движения, как организованной силы, в районе Красновки не было. Майор Рысенков опровергает такую версию. Он документально доказывает, что в декабре 1942 года в боях за овладение станцией Красновка и хутором Донским вместе с частями прославленного Кантемировского танкового корпуса активно участвовал и первый партизанский полк, которым командовал легендарный командир по прозвищу Король. Таким образом, степной ковыль под Красновкой полит и партизанской кровью.
Гитлеровцы держали здесь упорную оборону. Это подтверждают данные: более четырех тысяч убитых солдат и офицеров противника при почти полном отсутствии пленных… Лишь благодаря совместным усилиям воинов и партизан, их беспримерному мужеству и массовому героизму здесь была одержана победа.
Об этом и рассказал ребятам из группы «Поиск» Владимир Иннокентьевич Салыгин.
Ты знаешь, дружба, память у меня крепкая. Ничего не переврал: за что купил, за то и продаю. И малята не переврут. Имеется и пленка с рассказом Салыгина. Между прочим, удивительна детская восприимчивость.
«А мой папа пишет диссертацию, — сказала одна шустрая девчушка. — О поиске ископаемых. Иван Тимофеевич тоже будет доктором наук?»
«Вполне возможно», — ответил Салыгин. А Петя, тот самый мальчик-ватажок, с круглым лицом и мелкими кудряшками, который вошел первым в квартиру, вот как выступил: «Недавно у нас была встреча о поэтом. Так он рассказал, откуда у него берутся стихи… Герой Советского Союза Сергей Александрович Борзенко был в Чехословакии и поделился впечатлениями: там в одном из соборов есть фреска — казнь Зои Космодемьянской фашистами. Не долго думая вот об этом поэт и написал стихотворение. Так он может написать и про Аню!»
Нашелся среди малят еще один. Этот долго думал и вдруг спросил: «А что же, Владимир Иннокентьевич, Ефросиния Сергеевна? Вы все говорили о майоре Рысенкове, а про нее забыли».
Он словно нокаутировал Салыгина. И ребята почувствовали неладное, зашикали на мальчика.
«Погоди, — сказал мальчик-ватажок, старший из поисковцев, — оставим эту тему до следующего раза».
«Так-так. Спасибо. В следующий раз», — с болезненно-гортанным клекотом промолвил Владимир Иннокентьевич.
На том малята и ушли. И тогда Светлана спросила: «Ефросиния Сергеевна, как мне кажется, тоже была участницей тех событий и знала Аню Усову. Не так ли?» — «Нет, знаете… Ее братец… был там… Но не с нами был… с немцами. Слишком легко отделался… Не воздали наши ему сполна».
Светлана Тарасовна удрученно склонила голову: «Очевидно, как вы говорите, воздать сполна не так просто. Иной столько наделает, что никакой, даже самой лютой, смертной казнью не искупить ему того горя, которое он причинил другим. — Она подняла печальные глаза на меня: — Взять хотя бы моего родителя, которого я выбрала себе… этого… Шкреда…»
Веришь, дружба, Света будто полоснула меня ножом по сердцу. Но за меня ответил Владимир Иннокентьевич: «Выбирать можно друга, жену или мужа. Родителей, дорогая, не выбирают». «Что ж, поскольку этого нельзя сделать, то… — Она осеклась, но, немного подумав, как бы набравшись решимости, твердым голосом заключила: — Мне очень хочется взглянуть на своего отца. Я бы вынесут ему свой приговор! Могла бы даже сама привести его в исполнение». «Тогда да-да, — пробормотал Салыгин. — Тогда я помогу вам увидеть его».
«Помогите, Владимир Иннокентьевич! Помогите… Я хочу его видеть! Для меня это очень важно».
Я был не в состоянии участвовать в их разговоре, не слышал, что еще говорила Света, но, глянув в ее глаза, заметил: они стали удивительно схожи с глазами Ефросинии Сергеевны, портрет которой внезапно привлек мое внимание.
«Все же на фотографии Ефросиния Сергеевна совсем не такая, какой я видел ее перед войной, — сказал я. — Тут вроде бы она сама не своя, беспокойная…»
«Этот снимок сделан накануне… как ей уйти», — мрачно произнес Салыгин.
«Что ж, она оставила тебя?» — удивился я.
«Нет, она осталась со мной… как видишь… Кто-то убивал, а у нее сердце не выдержало. Очень уж она любила брата своего — фрондера. Страшно переживала. Куда-то тайком ездила от меня, хлопотала о помиловании. Кажется, добилась своего. И когда он пустил в меня пулю, вскорости и умерла… Умерла Фрося на моих руках. Я сам тогда едва держался на ногах».
Вот какая сейчас жизнь у Владимира Иннокентьевича. Так что ты, пожалуйста, дружба, при встречах с ним поимей это в виду. Может, это до поры до времени, но пока щадить надо. Пускай он сам себе пишет записки от имени своей жены. Пусть их пишет тот же Рысенков. При случае напиши и ты, но так, чтобы он не знал, что записочка от тебя. К счастью людей, есть на свете любовь, которую сама смерть не в силах сгубить. У него же к жене самозабвенная преданность. Такая любовь поддерживает в человеке жизнь, и пусть она послужит примером для всех нас».
В нескольких словах Дружба сообщил, что Владимир Иннокентьевич сумел выполнить просьбу Светланы Тарасовны. Правда, свидания ее с отцом не состоялось. Но в соответствующем органе государственной безопасности на стол перед товарищами Градовым и Шатайкиной положили несколько фотографий. На одной из них Николай Васильевич сразу опознал Теодора Шкреда, за которым слепо по молодости пошла Регина Кочергина, погибнув от его же руки.
«Его уж нельзя увидеть, — сказали чекисты. — Убит при попытке к побегу».
* * *
Перевалило за полдень, когда мы двинулись в обратный путь от церкви Покрова на Нерли к древнему поселку Боголюбову, который как бы примыкает к столь же древнему Владимиру.
Над поймой реки кружились стаи ворон.
— Тепла накричат птички, — заметил Салыгин и подмигнул мне. — Словно по твоему заказу.
— Это почему? — не понял я.
— А потому. Одежонка твоя не по сезону.
— У меня нет Ефросинии Сергеевны…
— То-то! — От удовольствия аж прищелкнул он языком и замедлил шаг. — Постой, тут кто-то…
Что за неожиданность? Перед нами, метрах в ста, стоял человек с ружьем, нацеленным в небо. Выстрел прозвучал резко. Эхо прокатилось по пойме и не скоро утихло где-то за Нерлью.
Что за человек? Охотничий сезон не наступил… Салыгин ринулся на второй выстрел. Но «охотник» с
