-то Анфису, жил ведь тогда еще с ней, а жениться хотел на мне.
Федор, завалившийся было на подушки, опять приподнялся, на этот раз быстро, рывком. Анна слышала, как ходит в темноте его грудь, но продолжала:
- А что от богатства нашего дым один остался - это тебя и точит всю жизнь, как червяк дерево.
- Замолчи... об чем не знаешь! - тихо, с тяжелым стоном, попросил он.
- Знаю! - упрямо продолжала Анна, поднялась, села. И заговорила быстро, торопливо, точно боялась, что Федор не даст ей высказаться до конца, зажмет чем-нибудь рот, - может быть, своей широкой ладонью, может быть, подушкой. - И отца моего ты жалеешь, которого Иван застрелил. А брата своего за это и ненавидишь... за то, что опомнился он, Иван, тогда, пришел к партизанам, понял, где правда... Ты мстишь ему за это всю жизнь, потому что больше-то никому не в силах мстить... али боишься другим-то! Вот... Этаким никто тебя не знает, а я - знаю. Теперь... теперь тебя и он, Иван, раскусил... Теперь он тебе и вовсе смертельный враг.
Анна говорила все быстрее, чувствуя, как дрожит рядом крупное, тяжелое тело мужа.
- 3-замолчь! Ты-ы!.. - раскатился по кухне голос Федора тугой волной, больно ударил в грудь Анне, опрокинул ее.
В комнате жильцов слабо вскрикнула старуха: "Охтиньки! Пресвятая богородица..." И тотчас вспыхнул свет. Это выскочил на кухню Семен, раздетый, в одних кальсонах и майке.
- Что, что такое?! - показалась из бывшей горницы испуганная Марья Фирсовна. - Заболел ты, что ли, Федор Силантьич?
Федор сидел на кровати, у стены, потный, красный.
- Ничего... Сон приснился страшный, - усмехнулся он. И вдруг рявкнул: Убирайтесь! Вылупились...
Марья Фирсовна тотчас скрылась, а Семен еще постоял, помедлил.
- Если сон, на другой бок перевернись, батя, - с усмешкой сказал он и выключил свет.
