– А что это за война?
– Предпоследняя, – сказал он, переходя к похожему на первый, но большему по размеру предмету.
Тот предлагал полюбоваться на голографическую схватку двух тайских боксерок. Одна из них с разворота заехала пяткой сопернице в упругий живот, напрягшийся, чтобы сдержать удар. Петал тронул клавишу, и проекция исчезла.
Кумико вернулась к «Битве за Британию» и ее взрывам, похожим на светлячки.
– А вот здесь у нас спортивные фиши на любой вкус, – сказал Петал, открывая чемодан из свиной кожи, набитый сотнями записей.
Он продемонстрировал еще с полдесятка других приборов, потом, почесав в затылке, стал отыскивать японский канал видеоновостей. Наконец нашел, но никак не мог отключить программу автоматического перевода. Посмотрел вместе с Кумико, как выпускной курс академии служащих «Оно-Сэндай» отрекается от себя на слезной церемонии выпуска.
– К чему все это? – спросил он.
– Они демонстрируют преданность своему дзайбацу.
– Ну тогда ладно, – протянул он и обмахнул видеомодуль кистью-пуховкой. – Скоро будем пить чай.
Стоило Петалу выйти из комнаты, Кумико сразу же отключила звук. Салли Ширс за завтраком не было, Суэйна тоже.
Болотного цвета гардины скрывали ряд больших окон, выходящих все в тот же сад. Девочка посмотрела в окно на припорошенные снегом солнечные часы, потом отпустила штору. (Онемевший настенный экран вспыхивал бессвязными видами Токио, санитары в комбинезонах из жесткой складчатой фольги лазерами выпиливали жертву автокатастрофы из груды покореженной стали.) У дальней стены громоздился массивный викторианский комод на резных ножках в форме ананасов. Замочная скважина в центре розетки, инкрустированной пожелтевшей слоновой костью, была пуста. Девочка потянула на себя дверцу; та чуть скрипнула и открылась. Из недр комода дохнуло химическим запахом древней полировки. Кумико недоуменно рассматривала черно-белую мандалу на задней стенке комода, пока та не сделалась тем, чем была в действительности, – доской для игры в дартс. Блестящее полированное дерево вокруг было испещрено бесчисленными дырочками и царапинами. Кому-то из игроков не то что в мишень, даже в круг не удавалось попасть, решила она. Нижняя часть комода предлагала полюбоваться ящичками с изящными латунными ручками и обрамленными все той же слоновой костью скважинами. Опустившись на колени, Кумико оглянулась на дверь (настенный экран показывал теперь губы певицы из какого-то кабаре в Синдзюку) и как можно осторожнее вытянула верхний правый ящик. В нем оказалось полно дротиков, часть была аккуратно сложена в кожаные колчаны, остальные – просто свалены кучей. Девочка закрыла ящик и выдвинула такой же слева. Мертвая моль и ржавый шуруп. Ниже помещался единый широкий ящик. При попытке открыть его ящик ужасающе заскрипел. Девочка снова оглянулась (рекламный ролик демонстрировал, как логотип «Фудзи электрик» освещает Токийский залив) – никаких признаков присутствия Петала.
Несколько минут она провела, перелистывая порнографические журналы с японским текстом, которые, похоже, посвящались в основном искусству вязания узлов. Под стопкой журналов лежали запыленная куртка из вощеного хлопка и серая пластмассовая коробка; на крышке было оттиснуто: «ВАЛЬТЕР». Сам пистолет оказался тяжелым и холодным. Подняв его из пенопластового ложа, она увидела свое отражение в вороненом металле. Кумико до сих пор никогда не держала в руках оружия. Рукоять с серыми пластмассовыми накладками казалась невероятно огромной. Девочка вернула пистолет в ящик и пробежала глазами японский раздел во вкладыше с многоязычной инструкцией. Это был пневматический пистолет: чтобы выстрелить, нужно качнуть рычагом где-то под стволом. Пистолет стрелял очень маленькими свинцовыми шариками. Еще одна игрушка. Аккуратно разложив содержимое по местам, она снова закрыла ящик.
Остальные ящики оказались пусты. Закрыв дверцу комода, Кумико вернулась к «Битве за Британию».
– Нет, – сказал Петал, – прости, но не выйдет.
Он намазывал девонширское масло на крампет[64], тяжелый викторианский нож казался в его толстых пальцах детской игрушкой.
– Попробуй с маслом, – предложил он, опустив массивную голову и вкрадчиво глядя на девочку поверх очков.
Кумико стерла льняной салфеткой с верхней губы мазок мармелада.
– Ты думаешь, я попытаюсь сбежать?
– Сбежать? Так вот ты о чем подумываешь? – Он серьезно и неторопливо ел свою оладью и смотрел на падающий за окнами снег.
– Нет, – ответила девочка. – У меня нет намерения сбежать.
– Хорошо, – отозвался он, откусывая еще кусок.
– На улице мне грозит опасность?
– О господи! Конечно нет, – сказал он с какой-то непреклонной веселостью. – Ты там в такой же безопасности, как и дома.
– Я хочу пойти погулять.
– Нет.
– Но я же выхожу с Салли.
– Да, – согласился он, – она тот еще подарочек, эта твоя Салли.
– Я не знаю такой идиомы.
– Никаких прогулок в одиночку, так говорилось в письме, которое мы получили от твоего отца, понимаешь? С Салли – пожалуйста, но ее сейчас нет. Не буду утверждать, что на улице тебе обязательно кто-нибудь станет докучать, но к чему рисковать? С другой стороны, я сам был бы рад, просто счастлив пойти с тобой погулять, но я здесь на посту на тот случай, если Суэйну кто-нибудь позвонит. Так что я не могу. Просто стыд и срам, правда-правда. – Он выглядел настолько искренне расстроенным, что девочка решила смягчиться.
– Поджарить тебе еще гренок? – спросил он, жестом указывая на ее тарелку.
– Нет, спасибо. – Кумико положила салфетку на стол и добавила: – Было очень вкусно.
– В следующий раз тебе следует попробовать масло, – сказал он. – После войны его было не достать. С Германии нанесло радиоактивный дождь, и коровы уже стали не те, что раньше.
– Суэйн сейчас здесь, Петал?
– Нет.
– Я никогда его не вижу.
– Приходит, уходит. Дела. Это же все циклами. Очень скоро у нас отбоя не будет от посетителей, и Суэйн снова станет устраивать аудиенции.
– Какие посетители, Петал?
– Деловые люди, скажем так.
– Куромаку, – пробормотала девочка.
– Прости?
– Ничего.
Остаток вечера она провела в одиночестве в бильярдной. Свернулась калачиком в глубоком кожаном кресле и смотрела, как сад прячется под снегом, а солнечные часы, теряя очертания, превращаются в белую таинственную колонну. Она представила себе, что там, в снегопаде, ее мать, одна в саду, закутанная в темные меха. Принцесса-балерина, утопившаяся в ночных водах Сумиды.
Озябнув, девочка встала, обошла бильярдный стол и присела у мраморного камина, где газовое пламя тихонько шипело над вечными углями, которые никак не могло поглотить.
15
Серебряные прогулки[65]
Была у нее подруга в Кливленде, Ланетта, которая много чему ее научила: как быстро выбраться из машины, если лох пытается запереть дверцу, как вести себя, когда идешь покупать дозу. Ланетта была чуть старше и магик использовала в основном для того, чтобы, как она говорила, «разбавить депрессняк», а депрессняк накрывал ее регулярно, чем бы она ни закидывалась, от аналогов эндорфина до старого доброго опиума из Теннесси. Иначе, говорила подруга, так и будешь сидеть полсуток перед видиком, пялиться на любую дрянь. Когда магик добавляет бодрости к теплой неуязвимости хорошего депрессанта, утверждала она, вот это действительно нечто. Но Мона заметила, что те, кто всерьез сидит на депрессантах, часто и помногу блюют, а еще она никак не могла взять в толк, на хрена вообще смотреть видик, если с тем же успехом можно подключиться к стиму. (Ланетта же говорила, что симстим – это, по сути, все то же дерьмо, от которого она и хочет улететь подальше.)
Мона подумала о Ланетте потому, что порой та давала ей дельные советы: например, как вывернуть неудачную ночь наизнанку. Сегодня, думала она, Ланетта посоветовала бы поискать бар и какую-нибудь компанию. У Моны еще оставались деньги после Флориды, так что дело за малым – отыскать место, где примут наличные.
Попала с первой попытки. Добрый знак. Вниз по узкому пролету бетонных ступенек, чтобы окунуться в дымный гул голосов и знакомый приглушенный ритм «Белых алмазов» Шабу. Да уж, тусовка не для пиджаков, но и не то, что коты в Кливленде называли «своим баром». Она совсем не заинтересована сейчас в том, чтобы пить в «их баре». Во всяком случае, не сегодня.
Она только входила, как вдруг кто-то поднялся от стойки, собираясь на выход, так что Мона тут же проскользнула вперед и захватила его табурет, даже пластик остыть не успел – еще один добрый знак.
Бармен поджал губы, потом кивнул, когда Мона показала ему банкноту. Так что она сказала: «Плесни мне бурбона и пива вдогонку», – это всегда заказывал Эдди, если платил за выпивку сам. Если платил кто-то другой, он заказывал разные болтушки, которые бармен не знал как готовить, а потом немало времени тратил на объяснения, как именно это делается. И, выпив коктейль, начинал жаловаться на то, какая же это дрянь по сравнению с тем, что смешивают в Сингапуре, или Лос-Анджелесе, или в каком другом месте, где – Мона-то знала – он никогда не бывал.
