— Ну я-то тут при чем?
Она уже не могла остановиться:
— Вор не только находится в постоянном страхе, что не может оттуда выйти, но он действительно не может выйти. Остроумно? Какаду летают над ним, и ему кажется, что это летучие мыши. Кокоша, если он начинает искать выход, бац его клювом, а? А Митрофан…
— Кошмар, — сказал я, — действительно кошмар.
— Для вора, — посчитала нужным добавить она.
— Но этот кретин, — сказал я, — тем не менее…
— Какой кретин? — не дав мне договорить, она прямо-таки уничтожающим взглядом посмотрела на своего мужа.
— Мерзавец какаду, — сказал я.
Нет, она уже никак не могла остановиться:
— А вы не находите, что у нас в комнатах все-таки немного тесновато? И не много ли дверей, а? Двадцать две. Не многовато? Двадцать две на такую квартиру, сами понимаете…
Откуда я мог знать, сколько полагается дверей на такую квартиру.
Я сказал:
— У вас очень просторно, как нигде, а дверей столько, сколько нужно в данном случае.
— По-честному, давайте по-честному. Сколько бы вы поставили дверей?
— Точно столько же, сколько у вас.
— Ну вот видишь? — На этот раз она совершенно презрительно посмотрела на своего мужа.
— Я все-таки считаю, — сказал муж, — что одной двери могло бы и не быть.
— Я не заметил, — сказал я с видом абсолютного знатока дверей.
— Помолчал бы ты уж, Константин, — сказала хозяйка, — а знаете, мы хотим еще кухню перегородить.
— А кухню зачем?
— Вторую плиту поставить.
— А… зачем?
— Они сами по себе — мы сами по себе.
— Кто — они?
— Какаду и Митрофан.
— А зачем им быть самим по себе?
— Видите ли, Петр Петрович, как вам пояснить, у них свои наклонности — у нас свои, с ростом у них проявляются индивидуальности, а мы, сами понимаете, в возрасте другом. У них развились вкусы, Митрофан сам готовит, никому не позволяет, и создается толчея у плиты…
— Толчея у плиты, — повторил я, чтобы что-нибудь сказать.
— Вот вы меня сразу поняли, а для хозяйки, согласитесь сами…
Я закивал головой в знак согласия.
— Нет, вы действительно согласны? А он… — И теперь она уже каким-то третьим взглядом посмотрела на своего мужа.
— Ну, если Митрофану необходимо… — Я почувствовал, что говорю серьезно и ввязался в разговор потрясающе дурацкий.
— Ну, если вы мне не верите, пусть он вам сам скажет.
— Я люблю одно, а она любит другое, — сказал Митрофан.
— Ну вот видите! Иногда он мне помогает, но сейчас характер у него резко изменился… в сторону эгоизма.
Кот сказал:
— Врет она.
— Ну вот, видите, как он со мной стал разговаривать! Раньше не было.
— Да не слушайте вы ее, — сказал кот, — вечно врет.
— Ну вот, видите, ремизить так свою хозяйку… Ах, Митрофаша, Митрофаша… Вы не поверите, мы его назвали в честь Митрофана, кота из литературы… Ну как фамилия этого писателя?..
— Какого вы имеете в виду?
— Ну, этот… с бородой.
— Хемингуэй, что ли?
— Другой.
— Молодой или старый?
— Вроде совсем средний.
— Плохой писатель, что ли?
— Да мы не знаем… — призналась хозяйка, — нам просто сказали, вот и все. Тот, который про недоросль написал. Ну, бог с ним.
— А кто вас надоумил комнаты так перегородить? — спросил я.
— Один знакомый архитектор, с очень оригинальным мышлением: между прочим, он советует увеличить сумму вдвое.
— Да не сумму, а цифру, — поправил муж.
— Какую цифру? — спросил я обалдело. — Теперь уже я почувствовал, что меня начинает уносить от берега в пустынный океан. Я плыть уже не мог. Стал уставать. Тонуть. Голова моя стала уставать самым серьезнейшим образом. Уходить в середине разговора было неудобно, и я решил: что будет — то и будет.
— Утвердить тридцать две, — услышал я.
— Как то есть утвердить?
— Ну, он так выражается, оригинальный во всем человек.
— Кто — он?
— Да архитектор, боже мой, как вы не поймете.
— Ну?
— До него доходит как до жирафа, — сказал какаду.
«Сволочь», — подумал я.
— Перестань, — сказала хозяйка, — так вот… он нам посоветовал разделить каждую комнату еще на половину, чтобы тридцать две комнаты было, теперь-то вы, надеюсь, понимаете?
Я ужаснулся:
— Он вам серьезно советовал?!
— Бывает, бывает, — сказал кот.
— А вы не советуете? — встревожилась хозяйка.
— Я, знаете ли… просто…. удивлен… архитектор вам такое посоветовал… а может быть, он не архитектор вовсе?..
— Как не архитектор?! — возмутилась хозяйка. — Он и коту имя дал!
— Коту-то ладно…
— Так вы говорите, говорите, не стесняйтесь, мы любим прямоту, а вы любите говорить прямо, нам вовсе не безразлично мнение общественности.
— Какая уж я-то общественность… — Теперь мне уже показалось, что меня уносит в дебри, я очень впечатлительный человек, с воображением. Ни разу в жизни я не представлял общественности — вероятно, это плохо, но почему они принимают меня совершенно не за того человека? Слегка мне стало страшновато, и я ощутил нереальность обстановки, что ли, сюрреализм наяву… Покосился на кота. Он мне подмигивал. Какаду Кокоша, как мне показалось, готовился к прыжку.
— Уберите этого типа… — сказал я.
— Какого типа?
— Вашего мрачного какаду, в конце концов! Если он говорит по-человечески, дерется, как заправский боксер, то можно ведь его назвать типом?
— Ах, вы про Кокошу! Да бросьте о нем думать. Если его как следует стукнуть, он больше не бросается. Вы очень верно в самом начале поступили. Саданите его еще раз крепко по башке, и он утихомирится.
— Гады… — процедил Кокоша.
— Между прочим, он любимец мужа, — сказал хозяйка, — часто с ним тренируется на кулачках, и вот результат: в области солнечного сплетения у мужа частенько побаливает, и постоянно требуется врачебное вмешательство.
— Но вы-то почему разрешаете мужу такие вещи! — вырвалось у меня.
— А что я могу сделать? Мужчины знаете какие… Говоришь ему, говоришь, а он свое… И потом, ведь не могу я уследить: в магазин, парикмахерскую нужно сходить. А дома попробуй найди их, в какую комнату они отправились драться на кулачках.
— Ну и подлец, — сказал я.
— Кто, я?! — удивился хозяин.
— Бывает, бывает… — зевнул кот.
— Не намекай, — сказал коту хозяин. На что он намекал, мне было уже совсем не разобраться.
— Нет, все-таки ума не приложу, — сказал я, — мне кажется более чем странным… Вся ситуация… вы простите меня… не могу понять!
— А чего тут понимать? — сказала хозяйка. — Хочешь — дерись с какаду, не хочешь — не дерись, поступай как хочешь, муж сам виноват в данном случае. Он сам научил его прыжку, или, как у вас называется, апперкоту…
Я встал уходить.
— Погодите, может быть, чайку? — спросил хозяйка.
— А где вы пьете чай, в какой комнате? — поинтересовался я.
— Каждый пьет чай в той комнате, в какой захочет. На этот счет у нас тоже полная свобода выбора.
— По отдельности, что ли, пьете?
— Он в одной комнате, я в другой.
— Зачем?
— Тесновато, я же вам говорила. Со столом и стулом может поместиться только один человек в одной комнате.
— А как же мы все втроем одновременно будем пить чай?
— В кухне. Поэтому я и сомневаюсь, стоит ли кухню перегораживать или не стоит. С одной стороны, Митрофану будет удобно, с другой стороны, мы не сможем втроем с соседом выпить чай. Но можно каждому пить чай в отдельной комнате, согласитесь, что шикарно.
— Да, но… каждому пить чай в отдельной комнате скучновато… невозможно побеседовать…
— Почему невозможно? Через перегородку слышно почти точно так же. Говорите себе через перегородку, а мы вам через ту же самую перегородку будем отвечать.
— А если я в третьей комнате, значит, я через две перегородки должен разговаривать?
— Для этого я и убежал, оставил вас в той комнате, чтобы вы поняли, что слышимость прекрасная, и если бы перегородки не были обиты рубероидом, звукопроницаемость могла бы быть еще лучше.
— Но зачем же вы обивали рубероидом? Им кроют крыши.
— Только дураки им кроют крыши, — улыбнулся хозяин, — насчет рубероида я могу прочесть вам лекцию.
— Не надо, — испугался я.
— Рубероидом надо крыть стены. И знаете, почему?
— Не знаю, — сказал я, чуть не упав со стула.
— Во-первых, обои на них ложатся, как масло на хлеб, и потом, вы заметили деликатную пупырчатость?
— Где? Когда?
— Ну, когда мы с вами ходили по комнатам, вы ничего не заметили?
— А чего я должен был заметить?