лечения такой?
Я встал.
— Спасибо за помощь.
— Не за что, — сказал он. — Рад был познакомиться.
— Взаимно, — покривил я душой.
Он внимательно на меня посмотрел и медленно покачал головой.
— Григорий Иванович, — сказал он, — разрешите дать вам совет.
Я изобразил глубочайшее внимание.
— Да?
— Не лгите женщинам и экстрасенсам, — сказал он. — Они чувствуют неискренность. Так как насчет моей просьбы?
Вот пристал.
— Думаю, что ничего невыполнимого в ней нет, вы правы, — ответил я. — К концу недели вас устроит?
— Вполне.
— Вот и прекрасно.
Мы оба были воплощенная любезность. Интересно все-таки, почему я испытываю неприязнь к этому табибу?
Мы обменялись рукопожатиями, и я впервые посмотрел вокруг себя осознанным взглядом.
Офис Шавката производил впечатление, не признать это было глупо. Красивая мебель, подобранная со вкусом, была как бы скромна, но несомненно дорога и удобна. Скромное великолепие — так бы я это назвал. Приглушенный свет. Тихая, почти неслышная музыка. Мягкие кресла. Вкрадчивый голос хозяина. Будь я женщиной, я бы отдался.
Костя сидел в углу кабинета, в огромном кресле, и когда он встал, я испугался — за это время я успел забыть о его присутствии, хотя он все время находился здесь же.
Шавкат улыбнулся ему. Черт, такое впечатление, что он все время улыбается!
— До свидания, Костя, — сказал хозяин офиса Сюткину, — спасибо, что познакомили меня с Григорием Лапшиным.
— Да не за что, — проговорил Костя как-то машинально, и что-то в его голосе меня зацепило.
Я пригляделся к нему и понял, что он чем-то взволнован. Но при шамане ничего выяснять не стал.
— Спасибо, что помогли, — сказал я Шавкату. — Всего вам хорошего.
— До свидания.
Черт возьми, уйду я отсюда когда-нибудь, или нет? Сколько же можно расшаркиваться?!
Когда мы с Костей вышли на улицу, там уже начал накрапывать дождь.
— Что с тобой? — спросил я. — У тебя такой вид, будто этот Шавкат признался, что он внебрачный сын Дудаева.
— С чего ты взял? — слишком безразлично спросил меня Костя. — Обычный вид, просто писать хочу.
Это вполне могло быть, но я хорошо знаю Сюткина.
— Костя! — сказал я ему. — Не надо так бездарно лгать. Если бы ты хотел писать, ты бы наплевал на Шавката и прямо спросил бы его: где тут у вас, мол… Я же вижу: ты будто хороший кадр чуешь. Только аппарат свой не расчехлил. Значит, не кадр. А что?
Он так резко остановился, что я чуть не сшиб его с ног — сила инерции не дала мне затормозить вовремя.
— Слушай, ты кончай это, — предупредил я его.
— Что? — смотрел он на меня с любопытством.
— Вот это! — уверенно говорил я, потихоньку теряя эту самую уверенность.
Что это он так на меня уставился?
— Гриша, — проникновенно проговорил он. — Что ты мне дашь, если я тебе предложу материал, о котором мечтает любой мало-мальски честолюбивый журналист?
— По морде, — пообещал я ему. — Немедленно прекрати издеваться. Голова у меня пока не болит, так что покалечить тебя я успею. Не томи, Костя. Что за материал?
Мои угрозы на него не произвели ни малейшего впечатления, да я и удивился бы, если бы произвели.
— Только дай мне слово, — сказал он.
— Еще что тебе дать? Надоел: «дай», «дай», «дай»!
Он как-то помялся, а потом полез в свою папку.
— Дай мне слово, — повторил он, — что не станешь разворачивать этот конверт, не станешь прямо здесь же, сейчас, требовать объяснений.
— Что за тайны?
— Увидишь, — ответил он и подал мне довольно большой, но тонкий конверт. — Прошу не задавать никаких вопросов.
— Вообще?!
— Вообще.
— Никогда?
— Хотя бы сейчас. И сегодня ночью меня тоже не надо беспокоить. И завтра утром. Днем я буду на выставке в ЦДХ на Крымском валу. Не слышал? «Москва наизнанку» называется.
— Выставка фотографий такого же мудака, как и ты, — не преминул съязвить я. Должен же я хоть как-то отомстить?
— Точно, — кивнул он, ничуть не задетый. — Вот после нее и встретимся. Договорились?
— Вообще-то у меня были планы на завтрашний вечер, — зевнул я демонстративно. — Но если ты так слезно просишь…
Сюткин усмехнулся.
— Езжай домой, — сказал он, — свари себе кофе, сядь поудобнее, во избежание несчастного случая, и только потом достань из конверта то, что в нем лежит. А когда восстановишь дыхание, не бросайся к телефону, чтобы слезно умолять меня о встрече. Дома меня не будет. Лучше подумай обо всем на досуге, а завтра вечером у меня, надеюсь, будет, чем тебя удивить и порадовать. Понял меня?
— Пошел ты… — сказал я ему, улыбаясь.
— Уже! — кивнул он.
Не прошло и пары секунд, как он растворился в толпе. Только что был — и нету.
Но остался конверт. Я пальцами попытался определить, что же в нем находится. Бумага была плотной. Если к тому же помнить о профессии Кости Сюткина, то вполне можно предположить что внутри была обычная фотография. Хотя вряд ли она обычная, Сюткин не шутит, когда дело касается его профессии.
У меня руки зачесались раскрыть конверт прямо здесь. Но я обещал этого не делать.
И я почувствовал себя слегка прижатым к стенке. Что меня разозлило. Кто хоть немного меня знает, тот помнит, что я терпеть не могу, когда меня прижимают к стенке, что от этого становлюсь, мягко говоря, неадекватным.
Ну тебя к черту, Сюткин, подумал я. Не поеду я домой, не стану варить себе кофе, не стану садиться в кресло, не слишком-то я горю желанием раскрывать этот конверт, мальчишка я тебе, что ли, — игры со мной играть?! Идите-ка вы со своими тайнами мадридского двора далеко-далеко.
В конце концов я, можно сказать, выздоровел и вполне могу себе позволить то, что не могут больные. Например, женщину. Рябинина меня отвергла, но замен ей несть числа. Не пропаду! У журналиста Григория Лапшина столько поклонниц, что пропади Рябинина пропадом.
Я позвонил куда надо и поехал к московскому черту на куличках. Меня ждала и манила незабываемая ночь…
Если б я знал, чем это кончится…
Глава 2
1991 г. ОСЕНЬ. КЛУБ «ПЬЕРРО». СЛУГИ
1
Решив сэкономить, Борис Николаевич доехал до клуба на метро и, выбравшись из-под земли на поверхность, первым делом глубоко надвинул на глаза шляпу — чтобы не узнали.
Сделал несколько торопливых шагов. Остановился.
Не выдержав, оглянулся, скользнул по скучающей осенней толпе настороженным взглядом, но, кажется, пронесло: на него никто не обращал внимания.
До клуба «Пьерро» было две остановки, но Борис Николаевич решил и здесь сэкономить — отказался от троллейбуса, который услужливо распахнул
