— Но я ничем не буду тебе мешать! Клянусь западным ветром! Я просто хочу… хочу быть с тобой, — я вытираю выступающие слезы рукавом, как простолюдинка или бестолковый малыш, — Подожди… этот всемогущий дух, который подослал к тебе посланника… он ведь может разрешить мне, правда?
Я хватаюсь за эту мысль, как падающий в пропасть — за ветку хилого кустарника.
— Лик, он может?
— Не знаю, — отвечает он, — я спрошу посланника, но…
— Я буду молить Его об этом, каждый день и каждый час… Я отдам все, что у меня есть, скажи Ему, ладно? Он должен услышать меня, должен, должен, должен…
Лик крепко прижимает меня к себе, гладит по голове, успокаивает, а я все-таки плачу, вцепившись в него, не представляя, как жить дальше, когда он уйдет…
Воспоминания мелькают, мельтешат перед глазами ворохом листьев, брошенных в лицо ветром.
В них я вижу себя со стороны.
Бледное лицо Джалидеи отражается в зеркалах. Она молча, опустив глаза, идет по коридорам, сопровождаемая слугами, отсылает их, заходя в свои покои. Закрывает двери и, опустившись на колени, начинает творить молитвы так, как умеет, как положено взывать к духам в Таар-ди-Ор: зажигает свечи, надрезает ладонь, смачивая кровью чашу из эльдиона, потом открывает окно, позволяя горным ветрам войти в комнату и почти всю ночь, продрогшая, просит у неведомого ей всемогущего духа, властвующего надо всеми мирами, только одного: сделать ее проводником, чтобы она могла следовать за тем, кого любит.
Но мольбы ее не трогают того, к кому были обращены. Джалидея понимает это на следующий день, когда подходит к Эрилику и спрашивает украдкой, когда он должен уходить. Лик смотрит на нее с недоумением и насмешливо осведомляется, куда это она так настойчиво хочет его отправить. Он по-прежнему остается собой, но тот огонек внутри него, который согревал ее — теплый, яркий, трепетный — исчезает. И она с отчаянием понимает, что опоздала.
С этого момента единственное желание ведет ее: отправиться следом за ним. Не о чем другом она не может больше думать…
Святилище. Ей удается выпросить у Владыки разрешение посетить святая святых раньше, чем произойдет церемония. Он не может отказать своей воспитаннице, внезапно утратившей интерес к еде, играм, учебе и проводящей дни напролет в уединении.
Нет, она не собирается готовиться к таинству, не желает раньше времени выбрать лари, как хотел когда-то Лик. Она снова и снова обращается мыслями к тому, кто должен ее услышать, достает из небольшого ларца, принесенного с собой, самое ценное сокровище свое — украшения, перешедшее к ней от погибшей матери. И замирает в нерешительности. Но она обещала отдать все, и она это сделает. Ларец с фамильными драгоценностями летит вниз со священного обрыва, становясь добровольной жертвой, принесенной неведомому жестокому духу.
Порыв ветра бросает в дрожь, я трясущимися от холода руками растираю плечи… Этот холод так созвучен беспросветной тоске внутри, что кажется вполне естественным… Только когда я успела сменить ипостась? Вопрос возникает — и тут же рассеивается, исчезает на границе сознания. Это совершенно не важно. Важно другое. Ежась, сутулясь, я подхожу ближе к краю обрыва, туда, где недавно я видела Джалидею, и кричу вдаль, в никуда, выплескивая нашу общую боль:
— Почему ты не ответил ей? Почему не сказал сразу, что это невозможно? Почему не помог, когда она так нуждалась в твое помощи? Ты, Всемирный разум, чтоб тебя… — меня начинает колотить. И не только от холода. Мне горько за девчонку, так искренне поверившую в невозможное, готовую отдать за дурацкую мечту свою не только память о матери… Я знаю, уже примерно знаю, что увижу дальше и сердце мое заранее разрывается от тоски и несправедливости, — Мир, она же так тебе верила!
— Поэтому я дал ей то, что она просила, — резкий голос, донесшийся откуда-то сзади, заставил обернуться. Никого там не оказалось, кроме все той же черно-серой надоедливой птицы. Она забралась на один из обломков высотой в человеческий рост и, склонив голову набок, внимательно разглядывала меня круглыми, поблескивающими патиной глазками. — Дал то, о чем ты меня просила, Дея!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
На миг мне почудился рядом с птицей знакомый сияющий силуэт в белом. Светлые волосы мужчины раскиданы были по плечам, а правильное, пугающе красивое лицо хранило выражение легкой укоризны. Он сидел на том же обломке, с изящной небрежностью свесив одну ногу и обхватив колено второй руками. Я моргнула — и видение пропало, оставив меня один на один с новым обличием Единого.
— Мир! — воскликнула я, называя его привычным мне именем… — То, что я просила? О чем ты?
Птичий клюв издал столь насмешливый клич, что мне стало не по себе.
— Ну же, Деечка, подумай немного, — ответил Он, — ты все уже поняла.
Под взглядом Его по спине побежали мурашки. Знакомое ощущение накрыло меня: я одна напротив россыпи миров и вселенных… Взгляд этот заставлял все глубже и глубже всматриваться внутрь, в те закоулки собственной души и памяти, которых я так тщательно избегала. Правда ледяным водопадом обрушилась на меня, оглушив на миг, сбив с ног. Я бы точно осела за камни, если бы не взгляд зеленых птичьих глаз, который держал меня железным тросом, не давал возможности ни сбежать, ни рухнуть.
— Я тоже родом из этой реальности, — сказала, наконец, вслух.
— Да, — согласился пернатый, — твоя история началась именно в Таар-ди-Оре. Вам с этим упрямым мальчишкой удалось привлечь мое внимание. Про него я тебе потом расскажу, быть может, а вот ты удивила меня тем, с какой легкостью поверила своему другу, с каким упорством принялась меня упрашивать. Ты не роптала, о нет… ты пыталась меня подкупить так решительно, — птица каркнула, а в голове зазвенел мелодичный мужской смех, — … что я решил тебе помочь. Да и потом, мне самому любопытно стало, что из этого получится. Разумеется, менять из-за каприза одной девчушки законы мироздания я не собирался. Но нашел неплохой способ достичь желаемого. Ты хотела стать проводником — и ты им стала.
— Ты что, создал мою копию в Сером мире? — ахнула я, — Но подожди… — схватилась я за голову, — ты хочешь сказать, что моя жизнь на Земле: родители, детство — все это было не по-настоящему?
— С чего бы? — каркнула птица, — Все так и было, правдивее некуда.
— Но как? — не понимала я, — Как я могла жить одновременно в двух реальностях еще до того, как стала проводником?
Мир в обличии недоворона отрицательно покачал головой. Мол, фигушки тебе, Медея Сергеевна… а не ответ.
— Сама-сама — сама, — произнес он нетерпеливо, — зря, что ли, я столько мучился, сочиняя ту хитроумную штуку, которая встроена вам в башку? Память Джалидеи вернулась к тебе, так пользуйся, не отлынивай. Так уж и быть, даю подсказку: что ты знаешь о народе Таар-ди-Ора?
Я позволила чужим (моим?) воспоминаниям захватить себя.
Таар-ди-Ор… Горы, живые горы… ветер, реки, озера, каскады радуг и лари. Народ? До церемонии люди здесь не очень-то отличаются от населения других миров, разве что выносливее да здоровьем крепче. А вот после церемонии, после добровольного соединения с лари, они обретают бессмертную душу и крылья. В Таа-ди-Оре лари называют духами, но это не совсем так. Лари — бессмертные сущности, способные обращаться в летающих созданий. Их сознание — нечто среднее между сознанием зверя и стихии ветра — они не злые, не добрые, быстрые, вольные, ведомые инстинктами и неиссякаемым любопытством.
Обряду соединения душ многие и многие сотни лет. Он выгоден и людям, и лари. Первые получают возможность летать и надежду на вечную жизнь, вторые — полную гаму ощущений благодаря телесности и доступ к человеческому сознанию.
Не всем разрешалось соединяться с лари. Если человек был слишком слаб, душевно болен, имел очень слабую волю или был неуравновешен, проводить церемонию запрещалось. В противном случае, существовала опасность того, что животная природа возьмет верх над человеческим сознанием, и мир получит почти неуправляемого сильного и хитрого хищника.
