Это усилие снова окончательно истощило его. Он остался лежать совершенно неподвижно, и единственным признаком, что он еще жив, было неровное колыхание его груди да со свистом вылетавшее из нее дыхание.
– Господа! – крикнула Марианна. – Хозяину худо! Он, кажется, кончается!
Людовик стремительно вошел в спальню и пощупал пульс больного.
– Это пустяки, – проговорил он, – простой обморок вследствие непосильного напряжения! Мужайтесь, не падайте духом, господин Жерар.
Больной тяжело вздохнул.
Марианна, стоя у дверей, всеми силами старалась не впустить толпу в спальню.
– Надеюсь, вы не ограничитесь только тем, что скажете больному: «Мужайтесь, не падайте духом», – заметил старый хирург. – Ведь пропишете же вы ему что-нибудь.
– Дайте мне бумаги, чернила и перо, – сказал Людовик, обращаясь к сиделке, – я выпишу рецепт.
Все бросились разыскивать вещи, которые он спрашивал.
Больной, у которого слова «может быть» снова отняли всякую надежду, беспомощно метался по кровати и своими просительно сжатыми руками лучше, чем всякими речами, выражал мольбу:
«Ради самого Бога, дайте мне умереть спокойно!»
Но никто уже не думал о той мучительной кончине, которую мог причинить ему весь этот шум, так всем хотелось, чтобы он остался жить.
Людовику добыли все, что ему было нужно, и он начал разыскивать место, где бы можно было написать несколько слов; но все столы оказались заставлены всевозможными банками, склянками, блюдцами и флаконами.
Крестьяне, заметив растерянность доктора, наперебой предлагали ему кто свою спину, кто колени.
Наконец Людовик наткнулся на одну более других подходящую спину, употребил ее вместо стола и написал рецепт.
– Пошлите это сейчас же в аптеку, – сказал он сиделке.
Не успел он договорить эти слова, как рецепт вырвали у него из рук, и между крестьянами поднялась возня, так как каждый хотел быть полезен своему умирающему благодетелю.
Наконец, драгоценный лоскуток бумаги очутился в руках какого-то хромого, который, усиленно ковыляя, со всех ног понесся в аптеку.
– Послушайте, матушка, – сказал Людовик сиделке, – сейчас вам принесут микстуру. Давайте ее господину Жерару через каждые полчаса по половине ложки. Слышите? Не чаще, чем через полчаса и не больше, чем я сказал.
– Хорошо-с! Через каждый полчаса по половине ложки?
– Да, да, верно!.. А мне необходимо отправиться в Париж!
Больной вздохнул так тяжело и горько, точно в эту минуту расставался с последней надеждой на жизнь.
Людовик услышал этот вздох и понял, что за ним таилась страстная, отчаянная мольба о спасении.
– Съездить в Париж мне необходимо, но часа через три я вернусь узнать, какое действие произвела микстура, – сказал он.
– И вы уверены, что она его спасет? – проворчал старый хирург.
– Сказать, что я в этом уверен, значило бы выразиться слишком смело, почтенный коллега. Вы лучше, чем кто-либо другой, знаете, что человек никогда не смеет быть в чем-нибудь уверен, но…
Людовик еще раз взглянул на больного.
– Но я надеюсь, – закончил он.
Это слово вызвало новый одобрительный ропот в толпе.
В это же время больной снова приподнялся на своей постели.
– Через три часа? – переспросил он. – Хорошо. Толь ко постарайтесь не опоздать!
– Обещаю вам, что не опоздаю.
– Благодарю вас. Я стану считать каждую минуту до вашего прихода, – сказал больной, отирая со лба холодный пот, который со стороны каждый признал бы за предсмертный.
Людовик вышел вместе со старым хирургом, пропустил его в дверях впереди и вообще оказывал ему перед толпою все знаки глубочайшего уважения.
Он направился прямо к Парижу, отыскивая фиакр, кабриолет, карету, словом, какой бы то ни было экипаж, который мог бы доставить его на место скорее, чем его усталые ноги.
Старый хирург шел рядом с ним, и его душа кипела жаждой мести, а зубы были крепко сжаты.
Людовику казалось неуместным заговорить первому, хотя бы даже для того, чтобы проститься.
Это тягостное молчание двух собратьев по профессии прервал хромой, спешно ковылявший из аптеки.
Он остановился перед докторами и, подавая Людовику склянку, спросил:
– Это, господин доктор?
– Да, да, это самое, – ответил тот, встряхивая бутылку и разглядывая ее на свет. – Скажи, пожалуйста, сиделке, чтобы она непременно делала именно так, как я ей сказал.
Эта встреча послужила Пиллоу предлогом для начала разговора.
– Может быть, вы думаете, милейший коллега, что я не знаю, что именно заключается в этой склянке? – спросил он.
– Разве я имею право думать о вас что-нибудь подобное? – возразил Людовик.
– Ведь это слабительное?
– Совершенно верно.
– Еще бы! Что же, кроме слабительного, можно дать в случае, который вы предполагаете.
– Послушайте, почтеннейший коллега, – сказал Людовик, – я настолько уважаю вашу опытность, что, право, хотел бы ошибиться, если бы с моей стороны это не значило желать смерти больному.
Говоря это, он оглядывался во все стороны, но не видя никакого экипажа, свернул на проселочную тропинку поперек поля, которая должна была, по-видимому, скорее довести его до города.
Между тем, старика так интересовало действие про писанной микстуры, что он тотчас же после ухода Людовика возвратился в дом Жерара и уселся у его изголовья, хотя больной и смотрел на его появление не без ужаса.
Такая поспешность со стороны доктора весьма изумила крестьян, продолжавших толпиться в доме и у подъезда; но еще больше удивила она сиделку, которая знала, что, если посылали за доктором Пиллоу, то ждать его приходилось очень долго, а теперь вдруг он явился сам, без всякого приглашения и притом почти вслед за тем, как вышел из дома больного. Тем не менее, старик не дал себе труда объяснить ей основных причин своего появления.
Он попытался было расспрашивать Жерара о самочувствии, но тот из недоверия или по действительной слабости отказался отвечать ему.
За неимением лучшего, старик обратился к сиделке.
– Ну, что Марианна, – спросил он, – как идут дела?
– Ах, очень плохо, господин доктор, – ответила та.
– Давали вы ему эту удивительную микстуру?
– Давала.
– Ну, и что же? Как она действовала?
– Плохо! Очень плохо, господин доктор!
– Ну, а все-таки, как же именно?
– Рвало его, господин доктор.
– А! Я так и знал! Ну, да, к счастью, я за это не отвечаю, и если он умрет, то отправил его на тот свет не я.
– Это так, господин доктор, да ведь к смерти-то приговорили его все-таки вы.
– Ну, разумеется, я, черт возьми! Без этого уж нельзя! А то ведь вдруг больной взял бы да и умер! Тогда вы же пришли бы к доктору и сказали: «Вот он и умер, а вы об этом никого и не предупредили!» Ведь от этого могла бы пострадать честь медицины!
– И так бывает, – согласилась Марианна, – но если бы больной выздоровел, то честь медицины выиграла бы еще больше.
В таких медико-философских рассуждениях доктора и сиделки прошло около получаса.
Вскоре приехал Людовик.
Он вошел именно в тот момент, когда доктор Пиллоу, вероятно, на том основании, что наука не щадит даже собственных детей, глядя на Жерара, которого только что вырвало, жалобно приговаривал:
– Ах, погиб он, погиб!
Людовик услышал это причитание, но, не обращая на него внимания, прямо подошел к больному, внимательно посмотрел на него и пощупал его пульс.
После минуты наблюдения, – минуты, которую тяжело пережили и его честное сердце, и старый эгоист-хирург, – он поднял голову.
Пиллоу и сиделка не спускали с него глаз и тотчас же заметили, что на лице его выражается полнейшее удовлетворение.
– Все идет отлично! – проговорил он.
– Как это – отлично? – с удивлением переспросил Пиллоу.
– Ну да, пульс усилился.
– А! И вы заключаете из этого, что ему лучше?
– Разумеется.
– Но, странный вы молодой человек, – ведь его вырвало!
– Вырвало? – переспросил Людовик, взглядывая на Марианну.
– Понимаете вы теперь, что он погиб?
– Напротив, – спокойно возразил Людовик, – из этого я только больше убеждаюсь в том, что он спасен.
– И вы беретесь отвечать за жизнь моего лучшего друга? – вскричал старый Пиллоу.
– Ручаюсь за нее моей собственной головой, – ответил Людовик.
Старик схватил шляпу и вышел с выражением лица математика, которого принялись убеждать, что дважды два пять, а не четыре.
Людовик написал другой рецепт и отдал сиделке.
– Вот что, матушка, – сказал он. – Вы слышали, что я взял на себя ответственность и, вероятно, знаете, что это значит на нашем докторском языке. Ну, так постарайтесь же, чтобы все мои распоряжения исполнялись в точности, и тогда господин Жерар будет спасен.
Умирающий радостно вскрикнул, схватил руку молодого человека и, прежде, чем тот успел отдернуть ее, прильнул к ней губами.
Но почти вслед за тем лицо его исказилось выражением нестерпимого ужаса.
