— Я хочу, Селим, сначала увидеть дивчину по имени Стёха, — поморщилась женщина. — Покажи мне её.
— Она здесь, ханум. — Надсмотрщик указал на узенькую дверь. — Её кормят лучше других и на работу не гоняют. Так велел молодой мурза, да будут благословенны его дни… Я берегу её пуще глаза, ханум, это дорогая пташка! — Он отпер дверь, крикнул: — Выходи! Тебя желает видеть хозяйка, Варвара-ханум.
Послышался шорох, и из двери вышла Стёха.
Не поклонившись, остановилась и пристально взглянула на Чору и миловидную женщину с тяжёлой, отливавшей золотом косой. Несмотря на тоску, светившуюся во взоре, Стёха была свежа и прекрасна, как только что распустившийся пион.
— Как тебя звать? — спросила задетая за живое её красотой Варвара.
Стёха не ответила, только чуть повела плечами.
— Тебе здесь хорошо? Никто не обижает?
Девушка и на этот раз ничего не сказала. Видя, как сжались её губы и потемнели глаза, Варвара поняла, что не добьётся от неё ни слова.
Чора тоже молчал, но мать заметила, как влюблённо он смотрит на прекрасную полонянку. И у Варвары в груди одновременно с чувством горькой скорби по собственной уходящей молодости росла гордость за сына, взрослого, возмужавшего, овеянного и обожжённого степными ветрами, и тревога за его будущее счастье. Где оно? Неужели в этой дивчине?.. Варвара окинула быстрым взглядом ладно скроенную фигурку, прелестное личико, тугой жгут русой косы, и в душе всплыли противоречивые чувства — жалости, приязни, как к возможной жене сына, и острой ненависти, как к своей сопернице.
— Ну почему ты не хочешь говорить с моей матерью, Стёха? — спросил Чора.
Полонянка медленно повернулась к нему, но тут из гурьбы невольников выскочил худенький человечек с перевязанной правой рукой и воскликнул:
— Стёха! Это ты, Стёха?
Девушка встрепенулась, побледнела и с криком метнулась к нему.
— Дядька Иваник! — Она упала мужчине на грудь, зарыдала. — И ты тут? Тоже в неволе!.. А где Арсен?
Невольники взволнованно гомонили. Варвара и Чора молча наблюдали такую неожиданную для них встречу.
Иваник здоровой рукой погладил Стёху по прижавшейся к нему голове.
— Бедненькая!.. Разыщет тебя, дивчина, Арсен, знаешь-понимаешь. В Немирове все перевернул — не нашёл. Теперича в Крым поехал, подумал, что тебя и Златку туда завёз людолов-салтан…
— О боже! Я тут… А Златка… Не знаю даже, где она…
— Да ты не тужи, найдёт он вас! Вот те крест! — Иваник с трудом перекрестился, от всего сердца желая успокоить девушку. — Хоть весь свет ему пришлось бы обшарить — найдёт! Вот пускай и Кузьма скажет, он хорошо знает твоего брата!..
Рожков поздоровался, с участием посмотрел на сестру Арсена.
— Не журись, девонька! Иваник правду говорит. Арсен вызволит иль выкупит тебя!
Вокруг них столпились невольники. Чужое горе на некоторое время оттеснило их собственное, посыпались советы и утешения. Но скоро люди притихли, вспомнив своё жуткое положение, обернулись к хозяйке.
— Здравствуйте, люди добрые! Здравствуйте, земляки и землячки! — поздоровалась Варвара-ханум.
— Добрый день, милостивая пани, — кто-то несмело ответил из толпы.
Невольники угрюмо рассматривали статную женщину в роскошной шёлковой одежде и в расшитых бисером чириках. Кто она, почему так хорошо говорит на их языке?
Варвара-ханум печально смотрела на них, и на глазах её блестели слезы. Сколько раз уже встречала она таких же несчастных с тех пор, как сама попала сюда! Сколько тысяч их прошло перед ней, но привыкнуть к жестокому зрелищу она не смогла!..
— Боже мой, осталось хоть немного людей на Украине или там уже одна голая степь? — произнесла она с тоской. — Когда же кончится это лихолетье? Когда наша дорогая отчизна перестанет истекать кровью, от боли кричать, в нестерпимой неволе гибнуть?
Всех удивили странные в устах этой незнакомой женщины слова.
Вперёд выступил Кузьма Рожков.
— Об этом, ханум, стоило бы спросить не нас, а ялы агасу[62] да мурзу Кучука… Это они чаще других нападают со своей ордой на Правобережье! Это они вместе с крымчаками да янычарами так опустошают тот край, что там и вправду скоро не останется ни одной живой души… Так что вам, ханум, следует спрашивать у виновника, у своего мужа, кровавого людолова!
— Раб! — воскликнул возмущённый Чора и схватился за саблю. — Как ты посмел сказать такое?!
Но мать придержала его руку:
— Стой, Чора! Этот храбрец говорит то, что есть на самом деле. — И подняла взгляд на стрельца: — Как твоё имя?
— Кузьма Рожков, ханум.
— Кузьма Рожков… Спасибо тебе за правду… Ты смелый человек.
— Мы все тут осмелели, дальше некуда, — пробурчал Иваник, — терять-то нам, кроме жизни, нечего. Чего стоит рабская жизнь, ты, ханум, сама знаешь-понимаешь…
— Не зовите меня так, — тихо сказала женщина. — Какая я ханум? Я тоже полонянка, как и вы…
— Федот, да не тот! — снова не сдержался Иваник.
— Судьба невольников, а особенно невольниц, складывается по-разному…
— Откуда сама? Не землячка, часом? — спросил Иваник.
— Из Борзны, если знаешь.
— Из Борзны? Как не знать… Даже хорошего знакомого имел оттуда… Близкий друг вот её брата, — Иваник кивнул на Стёху.
Глаза Варвары-ханум вспыхнули.
— Знакомого? Если он моего возраста или старше, то я его, верно, знаю… Кто он? Как его зовут?
— Семён Палий…
— Не слыхала.
— Откуда тебе, знаешь-понимаешь… Он ведь недавно стал прозываться Палием. А раньше, пока не пришёл на Сечь и не вступил в низовое товариство, звался Семёном Гурко.
— Что?! — Варвара-ханум побледнела и схватилась за сердце. — Как ты сказал? Семён Гурко?..
— Да, Семён Гурко.
— О боже!
У неё подкосились ноги. Она едва не упала. Чора поддержал её.
— Мама, что с тобой?
— Семён… Братик мой дорогой! — прошептала женщина. — Значит, живой он, живой… А я-то думала, что из всего рода нашего никого и на свете нету, так давно я из дома… Что он говорил? Про кого из наших вспоминал? Расскажи мне, будь добр!
Все были поражены неожиданным открытием и ещё теснее обступили женщину-землячку, которая оказалась их госпожой и от которой в большой мере зависела их судьба. Иваник и Стёха поведали то, что знали про её брата, про его семью, рассказали, как он выглядит сейчас. Не было мелочи, которая бы не интересовала женщину. А когда Иваник с восторгом вспомнил о том, как Семён хорошо играет на кобзе и поёт, женщина донельзя расчувствовалась и заплакала.
— Боже мой, это, конечно, он! Красавец на всю Борзну, не было ни кобзаря, ни певца, кто бы мог с ним сравниться… Ой, увижу ль я его когда-нибудь? — причитала она сквозь слезы.
