После временного пребывания готов в Барселоне Плацидия забеременела и родила сына, провокационно названного Феодосием — в честь отца невесты. Несмотря на внешнюю пышность, женщина снова исполнила свою самую важную, базисную роль в глазах каждой династии. Король готов был теперь отцом потенциального наследника Западной Римской империи. Теперь Атаульф, должно быть, считал, что Гонорий и Флавий Констанций находятся в его власти.[934]
Однако смерть маленького сына ослабила руку Атаульфа, и Западный двор оказался непреклонен. Вместо того чтобы преломить с Атаульфом хлеб, Равенна блокировала его, перехватив торговые пути готов. Атмосфера внутри лагеря готов стала ужасной, и летом 415 года, чуть больше чем через год после праздника в Нарбонне, Атаульф был убит своим офицером, оставив Плацидию вдовой в возрасте двадцати шести лет.
Убийца по имени Сегерик выказал оскорбительное отсутствие уважения к сестре римского императора, заставив ее идти перед своей лошадью в колонне менее благородных пленников-готов. Но режим Сегерика продержался всего неделю, прежде чем сам он был убит, а новый лидер готов, Валлия, решил больше не торговаться с Флавием Констанцием и римлянами об этой причиняющей лишь беспокойство заложнице. Он согласился вернуть ее назад римлянам в обмен на зерно и место в Галлии, между Тулузой и Бордо, чтобы вести сельское хозяйство. В 416 году, через шесть лет после того, как ее похитили из Рима, Галла Плацидия снова оказалась дома.[935]
Она вернулась к более стабильному политическому порядку, чем тот, что она покинула. Флавий Констанций, грозный политик, удерживавший власть над Западным двором в течение десяти лет после смерти Стилихона, не только обеспечил безопасное возвращение Плацидии от готов, но использовал их военную помощь, чтобы уничтожить варваров, вторгшихся в Испанию. Вернувшись назад в Равенну, он привез на шесте голову британского узурпатора Константина III, столь долго вызывавшего беспокойство. Он явно думал, что также получил хороший улов в виде перспективной невесты. Однако сама Плацидия явно так не считала. Когда ей предложили второй раз выйти замуж за Констанция, она неожиданно уперлась, вызвав сильное раздражение своего поклонника. Потребовалось вмешательство брата, чтобы заставить ее согласиться на нежеланный брак.[936]
Вторая свадьба Галлы Плацидии состоялась 1 января 417 года и была отпразднована с большой помпой. Но брачная гармония, которая отмечала ее союз с Атаульфом, явно отсутствовала, что следует из всех рассказов о ее жизни с Констанцием. Почему она так сопротивлялась этому браку — сложный вопрос. Некоторые предполагали затянувшуюся любовь к Атаульфу, чей энергичный характер контрастировал с описаниями Констанция как «мрачного и угрюмого» человека с выпученными глазами, длинной шеей и большой головой, который всегда пригибался к шее лошади, на которой ехал, «бросая по сторонам настороженные взгляды».
В то время как Атаульф и Плацидия выступали единым фронтом, вместе оплакивая своего младенца, когда хоронили его в серебряном гробике в часовне возле Барселоны, отношения Плацидии с Констанцием описывались как холодные и отстраненные. Его изображали все более превращающимся в угрюмого и скаредного тирана под влиянием сварливой жены, а Плацидию — как жестокую стерву. Однажды она пригрозила, что разведется с ним, если он не казнит самоуверенного бродячего фокусника по имени Либаний, который заявил, что может волшебством ликвидировать варваров, а Плацидия холодно объявила его хвастовство богохульством.[937]
Но этот брак отвечал как минимум одному из критериев, по которому римские династии оценивали брачные союзы. Он произвел двоих детей — девочку Юсту Грату Гонорию, родившуюся в 419 году, и, что самое важное, — сына и наследника, Валентиниана III, рожденного в 421 году. Рождение наследника перед лицом продолжающейся бездетности Гонория не оставляло последнему других вариантов, как только разделить 8 февраля 421 года титул Августа с Флавием Констанцием. В то же время он распространил его на свою сестру, что обеспечило Плацидии честь стать первой женщиной Западной империи со времени жены Константина Фаусты, получившей древнее звание Ливии.[938] Но эти решения были с неудовольствием встречены при дворе Феодосия II в Константинополе, возмущенном тем, что с ним не посоветовались; Константинополь отказался признать нового Августа и его семью.[939] Однако до того, как Флавий Констанций смог урегулировать свои отношения с восточными оппонентами, он неожиданно умер 2 сентября того же года, оставив Равенну без сильного руководства и ввергнув Запад в борьбу за политическую власть.
Исчезновение защиты Флавия Констанция, как бы плохи ни были их личные отношения, оставило Плацидию с сыном Валентинианом III брошенными на произвол судьбы. У нее имелись союзники, среди которых самыми лояльными были готские слуги, остававшиеся с ней с момента ее возвращения в Равенну; еще одним очевидным источником поддержки мог стать недавно назначенный комитом Северной Африки Бонифаций. Кроме того, у нее был Гонорий, и некоторое время брат с сестрой держались вместе. Но вскоре их отношения осквернила политическая клевета — обвинение в инцесте. Появились слухи, что в постоянных поцелуях Гонория и Плацидии есть нечто большее, чем братская любовь. Со временем между братом и сестрой появилась трещина, вызывая соответствующую обстановку в городе, доходящую до стычек на улицах Равенны. Наконец семейная связующая нить лопнула окончательно, и весной 423 года, чуть больше чем через год после смерти Констанция, Плацидия была отрезана от дома и семьи второй раз в жизни — ее заставили отправиться к Восточному двору, в Константинополь.[940]
Так Плацидия оказалась на судне в море, после того как похоронила двух мужей и потеряла ребенка. Перед нею было одинокое и неопределенное будущее, которое показалось еще более неопределенным, когда во время пути разразилась буря, угрожая ее кораблю. Миниатюра в манускрипте XIV века из Равеннской библиотеки дает вид этой сцены: на темно-синем фоне коронованная Августа и ее дети, Гонория и Валентиниан III, прижимаются к своему маленькому суденышку, когда его швыряет на волнах на фоне грозного неба.[941] Позже она признавалась, что в отчаянии молилась Иоанну Евангелисту, обещая построить ему церковь, если он спасет ее с детьми в шторм. Молитва была услышана, и судно благополучно достигло берегов.
Плацидия оказалась в Константинополе впервые с тех пор, как была тут ребенком при дворе своего отца, Феодосия I. Она нашла императорскую жизнь изменившейся во многих моментах — от ежедневной молитвы, строго соблюдаемой ее племянником и племянницами, до выдающегося положения, которое Пульхерия и ее сестры занимали в имперской иконографии. Огромная колонна, воздвигнутая в парадной части города в честь недавней победы Феодосия II над персами, содержала сообщение о роли, сыгранной «обетами его сестер» в этом триумфе, а золотые монеты, отчеканенные с начала этого десятилетия, изображали Пульхерию на фоне олицетворения Победы, держащей длинный Крест.[942]
Современники соглашались с огромным влиянием Пульхерии при дворе ее брата, но на фоне повторяющегося осуждения Ливии, Юлии Домны и других женщин императорской семьи, в период поздней Античности мнения по поводу пользы этого влияния резко разделились. Некоторые одобрительно писали о ее искусном управлении делами брата. Другие критиковали, что «во времена Пульхерии» распространилась коррупция, когда политические должности продавались тем, кто давал большую цену. Может быть сделано по крайней мере одно твердое заключение: решение Пульхерии убрать себя с брачного рынка и посвятить Богу было необычайно удачным ходом с личной и политической точки зрения, даже если шло от искреннего религиозного убеждения. Оно обеспечило ей похвалу и почет за благочестивое поведение и от современников, и от более поздних комментаторов, которые готовы были простить ей даже роскошь, сильно превосходившую ту, за которую многие предшественницы Пульхерии подвергались критике.[943]
Более того, она решила связать себя с культом Девы Марии, известной как Theotokos (Матерь Божья), раздражая религиозных лидеров, которые отрицали, что Бог был рожден из человеческого чрева, но завоевав огромную популярность среди все большего числа последователей, мариологистов. Их число включало и Аттика, епископа Константинополя, популярного местного проповедника, а также его протеже по имени Прокл, на службах которого часто выставлялся образ Марии, сотканный на ткацком станке, — образец религиозного рвения, доступного любой римской хозяйке, идеальный образ для Пульхерии, чтобы любая матрона могла идентифицировать себя с нею. Те, кто вслух критиковал Пульхерию, рисковали, что их сочтут атакующими не просто сестру императора, а саму Деву Марию.[944]
