Тысячи празднично разодетых петербуржцев стремятся занять лучшие места вокруг Розового павильона, где запланировано представление. Судя по высокому небу,
сегодня погода не подведёт. Смех, крики, хлопки шампанских пробок. Палатки и шатры постепенно заполняются публикой. Под открытым небом работают буфеты. Музыка. Красный мяч катится через лужайку и шлёпается в Славянку.
Синие кафтаны лицеистов окружают цветочную арку.
Молодые люди читают стихи, которыми её украсили.
Они потешаются.
Тебя, грядущего к нам с бою,
Врата победны не вместят.
Арка из живых цветов, действительно, тесновата.
Но менять что-либо уже поздно.
Кортеж императора ожидают в любую минуту.
Устроить торжества в Павловске было решением вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны – традиция предписывала подобные “подношения”. Праздник задумывался в сентиментальном духе прошлого века, в котором Мария Фёдоровна была воспитана. Воображение рисовало императрице костюмированные аллегории, музыкальные кантаты, а также ужин с фейерверками и бал в “святилище Флоры”: в Розовом павильоне, то есть.
По случаю праздника павильон был вдвое расширен бальной пристройкой, возведённой, по замечанию “Русского инвалида”, “с магической скоростью”. Соответственно декорировался и парк. За цветочной аркой павловский пейзаж превращался в театральное пространство работы придворного декоратора Гонзаго. По одну сторону павильона виднелись фанерные картины идеальной русской деревни с мельницами, по другую – узнаваемые пейзажи парижского Монмартра. Декорации были настолько реалистичными, что спустя несколько лет, даже траченые дождём и снегом – изумляли посетителей Павловска. Однако Константин Николаевич Батюшков, которого мечтал бы повидать Пушкин, в торжествах не участвует.
Батюшков прибыл в Петербург разбитый болезнью, которую подцепил в дороге – и слёг в постель сразу, как только добрался до дома Муравьёвой. Сыпью неизвестного происхождения он покрылся ещё на корабле. Видимо, чесотка; всё тело в язвах. На люди в таком виде не покажешься. И Екатерина Фёдоровна ходит за Батюшковым как за ребёнком. Какую бы заразу ни подхватил вернувшийся с войны племянник, теперь она – и Гекуба его, и Пенелопа.
Весть о возвращении Батюшкова разносится по городу, и уже через несколько дней в дом на Фонтанке приходят по его душу. Батюшков выбирается из ванны. В комнате его ожидает поэт и тайный советник Нелединский-Мелецкий, старший литературный знакомый Константина Николаевича.
Положение, которое заставило Юрия Александровича искать встречи с Батюшковым, объясняется в письме Нелединского к Вяземскому: “Меня было нарядили делать куплеты и несколько речей, – сообщает он, – это мне была большая забота и по старости моей, и по душевному расположению”. “К счастию, – продолжает он, – подъехал сюда Константин Николаевич Батюшков; я ему в ноги, и он имел снисхождение меня от этого труда избавить”.
Батюшков был знаком с Нелединским по Москве 1811 года и уже тогда с восхищеньем отзывался о нём как об “истинном Анакреоне”: остроумном и добродушном, вопреки сенаторскому званию, человеке. Отказать ему (читай, императрице) он не мог – и взялся за дело. Несмотря на болезнь, он ощущает душевный подъём, известный всякому, кто недавно возвратился из большого и опасного путешествия. За подобным подъёмом обычно следует депрессия; вскоре она “накроет” Батюшкова; но сейчас он “в духе” и, обложенный подушками, в пятнах прижжённых язв, быстро набрасывает стихотворный сценарий праздника. Для него это странный вызов. Он впервые пишет как версификатор чужих мыслей, да ещё для голоса и музыки – и по заказу, от которого невозможно отказаться.
Вскоре, однако, выясняется, что не только он “в деле”.
Мария Фёдоровна не зря обратилась к Нелединскому – Юрий Александрович уже сочинял по заказу императрицы, и успешно. Это был сценарий торжеств по случаю возвращения её мужа Павла I из большого заграничного турне 1797 года. Мария Фёдоровна вспомнила о Нелединском и теперь, когда встречала сына, и тот поступил как профессиональный литератор: приспособил старый сюжет к новым обстоятельствам.
Как и в “отцовском” сценарии, в “сыновнем” тоже действовали аллегории. Но теперь дети, юноши, старики и жёны славословили другого – и по другому поводу. Такова была основа, сердцевина. По ней-то Батюшкову и предстояло писать “куплеты”. А гимны, обрамляющие основу, Нелединский закажет Державину.
Гаврила Романович совсем не случайный “актёр” в этом литературном спектакле. Пусть в гимне на изгнание Наполеона он вверял “младым певцам” “ветхи струны” лиры – то есть объявлял об уходе на поэтическую пенсию – сейчас он охотно берётся за дело. После взятия Парижа он больше не считает, что не способен славить “юного царя”, даже наоборот.
Надо сказать, что в своё время Нелединский уже воспользовался Державиным. Куплеты в честь возвращения Павла он скопировал с державинского гимна “Гром победы раздавайся…”. Гаврила Романович сочинил его на взятие Измаила Потёмкиным. Торжество поразило Нелединского, и он заимствовал у Державина не только размер, но и мотив (полонез).
Новое дело началось, однако, не совсем гладко. Основную стихотворную программу сочинял Пётр Корсаков – поэт, переводчик и старший брат Корсакова-лицеиста. К нему-то Нелединский сперва и обратился. Но вскоре выяснилось, что Корсаков с задачей не справляется. Нужно было искать замену. По счастью, в город вернулся Батюшков. Но вовсе устранить Корсакова выглядело бы нелюбезно, и за ним оставили некоторые фрагменты. Кое-что Нелединский заказал Вяземскому, а приветствие на цветочной арке, над которой потешались лицеисты, сочинила “русская Сафо” – поэтесса Анна Бунина.
Стихотворный монстр, собранный и оживлённый сразу несколькими Франкенштейнами, с сарказмом описывает сам Батюшков. “…дали мне программу, и по ней я принуждён нанизывать стихи и прозу, – пишет он Вяземскому, – пришёл Капельмейстер и выбросил лучшие стихи, уверяя, что так не будет эфекту и так далее, пришёл какой-то Корсаков, который примешал своё, пришёл Державин, который примешал своё, как ты говоришь, кое-что, и изо всего вышла смесь, достойная нашего Парнаса и вовсе недостойная ни торжественного дня, ни зрителя!”
ДУЭТ ДЕВИЦ:
Он любит тени сих лесов
Безмолвие природы,
Журчанье здешних ручейков,
Пастушечью свирель и наши хороводы.
Он любит отдыхать близ Матери своей
От шума грозного Арея
И счастье мирное полей
Монарха веселит не менее трофея
ДУЭТ ЮНОШЕЙ:
Он лавры похищал
Из рук неистовой Беллоны;
Царям он возвращал
И царства, и короны…
В том же духе написана и вся “маленькая драма”. Особенного поэтического интереса она, как видим, не представляет. Приведённые дуэты откликаются лишь Беллоной, с которой мы недавно встречались в “Тени друга”, и богом войны Ареем. Впрочем, античные имена звучат в крестьянских устах, скорее, комично[44].
Праздник праздником, но Батюшкову нужно устраиваться в Петербурге. Как и два года назад, он обращается
