Джерард замолчал, и Фрэнк почувствовал, словно внутри него лопнула какая-то туго натянутая струна. Струна, что ещё несла надежду — наставник не сделает этого…
— Более того, если продолжить говорить о вопросах безопасности, я уверен, что за мной будет отдельная охота — ведь, по слухам, я обладаю невероятным компрометирующим материалом на всю правящую верхушку, включая монарших родственников и коронованных особ. И никому нет дела до того, что у меня ничего подобного нет и никогда не было. Этот дом, я уверен, окажется под угрозой раньше всех других…
В малой кухне вновь воцарилась тишина, и Фрэнк, украдкой посмотревший в сторону наставника, лишь на мгновение поймал его взгляд. Слишком быстрый, слишком нервный. Чересчур виноватый. Никто не хотел ничего произносить, и это было вполне объяснимо. Прозвучавшее стало подобно граду среди ясного тёплого летнего дня. И это было больно.
— Ты закончил, Жерар? — вдруг негромко и как-то нарочито спокойно спросила Маргарет, и Фрэнк, посмотревший на её лицо, не увидел на нём ни сдвинутых бровей, ни каких-либо негативных эмоций. Она была холодна, точно замершая в снеге фигура, очень серьёзна и собрана.
— Да, Марго. Думаю, я сказал, что хотел.
— Отлично, — чуть улыбнулась она, а потом её лицо и тон вдруг резко изменились, вбирая в себя все присущие Маргарет черты — огненность, горячность, эмоциональность и крайне живую мимику: — А теперь послушай сюда, дрянной, невоспитанный мальчишка. Ты говоришь о подобных вещах и говоришь — «я настоятельно требую», значит ли это, что ты пытаешься командовать нами, словно мы твои слуги, а не старые добрые друзья? Словно мы — не те люди, что были с тобой в минуты бед и радостей, во времена твоих жестоких провалов и небывалых взлётов? Может, ты забыл, как много всего прошли мы вместе, и возомнил себя отцом семейства, ответственным за своих несмышлёных детей? Открой глаза, мой дорогой Жерар! Мы давно не дети, это во-первых, а во-вторых, ты, совершенно точно, не истеричный отец семейства. Ты взрослый и умный мужчина, что прекрасно знает — против воли мил не будешь, как бы правильно и логично не было всё, о чём ты говорил сейчас. Я не знаю, поддержат ли мои слова все присутствующие, но скажу как минимум за себя — успокойся уже. Успокойся и начни жить, как нормальный человек. Я никуда не собираюсь бежать отсюда. Мы вместе вырвались из паутины грязных Парижских улиц и вместе прошли ад, называемый тяжёлым трудом. Мы были вместе, и только поэтому у нас всё получилось. И если ты считаешь, что в эти поистине смутные времена ты справишься без нас, что мы — твоя обуза, то ты явно где-то ошибаешься и что-то путаешь. И если вдруг ты ещё не понял смысл моих слов, я скажу лишь предельно ясно — я никуда не еду! — с этими словами Маргарет встала из-за стола и, оправив длинные, в пол, юбки, гордо вышла через дверь в сторону кухни.
Поль и Фрэнк поднялись с резных стульев почти одновременно.
— Я целиком и полностью поддерживаю Маргарет, — уверенно сказал Поль, глядя в лицо Джерарду. Наставник смотрел на них, и ясно ощущалось — находился в шоке. Уже много и много лет никто его не отчитывал столь яро и праведно, как сделала это сейчас Маргарет. — Если вы не против, мы тоже пойдём. В поместье ещё много дел, — сказал он и, развернувшись на каблуках, последовал за женщиной. Фрэнк поспешил за ним, будучи не в силах остаться наедине с Джерардом сейчас. Им всем требовалось некоторое время и личное пространство. Кому-то для того, чтобы осмыслить, а кому-то — чтобы прийти в себя от гнева, паники и подступающего к самой глотке возмущения.
Зайдя на кухню, Фрэнк притворил за собой дверь, оставляя Джерарда в одиночестве в столовой. Маргарет, как ни в чём не бывало, суетилась у очага, помешивая что-то ароматное в чугунной утятнице. Поль, не говоря ни слова, взял с вешалки у чёрного выхода рабочий фартук для сада и рукавицы и вышел на улицу.
Фрэнк никак не мог совладать с тем, что клокотало внутри него. С безумным напряжением, что вдруг так внезапно отпустило, оставляя в теле неразбиваемые куски льда. Он встал у окна с видом на сад и розарий, чтобы успокоиться и привести свои чувства в порядок. Поль начал с осмотра розовых кустов, невозмутимо обрывая первые отцветшие бутоны. Наблюдать за его неспешной работой было именно тем, что возвращало ощущение твёрдой почвы под ногами.
— Франсуа, милый, — донеслось из-за спины. — Ты знал о его планах?
— Только вчера догадался, Марго, — чуть помедлив, ответил Фрэнк. От его тёплого дыхания запотело оконное стекло. — Когда он сказал, что отправит малышку Лулу с мадемуазель Шарлоттой. Он сказал, что это его решение не обсуждается.
Сзади что-то громко брякнуло, словно кастрюлю с силой припечатали сверху крышкой, а затем всё стихло.
— Она мне стала, словно родная дочь, — негромко проговорила Маргарет за его спиной, и Фрэнк в отражение стекла увидел, как она грузно и устало опустилась на грубоватый стул. — Наверное, это ирония судьбы. Едва я начну считать, что у меня снова появился ребёнок, как эта злодейка лишает меня его. Но, положа руку на сердце, я согласна с этим решением Джерарда. Она ещё совсем девочка, и случись что, вина тяжким грузом ляжет на всех нас. Это недопустимо. Наш ангел должна быть там, где безопасно. Придётся согласиться с этим самодовольным мальчишкой, хоть моё сердце и обливается солёной кровью и щиплет так, Франсуа, ты не поверишь, словно я обваренную кипятком руку уложила в кадку с рассолом от огурцов.
Между ними снова всё стихло, слышались лишь её прерывистые расстроенные вздохи. Фрэнк понял чуть погодя, что она плачет. Тут же отойдя от окна, он подошёл к Маргарет и обнял её, наклонившись. Он старался вложить в этот жест столько тепла и нежности, сколько мог. Он поглаживал Маргарет по выбившимся из-под чепчика каштановым прядям. В некоторых из них серебром мерцала ранняя седина.
— Всё будет хорошо, Марго… Всё будет хорошо. Я уверен, что всё наладится, и мы снова сможем жить здесь все вместе, как ни в чём не бывало, — шептал он, сам с трудом веря в свои слова. А потом вдруг сказал то, о чём так или иначе думал несколько раз, но ни за что не решился бы озвучить, если бы не вся эта странная атмосфера, витающая в поместье сегодня. — Знаешь, милая Марго… Недавно я задумался, что у меня никогда не будет детей. Я задумался о том, что не смогу держать их на руках, качать, не услышу их плач и первый смех. Раньше я думал, что это не волнует меня, но, оказалось — очень сильно ошибался. Тоска забирается внутрь и холодит все вены, едва я размышляю об этом.
— Но почему ты так категоричен? — с лёгким интересом спросила почти успокоившаяся Маргарет. — Ты молод и здоров, я не думаю, что у тебя могут быть проблемы с этим.
— Разве я говорил о проблемах? — горько усмехнулся Фрэнк. — Я говорил о невозможности. О том, что двое мужчин, любящих друг друга всем сердцем, не могут иметь детей.
Маргарет похлопала его по ладони, обнимающей её шею, и, подняв голову, улыбнулась.
— Ты ещё так молод и неопытен, Франсуа, — сказала она. — Конечно, вы не сможете родить детей друг от друга, но, имея должный статус и влияние, нет никаких проблем в том, чтобы зачать женщине, что согласится выносить для тебя дитя. Если предложить ей достойное вознаграждение, очень многие из простых здоровых служанок пойдут на подобное. Более того, я слышала, что такое уже не раз практиковалась втайне.
— Я понимаю это, — вздохнул Фрэнк. — Но это будет или мой ребёнок, или ребёнок Джерарда. Но никак не наш с ним.
— Мальчик, — чуть шире и мягче улыбнулась Маргарет, — мой маленький глупый мальчик, когда ты успел так вырасти? Кажется, совсем недавно ты разбивал колени на заднем дворе и гонял по улице кур, получая понукания от Поля. А сейчас ты размышляешь о том, что хотел бы иметь своих детей… Кажется, я становлюсь старой, слишком старой, — притворно-тяжело вздохнула она, склоняя голову к руке всё так же обнимающего её Фрэнка. — Франсуа, — сказала она вдруг строго. — Если ты задумался о детях, тебе стоит усвоить лишь несколько вещей. Не тот твой ребёнок, что лишь от твоего семени. Ребёнок считается твоим тогда, когда ты вырастил его в своей любви, не жалея душевных сил. И когда ты увидишь в нём, повзрослевшем, продолжение своих мыслей и верований, в поступках найдёшь твёрдость и силу — вот тогда с уверенностью можешь сказать: «Это мой ребёнок». Понимаешь, о чём я, душа моя? И если вы с Джерардом вырастите хотя бы одного человека в вашей любви, будет совершенно не важно, рождён ли он кем-то из вас от чужой женщины, или сирота по крови. Он будет вашим ребёнком, потому что именно вы вложили в него душу, мысли и чувства. Именно вы вырастили его, сделав тем, кем он и будет являться. И нет никаких кровных уз сильнее этого, вот что я хотела тебе сказать, мой мальчик.
