Теперь Аркадий и Гонорий стали соимператорами, Аркадий правил из Константинополя, а более юный Гонорий — из западного двора в Милане. Стилихон де-факто действовал при нем как регент. Галла Плацидия тоже обосновалась в Милане, где от нее требовалось посещать могилу отца.[904] Но когда Милан не смог больше обеспечивать требуемую защиту от все больше беспокоивших вторжений готов на границе империи по Рейну и Дунаю, новым местом для столицы был выбран город Равенна. Это была куда более безопасная крепость, с трех сторон защищенная болотами, а с четвертой морским берегом. В 402 году, когда Галле Плацидии было примерно тринадцать лет, весь двор переместился во дворец на юго-востоке Равенны.
В то время как Константинополь был городом-сказкой и его громадный императорский дворец на берегу овевался теплыми морскими бризами, сильно укрепленная Равенна была скорее утилитарным центром, зловонным и больше похожим на военную базу, чем на столицу. Вне своих стен она мало что могла предложить как новая имперская резиденция.[905]
Дни, когда римские солдаты-императоры и их свита путешествовали из имперской столицы в имперскую столицу, от провинции к провинции, от одной кампании к другой, давно ушли. Сводные братья Галлы Плацидии были до некоторой степени пассивными наблюдателями при собственных дворах. Их, молодых и слишком неопытных, чтобы самим вести свои армии, твердо держали в кулаке их старшие советники; по сравнению со своими предшественниками они буквально отсиживались в своих дворцах, отваживаясь выйти из них только лишь при необходимости появления на публике или для летних путешествий на отдых в места с более легким климатом. Доступ к императорам тщательно регулировался евнухами и гражданскими слугами, которые обслуживали их личные покои, их каждодневная дворцовая жизнь существовала вне тупого, удушающего внешнего лоска церемониальной процедуры.[906]
В результате имперские женщины этой эры, запертые в узкой компании, вели гораздо более сидячий образ жизни, чем их много странствовавшие предшественницы, за исключением времени, когда им разрешалось отправиться в паломничество по христианским местам, как сделала Елена. Хотя Феодосий поддерживал большее разделение между императором и его двором, его жену, Элию Флациллу, по крайней мере иногда видели в пурпурно-золотой дорожной карете за границей города.[907] Но после 395 года женщины императорской фамилии, как и их младшие братья, сыновья и мужья, в основном ограничивались утонченным дворцовым окружением, где они видели, вероятно, мало других человеческих существ — тем более близких слуг и женщин, которые ждали их в их собственных, тщательно изолированных апартаментах. Иоанн Златоуст свидетельствовал по поводу этого порядка в речи, когда хвалил поведение жены Аркадия, Евдоксии, принявшей однажды вечером участие в процессии со свечами за чьими-то мощами вне Константинополя. Он прокомментировал, что, вероятно, даже управляющие двором евнухи, обитавшие в коридорах дворца, впервые увидели императрицу.[908]
Хотя Галле Плацидии поневоле пришлось вести более уединенную жизнь, девушка в ее положении воспитывалась во многом таким же образом, как Юлия, Ливилла и другие девочки дома Юлиев-Клавдиев. Письмо, написанное примерно в 400 году христианским ученым-аскетом Иеронимом своей высокородной знакомой Лаэте с советами по обучению ее дочери Паулы, во многом отстаивало те же самые педагогические предписания, что и записанные теоретиком образования Квинтилианом в I веке. Ребенка следует научить писать и читать на латыни и греческом, дав ему алфавитные блоки.
В сочинениях Клавдиана, поэта и хроникера жизни двора IV века, предлагается, чтобы Серену и дочерей самого Стилихона, Марию и Фермантию, обучали латыни и греческому. Таким образом, мы можем допустить, что Плацидия получила подобное же образование, и еще более похоже, что основным языком восточного двора был греческий.[909] Возможно также, что она помогала на какой-то стадии ткать попоны для лошади своего старшего брата Гонория — следуя рекомендации Иеронима Лаэте, что Паула должна иметь приличные навыки в работе с веретеном, чтобы могла сделать себе одежду. Работа с шерстью была поощряемым умением для хорошо воспитанных римских девушек, как это было, когда Август сообщал о том, что женщины его рода соткали его тунику.[910] Все амбиции Паулы и ее желание одеваться в шелка по последней моде следует отбросить, предупреждал Иероним. А макияж, ювелирные украшения и прокалывание ушей он вообще запрещал — это напоминало упреки Августа Юлии в тщеславии и его похвалы Ливии за отсутствие украшений. Единственное, что фундаментально отличалось в образовании, предписанном Иеронимом для Паулы, от того, что получали ее римские предки из высшего класса — он стремился подготовить ее скорее для девственного монашества, чем к роли чьей-то жены.[911]
В письме Иероним также советовал, что нужно заботиться об отборе для Паулы товарищей и домашних слуг. Одно из немногих сохранившихся свидетельств о ранней жизни Плацидии говорит, что ее няньку звали Элпидия и она была надежным человеком, оставшись членом ее дома и когда она стала взрослой. Передача младенцев на грудное вскармливание не одобрялась христианскими писателями — точно так же, как не одобрялась Тацитом, но присутствие Элпидии предполагает, что мать Плацидии, Галла, как и большинство матерей ее социального слоя, игнорировала такие требования.[912]
Близость Плацидии с няней резко контрастирует с картиной ее взаимоотношений с приемной матерью, Сереной. Пока в Константинополе кружок влиятельных и амбициозных придворных натягивал вожжи власти для брата Плацидии, Аркадия, Серена и ее урожденный вандалом муж Стилихон безоговорочно встали новой парой у руля власти в Западной империи — положение это зримо отражено в знаменитом резном диптихе из слоновой кости из собора в Монце (Италия), созданном около 400 года. Его левая панель изображает портрет Серены в рост, с уложенным вокруг головы толстым валиком волос, тело упрятано в пышную тунику с высоким горлом, надетую поверх более плотного нижнего платья, — это стало превалирующим фасоном для женщин конца Античности. Хотя более свободная и короткая туника, открывающая лодыжку и называемая далматик, начала появляться на портретах некоторых женщин-христианок III века и позже, одеяние Серены плотно охватывает тело под бюстом при помощи пояса, являющегося ювелирным изделием, крупные драгоценные камни украшают ее уши и шею, являя пример растущей склонности к роскошным личным украшениям; все же они еще довольно скромные по сравнению с шикарными украшениями из драгоценных камней и диадемами, представленными на женщинах поздневизантийской эры.[913]
Справа от Серены, едва достигая ее талии, парит аккуратно вставленная головка ее маленького сына Евхерия, закутанного в детскую версию военного палудаментума, который надет на его отце на правой панели диптиха. Стилихон, чья короткая узкая туника и штаны демонстрируют его варварское происхождение, стоит, облокотясь на щит, стиснув пальцы другой руки на длинном копье.[914] Это портрет уверенной единой власти: Серена — традиционная римская матрона, держащая в руке сорванный цветок как символ ее опеки над плодородием государства, и Стилихон — надежный защитник, воин в полной готовности. Их амбиции очевидны и понятны: к 398 году они успели выдать старшую дочь Марию замуж за тринадцатилетнего Гонория, сделавшись не просто опекунами, но и дедушкой и бабушкой потенциального наследника Западной империи. Символизм брака был очевиден в подарке Гонория своей невесте — ювелирного украшения, которое когда-то носила Ливия и другие имперские женщины.[915] Когда этот союз после шести лет не смог произвести детей и закончился смертью супруги в 404 году, заменой сестре послужила Фермантия — вдруг младшая девушка сможет выступить лучше? Но этот брак также оказался бездетным.
В поэме, написанной в честь назначения Стилихона консулом в 400 году, Клавдиан скромно ссылается на ожидание будущих плодов второго брака в семье — маленького сына Стилихона и Серены Евхерия и сестры Гонория Плацидии: «Крылатая Любовь наполняет обрученную невесту, дочь и сестру императора… Евхерий сейчас снимает вуаль с застенчивого девичьего лица».
Но рассматриваемая им вуаль — все еще цвета желтого крокуса, как надевали невесты во времена Ливии, хотя теперь инкрустированная драгоценными камнями, в ногу с имперской эстетикой пятого века, так и не была надета.[916] Пока Гонорий безрезультатно пытался с первой Марией, а затем с Фермантией произвести детей, Плацидия оставалась незамужней все свои подростковые годы — совершенно необычное состояние для девушек элиты и почти неслыханное среди близких родственниц императора, за исключением невестки Адриана Матидии Младшей. Обеты целибата были, конечно, новой модой среди девушек знатных римских семей, но ни один христианский писатель не заявляет, что Плацидия была столь же предана монашеству, как покровительствуемая Иеронимом Паула. Может быть, Плацидия отказывалась играть в игру своих приемных родителей? Возможно, но девушки ее положения мало что могли противопоставить желаниям родителей. Гораздо более вероятно, что Стилихон все еще надеялся, что Гонорий даст им наследника с одной из их дочерей. Для этого офицера-полувандала было бы неразумным делать собственного сына соперником Гонорию, женив его на Плацидии, когда жены молодого императора все еще имеют проблемы с зачатием.
