Энджи остановила запись и попросила дом вернуться к предыдущему эпизоду. Снова кадры с изображением криогенного устройства, этой утробы Тессье-Эшпулов, созданной швейцарскими инженерами. Она знала, что предположение Беккера о сходстве верно: эти круглые двери из окаймленного хромом черного стекла были центральными образами в чужих воспоминаниях, убедительными и тотемными.
Одно изображение сменяло другое. Теперь речь шла о монтажной сборке на внутренней поверхности веретена в условиях невесомости. Продвигалось строительство осветительной системы Ладо-Ачесон, преобразующей солнечную энергию, наращивалась атмосфера, создавалась – за счет вращения – искусственная гравитация… Тут на Беккера свалилось сказочное, не поддающееся освоению богатство в виде многих-многих часов блестяще-глянцевой документации. Он ответил на этот вызов яростным, рваным монтажом, напрочь выстригая поверхностный лиризм исходного материала; на экране остались лишь отдельные напряженные лица измученных рабочих среди неистового улья механизмов. Фрисайд зеленел и расцветал в ускоренном порхании записанных на пленку восходов и искусственных закатов. Роскошная, запечатанная в бетон и пластик земля, усеянная драгоценными камнями бирюзовых озер. Тессье и Эшпул выбрались из «Блуждающего огонька», своего тайного дома на кончике веретена, лишь на официальные торжества по случаю открытия Фрисайда. С примечательной отстраненностью обозревали властители ими же созданную страну. Тут Беккер резко сбросил темп и снова принялся за свой одержимый анализ. Вот это – последний раз, когда Мари-Франс взглянула в объектив. Беккер исследует черты ее лица в мучительной, растянутой фуге, крупные планы медленно перетекают один в другой в изысканном контрапункте к пульсирующим волнам аудиореверса, прорывающимся на звуковой дорожке сквозь дрейфующие наслоения статических шумов.
Энджи вновь попросила паузу, встала с кровати и подошла к окну. Она испытывала странный подъем, нахлынуло неожиданное ощущение силы и внутренней гармонии. Что-то подобное произошло с ней семь лет назад в Нью-Джерси, когда она узнала, что и другим известны те, кто приходил к ней в снах, что они зовут их лоа, Божественными Наездниками, дают им имена, и призывают их, и торгуются с ними о милостях.
И даже тогда не обходилось без путаницы и недоразумений. Бобби, например, утверждал, что Линглессу, седлавший Бовуара в умфо, и Линглессу из матрицы – это различные, не связанные между собой сущности. Если, конечно, первого из них вообще можно считать сущностью.
– Они проделывают это уже более десяти тысяч лет, пляшут, сходят с ума, – говорил он, – твари же из киберпространства – духи, призраки, не важно, что они такое, – обитают там лишь последние лет семь-восемь, не более.
Бобби верил старым ковбоям. Тем, кому он покупал выпивку в «Джентльмене-неудачнике» всякий раз, когда карьера Энджи приводила их в Муравейник. Старики считали, что лоа появились не так давно, они вроде как новоприбывшие. Старые ковбои жили прошлым, когда решительность и талант были единственными решающими факторами в карьере компьютерного виртуоза. Впрочем, Бовуар возразил бы на это: мол, для того чтобы иметь дело с лоа, решительности и таланта требуется не меньше.
– Но они же приходят ко мне, – возражала она. – И мне не нужна дека.
– Это то, что у тебя в голове. То, что сделал твой отец…
Бобби рассказал ей, на чем сошлись старые ковбои: мол, однажды настал такой день, когда все изменилось, – хотя существовали разногласия относительно того, как и когда.
«Когда Все Изменилось»[68] – так они называли это событие или этот день, и однажды Бобби заставил Энджи загримироваться и привел ее в «Неудачник», чтобы она сама послушала стариков. Вокруг бара суетились агенты из службы безопасности «Сенснета», которых даже на порог не пустили. То, что охрана осталась за дверью, произвело на нее тогда большее впечатление, нежели разговоры стариков. Ковбои облюбовали «Джентльмен-неудачник» еще во времена войны, которая ознаменовала рождение новой технологии. Тогда в Муравейнике не было другого места для сбора криминальной элиты – хотя, когда Энджи появилась здесь, вся элитарность наводила скорее на мысль, что завсегдатаи бара в большинстве своем давно ушли на покой. В «Неудачнике» уже не толклись крутые ребята из молодых, но некоторые из них приходили сюда послушать.
И вот теперь, в спальне дома в Малибу, Энджи вспомнила эти истории о том, «Когда Все Изменилось», понимая, что некая часть ее сознания мучительно пытается найти место стариковским байкам и воспоминаниям в коллаже из обрывков ее собственной жизни и истории семейства Тессье-Эшпулов.
3-Джейн была нитью накаливания, Тессье-Эшпулы – слоем нагара. Дата ее рождения была официально зарегистрирована тем же днем, что и рождение девятнадцати ее клонированных братьев и сестер-близнецов. «Расследование» Беккера стало еще более нервозным, когда 3-Джейн была выношена в чреве очередной суррогатной матери и вышла на свет посредством кесарева сечения в хирургическом отсеке «Блуждающего огонька». Критики соглашались: 3-Джейн явилась для Беккера чем-то вроде спускового крючка. С рождением 3-Джейн фокус документального фильма незаметно сместился, являя новое усиление напряженности, прогрессию одержимости – как бы некое чувство греха, что отмечали многие критики.
3-Джейн стала центром внимания, капризной жилкой золота в гранитном массиве семьи. Нет, подумала Энджи, не золота, а серебра, тусклого и сумасбродного. Изучая снимок 3-Джейн и двух ее сестер, сделанный китайским туристом у озера возле какого-то отеля во Фрисайде, Беккер неизменно возвращается к глазам 3-Джейн, рассматривает выемку ключицы, хрупкие запястья. Физически сестры совершенно идентичны, и все же нечто выделяет 3-Джейн. И попытка Беккера докопаться до природы этой особенности превращается в основной посыл всего фильма.
По мере того как расширяется орбитальный архипелаг, Фрисайд процветает. Банковский узел, публичный дом, убежище данных, нейтральная территория для враждующих корпораций – веретено начинает играть все более сложную роль в истории высокой орбиты; тем временем владельцы «Тессье-Эшпул СА» скрываются еще за одну стену, на этот раз – дочерних корпораций. Имя Мари-Франс ненадолго всплывает в связи с разбирательством в женевском патентном суде по поводу определенных достижений в области создания искусственного интеллекта. Впервые и только на короткое время оглашается информация о широкомасштабном финансировании Тессье-Эшпулами исследований в этом направлении. И вновь семейство проявляет свою уникальную способность исчезать из виду, вступая в еще один период забвения, тот, что окончится лишь со смертью Мари-Франс.
Постоянно будут ходить слухи об убийстве, но любая попытка расследования натолкнется на богатство и изолированность клана, на сложное переплетение их финансовых и политических связей.
Вторично просматривая фильм Беккера, Энджи уже знала личность убийцы Мари-Франс Тессье.
На рассвете, не зажигая на кухне свет, она приготовила себе кофе и села смотреть на бледную линию прибоя.
– Континьюити.
– Здравствуй, Энджи.
– Ты знаешь, как связаться с Гансом Беккером?
– У меня есть номер телефона его агента в Париже.
– Беккер что-нибудь снял после «Антарктики»?
– Насколько мне известно, ничего.
– А как давно это было?
– Пять лет назад.
– Спасибо.
– Пожалуйста, Энджи.
– До свидания.
– До свидания, Энджи.
Уж не считал ли Ганс Беккер, что 3-Джейн повинна в смерти Эшпула? Казалось, он неким окольным путем внушал эту мысль.
– Континьюити.
– Здравствуй, Энджи.
– Фольклор компьютерных жокеев, Континьюити. Что ты об этом знаешь?
Интересно, что подумает Свифт, спросила она себя.
– Что бы тебе хотелось знать, Энджи?
– «Когда Все Изменилось»…
– Архетип мифа встречается обычно в одной из двух версий. Одна версия предполагает, что матрица киберпространства населена – или, скорее, посещаема – некими существами, чьи характеристики соответствуют первичному архетипу «скрытого народа». Другая основана на предположении о вездесущности, всесильности и непостижимости самой матрицы.
– То есть, что матрица есть Бог?
– Можно сказать и так, хотя в рамках архетипа точнее было бы говорить о том, что у матрицы есть Бог, поскольку вездесущность и всесильность этого существа ограничивается матрицей.
– Если у него есть ограничения, он не всесилен.
– Вот именно. Обрати внимание: архетип не наделяет его бессмертием, что обычно присуще религиозным системам, основанным на вере в высшее существо, – по крайней мере, в рамках именно вашей культуры. Киберпространство существует – если, конечно, можно употребить слово «существует» – лишь благодаря деятельности людей.
