– Хорошо! Идет!
– Идет! Глава фамилии де Вальженезов, маркиз Карл Эмануил де Вальженез, пэр Франции и владелец огромного состояния, которое наследовал от одного дяди с материнской стороны, никогда не хотел жениться, и это его пристрастие к холостой жизни все приписывали его привязанности к юноше-красавцу, которого звали сначала просто Конрадом, а потом постепенно привыкли называть и Конрадом де Вальженезом.
– А разве это не было его настоящей фамилией?
– Не совсем. Этот красавец юноша был плодом греха юности маркиза, который до того любил его, что даже, кажется, и видел только его глазами.
– Но если он любил его до такой степени, то как же он решился оставить все свое состояние брату, племяннику и племяннице, а его довести до такой нищеты, что он, говорят, умер чуть ли не с голоду?
– Вот это случилось именно потому, что отец любил его чересчур. Ведь вы, верно, знаете пословицу: «Крайность всегда вредна»?
– Да, мне тоже казалось, что несчастный маркиз, который умер, если не ошибаюсь, скоропостижно, любил этого молодого человека беспредельно, – сказал Сальватор.
На этот раз Жакаль оглядел его уже из-под очков.
– Он до того был к нему привязан, – продолжал он, – что эта привязанность и погубила юношу.
– Я не совсем вас понимаю.
– Это очень просто. Есть, видите ли, два способа усыновлять незаконных детей. Первый и простейший состоит в том, что, когда ребенка записывают в мэрии, отец объявляет себя его отцом, а если что-нибудь помешает ему сделать это в то время, то он может впоследствии подписать акт признания у нотариуса. Но при этом он уже не имеет права оставить ему свое имя и все состояние, а только имя и одну пятую часть своего имущества. Второй способ гораздо труднее. Человек должен дождаться, когда ему минет пятьдесят лет, и тогда только может совершить акт усыновления у нотариуса, а раньше этого возраста такое признание незаконного ребенка за конным воспрещается. Зато при этом вы можете оставить усыновленному не только ваше имя, но и все ваше со стояние. Маркиз де Вальженез предпочел этот второй способ и в тот день, когда ему минуло пятьдесят лет, позвал нотариуса. Они заперлись в кабинете, составили акт, но в ту самую минуту, когда маркиз взял перо, чтобы подписать документ, его разбил паралич.
– То есть когда именно: когда он брал перо, чтобы подписаться, или тогда, когда он подписался и хотел положить его на место? – спросил Сальватор.
На этот раз Жакаль совсем сдернул свои очки и посмотрел на него в упор.
– Черт возьми! – вскричал он. – Если вы знаете это, мосье Сальватор, то знаете больше, чем я и все остальные, потому что все дело именно в том – был или не был подписан этот документ. «Вот в чем весь вопрос», как сказал Гамлет. Что же касается самого маркиза, то он и прожил после первого удара еще целых три дня, но не мог сказать по этому поводу ни слова по той простой причине, что ни разу не приходил в сознание.
– Послушайте, мосье Жакаль, – сказал Сальватор. – Теперь мы здесь с глазу на глаз, и вас никто не услышит. Скажите мне по совести: что вы сами об этом думаете?
– Я думаю, что семейство было, может быть, не сколько сурово в отношении бедного мосье Конрада, – ответил Жакаль, видимо, избегая прямого ответа.
– Несколько сурово! – повторил Сальватор. – Вот достойный ответ! Если акт, как, по крайней мере, говорит нотариус, действительно подписан не был, то какое им было дело до незаконнорожденного мальчишки?
– Да, но ведь всем и каждому было известно, что этот юноша сын маркиза Эммануила, – заметил Жакаль.
– Совершенно верно! – подхватил Сальватор. – Но ведь, если бы они признали хотя бы это, им пришлось бы отдать ему одну пятую часть состояния маркиза, а это ни больше, ни меньше, как два миллиона. Следовательно, гораздо выгоднее было отрицать все, сделаться наследниками пэрства и миллионов, а незаконно рожденного выгнать. Они так и сделали: незаконнорожденного выгнали. Не правда ли, мосье Жакаль?
– А он, как кажется, сумел выйти от них с большим достоинством, – подхватил сыщик, – оставил им и своих лошадей, и экипажи, и банковые билеты, и унес, как рассказывают даже его враги, только две тысячи франков, которые накануне выиграл в экарте[5].
– Ну, не думаю, чтобы молодой человек, который привык жить так, как жил мосье Конрад, сумел долго просуществовать на какие-нибудь две тысячи! – заметил Сальватор.
– И очень на этот раз ошибаетесь! – возразил Жакаль. – Мы, охранители общественного спокойствия, всегда зорко следим за этими разорившимися сынками знатных фамилий и знаем точно, что с этими двумя тысячами франков он прожил целых пятнадцать месяцев, всячески пытаясь зарабатывать свой хлеб честным трудом. Человек он был прекрасно образованный и пробовал давать уроки английского и немецкого языков, музыки и рисования, но ему, бедняге, не повезло, занятий не оказалось нигде. Наконец, он убедился в том, что ему остается только два исхода – или поступить на содержание, или покончить с собой. Тогда он пошел к Лепажу, купил пистолет, который потом признал даже человек, продавший его ему, и решился разыграть последний акт комедии своей жизни. Он съездил в Тюильри, на Елисейские поля и в Булонский лес, чтобы проститься с прежними товарищами и любовницами, возвратился оттуда через улицу Сен-Оноре, зашел в церковь Сен-Рош, а оттуда отправился на улицу Бюффона, где нанимал довольно убогую комнатку…
– Ну, и очутившись в этой комнатке, что же он сделал? – спросил Сальватор.
– Да, разумеется, то же самое, что сделали Коломбо и Кармелита. Он написал длинное письмо, только не своим друзьям, потому что у него их не было или, по крайней мере, не стало с тех пор, как его выгнали из отеля на улице Бак, а полицейскому комиссару того участка. В этом письме он описывал все, что выстрадал за эти пятнадцать месяцев, чтобы остаться честным человеком, свою борьбу с нуждой, невозможность продолжать ее дальше и свою решимость размозжить себе череп. Окончив это письмо, он лег в постель, прочел несколько страниц из «Новой Элоизы» и прострелил себе голову.
– Клянусь честью, вы рассказываете так подробно, как настоящий очевидец, мосье Жакаль! – вскричал Сальватор.
– О, с моей стороны в этих подробностях нет ни малейшей заслуги! – ответил сыщик. – Самоубийства составляют мою специальность, и я же составлял и протокол о самоубийстве мосье Конрада.
– В самом деле?
– Да.
– Значит, вам и обязан этот несчастный молодой человек теми последними заботами, которые ему были оказаны в форме констатирования его смерти?
– Да это констатирование не представляло ни малейшего затруднения. Он выстрелил в себя в упор. Одну половину лица разнесло вдребезги, другую обожгло до неузнаваемости, так что и признали-то его, скорее, по письму, чем по лицу, которое распознать было уже невозможно.
– Вальженезам, вероятно, тоже дали знать об этой ужасной катастрофе?
– Я сам отвез к ним эту весть вместе с копией протокола.
– Ну, и что же? Ведь это должно было произвести на них чрезвычайно глубокое впечатление?
– Да, именно – чрезвычайно глубокое и радостное.
– Понятно! Ведь существование этого молодого человека должно было постоянно тревожить их.
– Они попросили меня позаботиться о похоронах и выдали мне пятьсот франков на издержки.
– О, какие благородные родственники! – заметил Сальватор.
– Кроме того, они пожелали, чтобы я принес им также и копию со свидетельства о похоронах и смерти.
– И надеюсь, что вы сделали и это, мосье Жакаль?
– Да, могу сказать, что сделал вполне добросовестно. Я сам проводил покойника до кладбища Пер-Лашез, велел при мне опустить гроб в могилу и положить над нею плиту с красивой надписью «Конрад», а потом поехал сказать маркизу, что он может быть спокоен до самого дня воскресения мертвых и увидится со своим племянником только в долине Иосафатовой.
– Так что, теперь вся семья в этой уверенности спит спокойно? – спросил Сальватор.
– Да чего же им теперь бояться?
– Это, конечно, так, но ведь случаются же на свете и вещи необыкновенные.
– А что же может, по-вашему, случиться?
– Однако, мы уже в Ба-Медоне! Будьте так добры, мосье Жакаль, прикажите остановиться.
Жакаль дернул за шнурок.
Кучер осадил лошадей.
Сальватор открыл дверцу и вышел.
– Извините, – сказал ему Жакаль, – но вы не ответили на мой последний вопрос.
– На какой же?
– Относительно того, что может случиться.
– Это о Конраде?
– Да.
– Может оказаться, например, что он вовсе не умер и, следовательно, не намерен ждать дня воскресения мертвых и свидания с маркизом де Вальженезом в доли не Иосафатовой… Однако, до свидания, мосье Жакаль!
Сальватор захлопнул дверцу, а сыщик сидел в карете, растерявшись настолько, что забыл, куда ему надобно ехать, так что комиссионер вынужден был сам крикнуть кучеру:
