резиденцию Государя.
Как только он вышел, Бреннер накинулся на меня:
– Мичман! Вы разболтали Барону свои идиотские фантазии! А он взял да и принял их к исполнению!
Я молчал.
– Ваши действия иначе как предательством я назвать не могу!
– Александр Иваныч, это уж слишком, – сказал Лиховский.
– Я не приказывал мичману разглашать содержание наших дискуссий! – выкрикнул Бреннер.
От столь же резкого ответа меня удержал голос Государя.
– Господа! Я готов идти с Унгерном в Тибет.
Он ушел в свою комнату, вслед за ним Ольга. Мы, оставшиеся в зале, молчали, осознавая неожиданную определенность нашей жизни на ближайшие полгода. Однако Бреннер не мог успокоиться:
– И тем не менее, мичман, вы ведете себя непозволительно!
Это меня взбесило.
– Разрешите следовать обратно на гауптвахту, господин капитан?! Сколько суток ареста мне объявите?
Лиховский и Каракоев испуганно глянули на меня.
– Не сметь разговаривать со мной в таком тоне! – взвился Бреннер.
– Позвольте узнать, какого корабля я мичман и какого полка вы капитан? Нет больше армии, нет больше флота, где мы служили. Вы мне не начальник! Я служу Государю и отныне выполняю только его приказы. И оставьте этот тон! Жаль, не могу вызвать вас.
Все в комнате буквально остолбенели. Бреннер подошел ко мне вплотную.
– Что же вам мешает?
– Господа! Господа! – встал между нами Каракоев.
– Александр Иваныч, Лёня, прошу вас, – сказала Мария.
Сестры обступили нас, Лиховский сжал мой локоть. На другом локте повисла Настя. Мария и Татьяна теснились за спиной Бреннера. Все пребывали в таком волнении, будто мы с Бреннером уже стояли у барьера с пистолетами. Все хотели, чтобы я промолчал, и это было бы разумно, но я уже не слышал голоса разума.
– Хотите знать, что мне мешает? Извольте! Мне мешает то обстоятельство, что вы можете убить меня, а моя жизнь мне не принадлежит. Я не могу оставить Государя и Княжон в такой момент из-за дурацкой ссоры с вами.
– Господа! Господа, прошу вас! – воскликнула Татьяна.
– А вы не преувеличиваете свою значимость? – кипятился Бреннер.
– Нисколько. Моя полезность в нашем походе вам хорошо известна.
– Молокосос!
– По прибытии в Лхасу я к вашим услугам!
– Хватит!
– Прекратите!
– Это глупо, господа!
Из комнаты Государя вышла Ольга, и ее голос, звенящий от возмущения, заставил всех замолчать.
– Как вы можете? Александр Иваныч, Леонид! Что же вы делаете, господа офицеры! Вы – наша единственная защита! В такой момент вы ведете себя как мальчишки! Как может папа́ доверять вам после этого? Как можем мы доверять вам?! Стыдитесь, господа!
Бреннер посмотрел на Ольгу. Взглядом он просил прощения и поддержки, но не получил ни того, ни другого. Кивнул Ольге – только ей – и вышел.
– Леонид, вы очень меня огорчили, и папа́ тоже, – сказала Ольга.
– Мне жаль, если я своим демаршем огорчил Государя и вас, Ольга Николавна, но я не жалею о своих действиях, подтолкнувших Барона к нужному нам решению. Это решение одобрено Государем. Для меня только это важно, а не истерики господина Бреннера. С этого момента я подчиняюсь лишь приказам Государя и не потерплю более нотаций ни от кого, включая и вас, Ольга Николаевна.
Получилось резче, чем я хотел. Ольга, конечно, не заслуживала такого. Она отвернулась и удалилась в свою комнату.
– Ты с ума сошел? – сказал Лиховский.
– Зачем же так? – сказала Мария.
– Я не хотел так с Ольгой Николавной, – сказал я. – Передайте ей мои извинения. Но я остаюсь при своем мнении. Бреннеру я больше не подчиняюсь.
– Ну-ка пойдем, – сказал Лиховский.
Мы вышли в сени, за нами Каракоев.
– Нам ехать четыре тысячи верст – возможно, с боями. И как вы теперь с Бреннером? – сказал Каракоев.
– Обыкновенно, как равные подчиненные Его Величества. После «Святителя Николая» с ним что-то случилось, разве вы не видите? – сказал я.
– Что ты имеешь в виду? – не понял Каракоев.
– Он потерял кураж. Не может ни действовать, ни принимать решения.
– Ну, хватит, – сказал Каракоев. – Он спланировал операцию освобождения Семьи. Тебе надо напоминать об этом?
– Да, он спланировал, но мы тоже там были. А что потом? Скажите мне, кто нашел и ликвидировал сатанистов? Кто подал идею идти в Красноярск по Ангаре на их пароходе? Кто выполнил миссию у Колчака? Кто придумал выезд Государя под знаменами?! Все это Бреннер? Бреннер?
– Так нам встать во фрунт перед тобой? – сказал Каракоев.
Мне захотелось дать ему в морду, но я сдержался. Видно было, что и он сдерживается с трудом. Вышел на улицу.
Я сказал Лиховскому прямо:
– Почему ты не поддержал меня?
– А чего бы ты хотел? Чтобы я сказал, что больше не подчиняюсь Бреннеру и перехожу под твое командование?
Признаться, именно этого я и ждал – и от Лиховского, и от Каракоева. Они должны были признать меня мозгом и движущей силой нашего квартета, а значит, признать командиром.
Будто угадав мои мысли, Лиховский сказал с улыбкой:
– Ты самонадеян, неуравновешен, тщеславен. Может, это возрастное, может, со временем пройдет, и ты станешь хорошим командиром, а пока … лучше тебе побыть подчиненным. Не обижайся, это ради твоей же пользы и ради нашей безопасности.
Вот что обо мне на самом деле думал мой якобы друг. Я самонадеян? Почему же? Потому что быстро соображаю и действую решительно? Я неуравновешен? Потому что позволяю себе спорить и доказывать то, в чем потом оказываюсь прав? Я тщеславен? Потому что осмелился напомнить о моих спасительных для всех нас действиях?
Но ничего этого я не сказал. Лиховский же попытался перевести все в шутку:
– Только не вызывай меня на дуэль.
– Оставьте этот шутовской тон, поручик, – сказал я так холодно, как только мог. – С этой минуты мы с вами на «вы», и с Каракоевым тоже.
Лиховский перестал улыбаться.
– Что ж, я действительно вас недооценивал в некотором смысле, господин мичман.
– Что здесь происходит? – вошла в сени Ольга.
– Не волнуйтесь, он жив, – сказал Лиховский и вышел.
– Что вы устроили?
– Прошу простить меня за резкость, но это назрело. Я больше не подчиняюсь Бреннеру.
Ольга кивнула устало:
– Я вам верю. Верю, что вы знаете, что делаете.
– Я хотел бы быть ближе к Государю и к вам. Поговорите с Его Величеством. Возможно ли мне придумать какую-то должность при нем? Секретарь? Адъютант? Да хоть денщик!
Ольга впервые улыбнулась:
– Я скажу папа́.
– Можно мне лечь здесь, в сенях? Не хочется идти в барак к моим бывшим друзьям.
– Где же вы здесь ляжете?
– Ничего, я на полу. Шинель есть …
– Вот еще! Идемте! Ляжете на диване.
Мы вернулись в
