— О да, менять эльдион на тряпки, что может быть лучше? — с презрением выплевывает парень в лицо отцу, — скоро у соседей его будет больше, чем у нас. Знаешь, как они называют народ Таар-
ди-Ора? Дикарями и животными, раздающими сокровища даром. Огромное достижение..
— Идиот!
Я зажимаю рот рукой и, похолодев, смотрю на то, как резко Владыка хватает Лика за ворот, притягивая к себе. Пальцы мужчины сжимаются в кулак, рука поднимается вверх, готовясь нанести удар. Лица правителя я не вижу, а вот Лик… По губам его блуждает невыносимая ухмылка, глаза лихорадочно блестят.
— Ну же, давай, — произносит он певуче, почти нежно. — Ты ведь так давно мечтал это сделать.
Владыка медлит. Я вижу, как чудовищно он напряжен, сколько сил ему приходится прикладывать, чтобы взять себя в руки. Наконец, он разжимает пальцы и отходит в сторону. В том, как это проделано, мне чудится брезгливость.
— Дикий, упрямый строптивец, — произносит мужчина. И лицо его, которое сейчас я вижу вполоборота, настолько безжизненно холодно, что я закусываю губу, чтобы не закричать, — Да хранят духи Таар-ди-Ор от такого правителя. Ты разочаровал меня.
Лик, безумец, улыбается. Его совершенно не пугает ни тон отца, ни его слова: он только рад будет, если тот передаст трон кому-нибудь еще. Власть не манит Лика. Только легенды, сражения, свобода и риск занимают его мысли.
Но правитель знает сына не хуже меня.
— Я запрещаю тебе проходить церемонию! — низкий голос Владыки разносится по залу, и сказанное тяжелой плитой ложится на меня, давит, не давая вздохнуть. — Ты не получишь крылья, пока не образумишься.
— Что? Но ты не можешь… — сейчас перед правителем стоит растерянный мальчишка, у которого только что из рук выдернули самую большую драгоценность.
— Могу, Эрилик. Или ты возьмешься за ум, или больше у меня не будет сына. Выбор за тобой.
Мгновение-другое Лик вглядывается в лицо Владыки так отчаянно, словно ищет там что-то, потом снова вскидывает подбородок и, крутанувшись на каблуках, быстрым шагом покидает зал. Гулко хлопают двери, возмущенные таким грубым к себе отношением.
Владыка тяжело опускается в кресло, проводит ладонью по лицу и смотрит перед собой, усталый, изможденный, сразу постаревший на десяток лет.
Умеют ли птицы плакать? Я никогда не задумывалась над этим вопросом. Ответ пришел сам собой: соленые капли падали на ровную поверхность купели, заставляя ту расходиться кругами. Снова и снова. Сначала я даже рассердилась: из-за этой ряби видение отступило, выталкивая меня обратно в реальность. И только потом поняла: плачу, да, я плачу… Память Джалидеи творила со мной странные вещи: будто кожу с души сдирала, заставляя остро чувствовать растерянность и боль совсем еще юной девушки, почти ребенка. Она так любила Лика совсем еще детской, но оттого искренней и безусловной любовью и места не могла найти себе от беспокойства за него. Она… или я?
Неожиданный звук отвлек меня от странных моих мыслей. Опять эта настырная птица! Ищет еду, вороша камни гнутым клювом. Еда… Хорошая мысль. Мне тоже хотелось есть. Но еще больше хотелось знать, что было дальше..
Глубокий вечер. Сидя перед зеркалом, я расчесываю волосы. На сердце тяжело. С того самого разговора прошла уже треть сезона. Все друзья Лика из тех, что одного с ним возраста, прошли обряд и получили крылья. А он… он отдалился, стал раздражительным и еще более отчаянным. Задирал тех, кто был сильнее и старше, туманил разум дурманом и устраивал в своих покоях громкие пирушки с очень сомнительными личностями. Казалось, он совсем потерял опору под крылом. Или задался целью на зло отцу продемонстрировать миру свою полную никчемность.
Однажды я, побаивающаяся Владыку, осмелилась просить его изменить свою решение. Но тщетно. Отец не уступал сыну в бессмысленном упрямстве.
Тихий, но настойчивый стук доносится со стороны окна. Я смотрю туда и вижу Лика, делающего мне знаки. Я бросаюсь к нему, открываю окно и отхожу в сторону. Лик привычным ловким движением спрыгивает с подоконника вниз.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Привет, — говорит он так, будто мы только вчера с ним виделись, — хочешь новость?
Его глаза блестят, по щекам разлит нездоровый румянец. Я пристально вглядываюсь в его лицо, пытаясь понять, в ясном ли он уме… Кажется, да, только взволнован до предела. И ему не меньше хочется рассказать о чем-то, чем мне — выслушать его. Я молча киваю, несколько раз и быстро-быстро. Лик фыркает довольно и садится на кровать.
— Скоро мне здесь не будет, Дея, — говорит он.
Я не понимаю его. Как? Крылья он так не получил, а без них далеко отсюда не уйти.
— Я нашел способ, — радостно сообщает он, — точнее сказать, способ нашел меня. Вот, смотри..
Он протягивает мне раскрытую ладонь, на которой, поблескивая в приглушенном вечернем свете, перекатывается волчок с четырьмя цветными полями.
Дрожь, прошедшая вдоль хребта, заставила нахохлиться, а потом и встряхнуться, взъерошив перья. Воспоминания рассеялись, оставив меня наедине с растерянностью, пораженную и испуганную.
Будь я в человеческом облике, я бы охватила себя трясущимися руками, сейчас же просто лежала на камнях, распластав крылья и закрыв глаза.
Лик! Сердце мое, боль моя, небо, куда я так стремлюсь… пропасть, куда я срываюсь… Значит, вот когда ты стал стал проводником… Выходит, именно этот мир тебе родной?
«Альвар Эрилик», — вспоминаю я его настоящее имя, и оно отзывается волной нежности и тоски..
Я собираю всю свою внутреннюю решимость и снова сажусь на самый край купели. Что бы ни было дальше, я должна это видеть…
— То есть, ты не исчезнешь на самом деле? — спрашиваю с тревогой?
— Для вас нет, как я понял, разве что стану более предсказуемым… отцу на радость, — ухмыляется он едко, но я успеваю разглядеть в глазах его боль и обиду, — а на самом деле окажусь совершенно в другом месте. Посланник сказал, что мне придется посетить все миры один за другим, чтобы найти решение какой-то там проблемы, а потом возвратиться сюда. Но, знаешь что? — он склоняется ко мне так близко, что я чувствую на своей щеке его прерывистое дыхание, — Я не вернусь, Дея! Я же не полный кретин, чтобы не воспользоваться таким шансом. Я уболтал посланника показать мне иные реальности, не все, но парочку. Там такое, Дея! Ты и представить себе не можешь! — грудь Лика часто вздымается, а в глазах читается такой неподдельный восторг, которого я еще никогда в них не видела. — Я смогу стать тем, кем всегда мечтал! Смогу сражаться, летать и по-настоящему заявить о себе. Там я не буду всем кругом чего-то должен, понимаешь?
Понимаю, но от этого не становится менее горько.
— Твой отец любит тебя, — пытаюсь я пробиться к нему..
— Он сам от меня отказался, пусть получит то, что заслужил, — отвечает Лик резко, зло.
Эта упрямая, почти детская в своей искренности обида, которую я вижу в нем, — плохой советчик, но он все уже для себя решил.
— А я Лик… как же я? — спрашиваю тихо.
Замешательство и смущение проступает в столь дорогих мне чертах, и он отводит взгляд. В первый раз за все время.
«Вот зачем он пришел ко мне», — понимаю я, — «не только, чтобы рассказать, но чтобы получить заранее мое прощение». Слезы душат меня изнутри, но разве я могу позволить себе, чтобы он запомнил меня глупой ревущей девчонкой? Я хочу улыбнуться через силу, но тут новая сумасшедшая мысль приходит мне в голову.
Сама не понимая, что делаю, я обхватываю ладонями его лицо и разворачиваю его к себе, глажу, убирая в стороны блестящие иссиня-черные пряди, не обращая внимания на изумление в глазах цвета вечерней грозы.
— Лик, пожалуйста, возьми меня с собой, — шепчу я горячо, — я тоже хочу быть проводником.
Я касаюсь его лба своим и замираю, напуганная собственной дерзостью.
— Дея, я не уверен, что это возможно, — он мягко накрывает мои руки своими и отводит их в сторону, — посланник сказал, что проводник должен быть один. Как только появляется новый проводник, прежний перестает им быть.
