Она лукаво подняла бровь. Аарон, потянувшись, поцеловал ее: «Когда?»
Дина положила ему голову на плечо и хихикнула: «По-моему, с той поры, как мы Гибралтар
проходили, два месяца назад. Так что жди, в следующем году».
-Жди, - горько повторил он, бросая в могилу сухую, иерусалимскую землю. «Три раза она не
доносила, а четвертый…., - он постоял, глядя вниз. Повернувшись, пройдя между двумя рядами
мужчин в черных капотах, Аарон услышал их шепот: «Пусть утешит тебя Господь среди тех, кто
скорбит в Сионе и Иерусалиме».
Он шел, склонив уже поседевшую голову. Вымыв руки у ограды кладбища, Аарон увидел дочерей.
Девочки стояли внизу, на дороге к город. Рахели держала за руку плачущую Малку. «Ханеле там, -
понял Аарон, - Батшеву обнимает. Бедное дитя, всего восемь лет, так горевала, так горевала.
Господи, дай ты мне сил на ноги их поставить. Рахели уже семнадцать, скоро замуж выйдет…
Малка хорошая девочка, будет мне помогать».
Рахели посмотрела на сгорбленные плечи отца. Вытерев слезы с темных глаз сестры, девушка
погладила ее по белокурым косам: «Батшева, побудь с папой, приведи его домой. Надо на стол
накрывать, - вздохнула она. Рахели привлекла к себе Малку, целуя темные волосы над высоким,
белым лбом.
-Мы с мамой Леей все сделаем, милая, - Ханеле коснулась ее плеча. «У вас теперь шива.
Пожалуйста, ни о чем не беспокойтесь».
-Люди будут приходить, - Рахели скомкала в длинных пальцах мокрый носовой платок. «Ханеле,
спасибо, спасибо, вам…, Пусть госпожа Горовиц отдохнет, ей рожать скоро…»
-Через два месяца, - рассеянно сказала Ханеле, глядя наверх, на кладбище. Она увидела рыжую
бороду. Полы черной капоты отца трепал ветер. Он все не отводил взгляда от девушек. Аарон и
Батшева медленно шли по дороге. Ханеле обняла старшую дочь Горовицей: «Сразу в гостиную
идите. Я вам принесу поднос и Батшеву уложу. Она устала, бедное дитя».
Рахели посмотрела ей вслед: «Сияет вся. Даже румянец на щеках появился. И поправилась,
немного, но ей идет. Она все-таки слишком худая была зимой. Интересно, когда ее уже
высватают?»
Отец и Батшева поравнялись с ними. Аарон взял дочерей за руки. Они, держась друг за друга,
молча, направились к Яффским воротам.
Караван мулов подошел к городским стенам. Погонщик-араб, цокнув языком, остановив их,
сказал высокому, рыжеволосому юноше, на гнедом жеребце: «Иерусалим, господин». У молодого
человека были веселые, серо-зеленые глаза. Он, ловко спрыгнув на землю, оправив свой темный
сюртук, прошептал: «Иерусалим…»
Он вдохнул запах пряностей, услышал шум базара. Взяв старую, кожаную суму, юноша
поклонился:
-Спасибо и вам. Пусть дарует вам Всевышний безопасные дороги и успех в торговле.
Погонщик проводил его глазами: «Кяфир, а какой у него арабский язык! Будто мулла в мечети,
говорит».
Пьетро огляделся и вздохнул:
-Храм Гроба Господня…Могила Богоматери, там папа рядом похоронен…, Кладбище еврейское, на
Масличной горе, там мама…Господи, неужели я здесь? Все церкви обойти, съездить на реку
Иордан, в Вифлеем,… - он перекрестился. Вскинув суму на плечо, Пьетро достал из кармана
сюртука письмо.
Юноша вспомнил смешливый голос своего кембриджского наставника, профессора Карлайла. В
библиотеке пахло хорошим табаком и старой бумагой, за окном лил весенний, свежий дождь.
Карлайл потянул к себе чернильницу с пером и почесал в бороде:
-Дам тебе записку к моему однокурснику, отцу Бьюкенену. Он сейчас как раз должен быть в
Иерусалиме. Он мне писал оттуда. Только смотри, - Карлайл затянулся сигарой, - как бы он тебя в
Индию не сманил. Бьюкенен туда миссионером едет. У тебя даже родственники там какие-то есть,
в Бомбее, я помню. Святой отец за тобой присмотрит, пока ты на Святой Земле будешь.
Пьетро широко улыбнулся: «Не сманит, профессор. Я не хочу быть миссионером, хоть это и
почетная стезя. Я хочу…»
Карлайл посыпал чернила песком и повел в воздухе сигарой: «Знаю, слышал. Хочешь принять сан
и стать священником в бедном приходе на севере. Среди фабричных рабочих. Пьетро, - он
стряхнул пепел в расписное, китайского фарфора, блюдце, - я тебе это тем годом говорил, как ты в
Геттинген уезжал, и сейчас скажу…- он вздохнул. Порывшись на столе, Карлайл взял какие-то
бумаги.
-Вот, - наставник помахал письмом, - профессор Эйнгхорн, у которого ты учился в Германии.
«Лучший студент, может стать отменным ориенталистом, прекрасные способности к языкам. У
меня люди, что пять лет арабский с ивритом учили - не знают их так, как ты. А вот профессор Уайт,
из Оксфорда…, - Пьетро покашлял. Карлайл раздраженно спросил: «Что?»
-Я обещал, - просто сказал юноша. «Обещал Иисусу, что приму сан. Как мой покойный отец».
-Ради Бога, - Карлайл поморщился, - у половины гебраистов есть сан. Мне будет, очень жаль, если
ты оставишь научную карьеру ради того, чтобы причащать умирающих от пьянства и чахотки
ткачей, Пьетро. Тем более, - он поднял бровь, - у меня есть связи в министерстве иностранных дел.
Им всегда нужны люди с отменным арабским языком. Турецкий ты тоже выучишь, с твоими
способностями…
Пьетро вздохнул:
-Если бы я хотел пойти на государственную службу, профессор, я бы это сделал. У моей семьи тоже
есть связи. Иисус не заповедовал нам покидать больных и страждущих ради дипломатических
постов, или университетских кафедр. Не будем больше об этом, прошу вас.
-Упрямый пень, - почти нежно пробормотал Карлайл, глядя на высокого, широкоплечего юношу.
«Тогда езжай, - он рассмеялся, - хоть языки будешь практиковать. Услышишь новые слова,
-записывай».
-Обязательно, - радостно отозвался Пьетро.
Пьетро хмыкнул, глядя на письмо: «Отец Бьюкенен - это потом. Надо сначала почту по адресам
разнести, у меня целая связка. Моше увидеть, он три года уже ничего не писал. Хотя как
напишешь, - Пьетро пожал плечами, - целая история с этой войной на континенте. От Кардозо мы
и то - окольными путями весточки получаем».
Он углубился в узкие улицы еврейского квартала. Сверившись с записной книжкой, юноша
остановился перед скромной, деревянной дверью. Старик, что открыл ее, недоуменно посмотрел
на Пьетро. Тот вежливо сказал на иврите: «Я бы хотел видеть рава Судакова, господин».
Темные глаза заблестели смехом. Старик махнул рукой: «Рав Судаков здесь больше не живет, к
ешиве давно переехал. Пойдете к Стене, там увидите. Один из самых богатых домов в
Иерусалиме».
Пьетро поклонился захлопнувшейся двери: «Заодно к Стене схожу, интересно же». Он спустился
по широким ступеням и увидел маленькую площадь. Было тихо, из открытых окон каменного
здания доносился размеренный гул голосов. Рядом, за стеной, возвышался крепкий особняк,
трехэтажный, под новой крышей. Пьетро постучал медным молотком в калитку. Ему открыла
красивая, заметно, беременная женщина, в просторном, темном платье, и плотно намотанном на
голову платке.
-Я бы хотел видеть рава Судакова, - повторил Пьетро. «Меня зовут…»
-Он в ешиве, - недружелюбно прервала его Лея. «Какой-то гой, - подумала она, - наверняка из
родственников Авраама. Он им не пишет. Зачем этот сюда явился? В дом его не пущу, и смотреть
на него нельзя. Ребенок должен видеть только чистые, кошерные вещи, а не скверну».
-А Моше? - еще успел спросить Пьетро. Женщина, отрезав: «Моше тут больше не живет», -
закрыла калитку.
-Он возвел очи свои и взглянул, и вот, три мужа стоят против него. Увидев, он побежал навстречу
им от входа в шатер и поклонился до земли, и сказал: «Владыка! если я обрел благоволение пред
очами Твоими, не пройди мимо раба Твоего; и принесут немного воды, и омоют ноги ваши; и
отдохните под сим деревом», - смешливо пробормотал юноша. Пьетро взглянул на ешиву: «Ладно,
это потом. Надеюсь, Горовицы меня не выгонят».
Он зашагал дальше. Оказавшись на пустой, совсем маленькой улочке, оглянувшись, юноша
почесал в голове: «Кажется, это здесь. Только странно, дверь открыта».
Пьетро заглянул внутрь - в сумраке были слышны чьи-то приглушенные голоса. Пахло свежим
деревом, какими-то цветами. Он, покашляв, позвал: «Господин Горовиц!»
-Проходите, - раздался женский голос. Она появилась из полутьмы - маленькая, ладная, в темном,
строгом платье. Светлые косы падали на плечи. Огромные, голубые, заплаканные глаза взглянули
на него. Девушка недоуменно спросила: «Кто вы?».
-У них горе, - понял Пьетро. «Господи, неужели умер кто-то? Какая красавица, я и не видел никогда
таких девушек».
-Пьетро Корвино, - пересохшими губами сказал он. «Я ваш кузен, из Лондона. Мне нужен
