через линию фронта и тайные сеансы радиосвязи.
Большинство агентов были заброшены в места, где они могли укрыться у друзей. У некоторых из них в экипировку входили велосипеды, в педальный механизм которых были встроены радиопередатчики и батареи к ним, чтобы работа педалей обеспечивала незаметную и ровную радиопередачу.
В одном случае агенту удалось добраться до Владивостока на российском войсковом транспорте. Там он вел наблюдения и отсылал подробные сообщения об определенных передвижениях войск.
Огромные размеры территории России давали возможность нашим агентам перемещаться без помех иногда месяцами, хотя в конечном счете большинство из них были схвачены НКВД, который — когда появлялась такая необходимость — мог мобилизовать целую дивизию у линии фронта или партизанские отряды в тылу, чтобы выследить наших агентов.
Операция «Цеппелин» уже шла полным ходом, но мои объяснения связанных с ней трудностей всегда встречали дежурный ответ: «Все это очень интересно, но ваше задание остается прежним — поставлять фюреру информацию». Колоссальный недостаток подготовки, обученного персонала и специальной экипировки совершенно упускался из виду.
Гитлеру нужна была точная информация об организации русских партизанских отрядов, их структуре и каналах командования, а также подробностях полученных ими заданий. Поэтому я отдал этому делу приоритет и планировал выдать специальные задания во время моих запланированных поездок в Швецию и Норвегию.
Я разработал определенную теорию партизанской войны, которую сначала предложил на обсуждение Гейдриху, а потом Гиммлеру: чтобы преуспеть, каждая партизанская война, каждое растущее и активное движение Сопротивления должны иметь идею или идеал, которые объединяют партизан или членов движения. Эта идея должна быть достаточно сильной, чтобы пробуждать и постоянно подпитывать энергию и решимость партизан. Подготовка и высочайшие качества руководителей, разумеется, необходимы для систематического ведения партизанской войны, но решающим фактором всегда остается боевой дух отдельных людей. Я искал решение этой проблемы в ходе множества ночных дискуссий с русскими офицерами, а также нашими русскими агентами в Институте Ванзее. Мне стало ясно, что Сталин и другие советские руководители систематически культивировали в своих партизанских отрядах такую форму войны, которая играла на жестокости, с которой велась борьба с обеих сторон.
Русские использовали жесткость, с которой немцы вели войну, как идеологическую основу для ведения своих партизанских действий. Так называемый Kommissar-Befehl (приказ расстреливать всех комиссаров), высказывания немецкой пропаганды о русских как недочеловеках, массовые расстрелы, проводимые Einsatzgruppen — специальными подразделениями, действующими в составе армии, в зоне и за зоной боевых действий, — все это было аргументами, психологически эффективными для пробуждения духа жестокого сопротивления среди партизан.
Мои русские советчики полагали, что на самом деле Сталин приветствовал эту жестокость немцев, и донесения о ее обоснованности, как я был практически уверен, подкрепляли эту теорию. Один из них утверждал, что самой важной целью партизанской войны была безжалостность сама по себе, что оправдано было все, что заставит население поддерживать эту борьбу. Совершенные жестокости всегда должны быть приписаны немецким захватчикам, чтобы колеблющееся население было вынуждено — а так оно и было — оказывать активное сопротивление. Если из-за интересов русских нужно было наказать ненадежные элементы, то это должно было быть сделано таким образом, чтобы наказание казалось исходившим от немцев. Тогда остальное население с большей готовностью будет поддерживать партизанскую борьбу.
В другом донесении были изложены специальные указания НКВД о том, как следует поддерживать партизанские отряды. В НКВД было принято решение заслать некоторых своих самых лучших и надежных агентов в качестве советников и информаторов в немецкую армию и административные органы. Помимо поддержания тесной связи с партизанскими отрядами, их задачей было путем отправки ложной или точной информации ловко влиять на немецкие оккупационные власти и побуждать их принимать жестокие меры против определенных слоев населения, таких как евреи и кулаки. Казни, ликвидации и депортации были, разумеется, всякий раз представлены как зверства, сознательно совершенные немцами против русского народа. Это была поистине дьявольская программа, разработанная, по-видимому, русскими руководителями государства, и ее последствия были не менее жестокими, чем меры, принимаемые немцами.
Гитлер и Гейдрих не поверили, что русские руководители имели время или были способны разработать такие сложные ходы. Я сказал им, что моя точка зрения основана на поступивших донесениях и профессиональных мнениях моих советников. Более того, я добавил, что русские руководители, по-видимому, обладают гораздо лучшим знанием своего собственного народа, чем мы, обманутые своей собственной пропагандой, создавшей русских «недочеловеков». За такие слова я получил хорошую взбучку и на какое-то время вынужден был прикусить язык.
Позднее я снова поднял этот вопрос, но на этот раз с большей осторожностью. Я предложил, что необходимо дать русским военнопленным, работающим на нас, идеал, ради которого стоит рисковать своей жизнью. Национал-социализм для этого не подходил; его идеалы были им чужды. Очевидным вариантом была бы надежда на возможную автономию. Но это никого не заинтересовало. Продолжалась прежняя политика: русских одевали в военную форму и предоставляли им лучшие условия жизни. Им давали медали и читали лекции о высоком уровне жизни в Германии и эффективной организации немецкого государства. С некоторыми из них эта политика давала результаты, но большинству было нужно что-то, что больше подходило бы русскому характеру, удовлетворяло бы их вечное стремление к независимости.
Позднее у меня появилась возможность более открыто разговаривать с Гиммлером об этих проблемах. К концу 1942 г. он стал гораздо более восприимчив, но из-за своих основных предрассудков в отношении всех вопросов, касавшихся Востока, я едва ли мог надеяться получить его окончательное согласие. На него слишком сильное влияние оказывали идеи, которые Гитлер внушил ему за последние двадцать лет. Я очень рано отказался обсуждать этот вопрос с Гейдрихом. Он открыто раскрыл мне образ своих мыслей, когда сказал: «Будьте осторожны, чтобы однажды не получить медаль от Сталина». Это было явное предупреждение о том, что он хочет, чтобы в пропагандистской работе среди русских военнопленных использовались чисто национал-социалистические идеи.
У меня было несколько интересных дискуссий с двумя представителями русской армии — офицером Генерального штаба и сержантом. Оба они были из Москвы; один был профессиональным офицером, другой в гражданской жизни был инженером-гидравликом. Они были взяты в плен в Брянске в августе 1941 г. и прошли несколько этапов нашей обучающей программы. Оба оказались людьми с широкими взглядами, умными и надежными и поэтому были включены в специальный консультативный совет операции «Цеппелин» в Берлине и поселены в квартирах, как обычные гражданские лица. Там я навещал их вместе с начальником отдела — балтийским немцем, хорошо образованным человеком, который был отличным переводчиком и уже провел с ними много бесед и дискуссий. При его посредничестве произошел живой и
