носа немилосердно текло.
Я открыл глаза только на одну секунду. И моментально увидел женские ноги, вернее, женскую обувь прямо перед своими глазами. Это могло означать только одно: что мои мучения никто облегчать не собирается.
Пришлось встать. Хотел бы я посмотреть на вас, что бы вы делали на моем месте, если прямо перед вашим носом назойливо маячат две таких симпатичных ножки. Я встал, но глаз так и не поднял.
— Садитесь, — буркнул я, уставясь в пол.
Я не хотел смотреть на нее. Кто бы она ни была, в эту минуту меня трудно было назвать эстетом, я бы все равно не оценил то, что увидел бы. К тому же мне трудно было ворочать глазами.
— Спасибо, Григорий Иванович, — услышал я и похолодел.
Этот голос был мне знаком очень хорошо.
Сами понимаете, я был вынужден поднять голову. Конечно, это была Галочка.
Первый человек газеты, в которой я имею честь работать, некий Павел Степанович, — личность в высшей степени загадочная. Мне никогда не удавалось предугадать, что он выкинет в «следующий момент».
Одним из таких его «закидонов» была женитьба на собственной секретарше Галочке, которая с первой минуты нашего с ней знакомства меня невзлюбила с такой пугающей силой, какая может обнаружиться у порядочной женщины, когда она имеет дело с отъявленным негодяем. Только что этой Галочке я уступил свое место. Было от чего прийти в отчаяние.
Выйдя замуж, Галочка, против ожидания, не ушла с работы, что только доказывает непредсказуемость действий моего шефа, а я искренне надеялся, что это произойдет. Я мечтал увидеть на ее месте какую-нибудь невозможную старую грымзу, с которой, я уверен, у меня бы сразу установились доверительные отношения. Молодая секретарша не может терпеть циничных грубиянов-журналюг, если называет себя порядочной женщиной при каждом удобном случае.
Интересно, почему она не на работе? Галочка не принадлежала к числу прогульщиц.
— Здравствуйте, — сказал я ей. — Я взял отпуск без содержания, чтобы хоть немного от вас отдохнуть. Вы что — шпионите за мной?
Разговаривать в вагоне метро — штука неблагодарная. Мне пришлось это прокричать ей в ухо. Когда я снова выпрямился, голова моя закружилась и я непроизвольно вцепился ей в плечо. Она возмущенно скинула мою руку.
— Что вы себе позволяете? — прокричала она в ответ, наверное громче, чем того требовала ситуация. На нас стали оглядываться.
Говорить простое «простите» у меня язык не повернулся.
— Очень немногое, — прокричал я ей. — Денег нет.
Она не поняла и посмотрела на меня как на больного. Тут-то Галочка и заметила, что со мной и вправду что-то не в порядке. Лицо ее стало принимать недоуменно-сочувствующее выражение.
— Вам плохо?! — проорала она, намереваясь встать.
Я снова положил ей на плечо руку, но на этот раз она не стала протестовать — сидеть всегда лучше, чем стоять, я это знал по только что приобретенному опыту.
— Мне хорошо, — успокоил я ее. — Вот вас увидел.
Наши отношения исключали любые комплименты с моей стороны в ее адрес, и она это очень хорошо знала. Взгляд ее моментально превратился в тот, который мне так хорошо знаком: испуганный и надменный одновременно.
Нужно было срочно перехватывать инициативу. Нельзя ей сейчас давать рта раскрыть.
— Почему вы не на работе? — Господи, как надоело кричать.
Поезд остановился, двери раскрылись, и стало сравнительно тихо.
Она ответила довольно спокойно:
— Я в декретный отпуск вышла.
О черт, Лапшин, ты же знал об этом.
— Поздравляю, — только и смог сказать я.
Она безразлично пожала плечами:
— Рано еще.
Совсем ты зациклился на своих болячках, Лапшин. Ты даже не сразу заметил ее огромный для такой хрупкой фигурки живот. Но когда он успел так стремительно вырасти?!
— Все равно поздравляю, — сказал я.
Она снова безразлично пожала плечами, кивнула и, слава Богу, отвернулась.
Если человек ежеминутно ждет от тебя подвоха, трудно требовать от него благодарности в тот момент, когда ты к нему вынужденно вежлив.
— Как поживает Павел Степанович? — спросил я зачем-то.
Она снова на меня посмотрела, как бы оценивая, насколько я искренен. Не знаю, что там она высмотрела, но ответила без грубостей:
— Спасибо, нормально. А вы что, до сих пор с ним не виделись?
— Нет.
Дело в том, что заболел я пару дней назад, а она, видимо, вышла в свой декрет вчера или сегодня. Быстро у них дела делаются.
— Хорошо поживает, — отвечала Галочка. — Все время о вас спрашивает.
Наверное, я и в самом деле серьезно заболел и помочь мне может только таинственная магическая сила в лице неведомого мне Шавката, если я принял слова Галочки за чистую монету.
— И что он обо мне спрашивает?! — польщенно спросил я.
Так же спокойно она ответила:
— Он спрашивает, когда, наконец, Григорий Лапшин получит Пулитцеровскую премию за свои шедевральные опусы?
Это было грубо, но, наверное, только поэтому я и догадался, что надо мной элементарно насмехаются, причем самым наглым образом. Будь я в форме, я бы давно догадался, что в доме Павла Степановича и Галочки мое имя если и упоминается, то только в матерном контексте.
— Это очень просто, — объяснил я ей. — Сразу после того, как ваш муж, то есть мой шеф, получит звание самого молодого дедушки всех времен и народов.
Галочка сжалась, и я выругал себя — мысленно, естественно. Огромная разница в возрасте — это их личное дело, и нехорошо бить ниже пояса. Вот никогда ты не сдержишься: зачем тебе понадобилось обижать этих людей, а, Лапшин?
Она первая начала, оправдывался я перед самим собой. И вообще я болею, имею право на слабость.
Не имеешь ты такого права, Лапшин.
Как бы там ни было, нужно выходить из неловкого положения.
— Я хотел сказать, — поспешил я оправдаться перед Галочкой, — Что Павел Степанович — мужик что надо, и я ему даже где-то завидую.
Боже, что за чушь ты несешь, Лапшин.
— Я даже горжусь, что он мой начальник.
Остановись, остановись, Лапшин, еще немного, и тебя вообще перестанут воспринимать.
Так и оказалось. Галочка посмотрела на меня взглядом императрицы и отвернулась, уже, подозреваю, навсегда. Никто никогда не поверит, что Лапшин способен всерьез произносить подобные слова. Как говорят, сначала ты работаешь на авторитет, а потом авторитет работает на тебя. Поздравляю, Лапшин, тебя с твоим авторитетом.
Спасибо. В любом случае мне пора выходить. Следующая станция — Китай-город. Слава Богу. Прощайте, Галочка. Свидимся.
Я поднимался на эскалаторе и никак не мог отдышаться. Щеки мои горели, и я думаю, что не в болезни было дело. Чувство стыда мне тоже знакомо. Хотя, по большому счету,
