девчонке последний шанс и распорядился, чтобы ее привели на ознакомительный осмотр пыточной. Надо сказать, что очень часто пятиминутное пребывание в этом помещении заменяло саму процедуру пытки. Посреди комнаты находился каменный стол, установленный немного под уклонам, в который были вкручены железные кольца с кожаными ремнями. Рядом стояли ведра с водой. С потолка также свисали кожаные ремни с петлями, у стен стояли различные сооружения устрашающего вида. Сами стены были увешаны ножами, щипцами и плетьми всех форм и размеров. В углу находилась раскаленная жаровня, на которой как раз разогревались маленькие щипцы.
– Этим я обычно прижигаю губы, – пояснил палач. – Но давайте-ка лучше по порядку: вот этой штукой дробятся кости ступней. Вы садитесь, засовываете сюда ногу…
Через минуту достойный мастер был вынужден прервать свои объяснения: подследственная, не дослушав, самым невежливым образом упала в обморок.
Ему пришлось доложить королю, что танна Эртега унаследовала прискорбное упорство своей родни, и несмотря на свою молодость, закостенела во лжи и зле, так что без пыток признания от нее не получить. Эрнотон воззрился на него с явным неудовольствием; даже десятая часть того неудовольствия, содержавшегося сейчас в монаршем взгляде, могла возыметь самые печальные последствия для того, на кого оно было направлено. Сиверра мгновенно покрылся холодным липким потом.
– Я много лет служу вам верой и правдой, ваше величество, и надеюсь, что не дал вам повода усомниться в моей преданности и компетентности. И весь мой многолетний опыт говорит о том, то она виновна, сир. У меня нет никаких причин желать осудить эту девушку, но я ясно вижу по ее глазам и ответам, что это она убила их всех, преднамеренно и хладнокровно. Однако если вам нужно признание… – он развел руками.
– Какой от вас прок, если вы даже девчонку не можете заставить заговорить, – буркнул король.
– Женщина есть тварь хилая и нестойкая в добродетели, но весьма упорная во всяком зле и мерзости, – неожиданно для себя процитировал он кого-то из великих пророков. – Но эта – настоящая дщерь адова. Вдобавок ко всему, она уверена, что ваше величество питает к ней слабость и позволит выйти ей сухой из воды.
Король нахмурился и кивнул:
– Не переусердствуйте. Чтобы без последствий.
На следующий вечер окрыленный Сиверра примчался в Пратт, чтобы узнать о результатах усовершенствованного метода допросов. Изможденный обвинитель, позабыв о всяком почтении, злобно сунул ему пачку листков с признаниями. Сиверра стал читать:
«… Когда же тетушка после моего возвращения хотела выгнать меня на улицу и всячески поносила меня и мою матушку, я впала в большой гнев и плохо помнила себя. Глядя ей прямо в глаза и говоря особым манером, как учила меня няня-севардка, я стала грозить ей проклятьями и расписывать, как ее будут терзать демоны, а именно: побреют ее налысо и станут совокупляться с ней противоестественным способом, а поскольку она находилась под властью морока, ей казалось, что с ней на самом деле все это происходит, и она очень испугалась, и с ней случился приступ, и потом, если она слишком долго смотрела мне в глаза, ею опять овладевал этот ужас и начинались приступы, не знаю почему. Я очень раскаиваюсь в том, что сделала, потому что это стыдно и недостойно, и мне очень жаль бедную тетушку. Я старалась с ней помириться»
– Что это за… – Арсен раздраженно взял другой лист.
«…Я завлекала альда Дамиани, позволяла ему питать надежду, отчасти чтобы привлечь на свою сторону, отчасти чтобы поквитаться с ним за то, что он плохо обращался себя со мной, когда я только появилась при дворе, а потом отвергла его, потому что он мне был больше не нужен и для меня не опасен. Признаю свою вину и раскаиваюсь, потому что он в сущности, был не таким уж и дурным человеком»
«Я наводила севардский морок на жрецов и монахов, которые приходили изгонять из меня демонов и старалась обольстить их просто ради развлечения, в чем очень раскаиваюсь…»
«…Мне доставляло удовольствие насмехаться над альдой Монтеро и очаровывать ее друзей и поклонников…»
Он с остервенением хватал каждый последующий лист, но там содержалась та же галиматья, что и в предыдущих.
– Что это такое? – возопил Сиверра.
– Это признания танны Эртега в ее преступлениях, – могильным голосом возвестил обвинитель.
Дрожа от негодования, он поведал, что к госпоже альде из уважения к ее высокому положению и ввиду бережного отношения к ее красоте была применена самая человеколюбивая и щадящая из всех возможных пыток – втыкание иголок под ногти на ногах. Ее светлость, однако не проявила ни малейшей благодарности и целый день глумилась над следствием. В первые же мгновенья она начинала кричать, что готова сделать признание. Пытку прекращали, альда просила дать ей время, чтобы прийти в себя и отдышаться, потом просила попить, потом умыться, потом отлучиться по естественной надобности, затем ей непременно оказывалось нужным помолиться, и после этого медленным, тихим и дрожащим голосом, начинала делать признания, с которыми так Сиверра только что ознакомился. И так девять раз.
– Потому что надо было хотя бы выдирать ногти, что эти иголки, одно баловство, – пробасил палач.
Под конец они уже стали лить на нее кипящее масло, в надежде, что она испугается шрамов от ожогов, но пытаемая ко всем вышеупомянутым издевательским процедурам добавила еще и обмороки.
– Почему вы целый день с ней нянчились, надо было хорошенько всыпать ей кнутом и не останавливаться, пока не расскажет все как на духу!
– Но вы сам приказали, чтобы все было аккуратно, – ответил оскорбленный обвинитель, – и потом, это же благородная дама, нельзя же с ней, как с простой…
– Какая еще дама! –завопил совершенно рассвирепевший Арсен. – Хитрое севардское отродье! Притащить ее сюда!
– Никак нельзя, – невозмутимо заметил палач. – Больше двенадцати раз в день пытать не положено. Это в Квадрийском судейском кодексе написано. Мы ж не звери.
– Вы что же, считаете за одну пытку какую-то несчастную иголку?
– К одной пытке приравнено время от начала мучений до того момента, когда пытаемый сознается в преступлении, или потеряет сознание, или возникнет угроза его смерти или искалечения, за исключением тех случаев, когда последнее представляется целесообразным, – со значительным видом процитировал палач. – Двенадцать пыток в день, больше не положено.
– Эта дрянь вгонит меня в гроб, – пожаловался он вечером жене.
На следующий день ушлая девица, естественно, вознамерилась повторить свои обычные трюки, но Сиверра, присутствовавший при процедуре, положил этому конец.
– Палач прекратит свои действия только тогда, когда вы скажете, что убили альда Дамиани и танну Монтеро своими
