нападали на слишком слабое сопровождение, забирали пленных, истребляли больных и раненых и отнимали продовольствие, которое доставлялось в крепости, главным образом в Барселону. В то время как микелеты делали непроходимыми внутренние дороги, английские флотилии делали столь же опасными дороги на побережье. Барселона, где приходилось кормить и гарнизон, и жителей, едва выживала, несмотря на то, что армия Макдональда занималась исключительно ее снабжением и французы отважились даже на несколько морских экспедиций, чтобы послать ей продовольствия и боеприпасов морским путем. Обычно до Барселоны доходило около четверти того, что в нее отправлялось.
Каталонская армия, которая обрела в Таррагоне прочную базу, продовольствие, боеприпасы, помощь английского флота, а при необходимости и надежное убежище, осмеливалась порой выдвигаться с морского побережья к самому подножию Пиренеев и, к всеобщему великому удивлению, смогла даже доставить помощь в крепость Фигерас, которую французы упустили в результате предательства. Воспользовавшись тем, что генерал Бараге-д’Илье еще не успел подвести к крепости достаточно войск, чтобы начать осаду, маркиз Камповерде прорвал слабую линии блокады и доставил в крепость продовольствие и людей, к великой радости всей Каталонии.
Французским офицерам и солдатам приходилось выносить еще больше невзгод, чем они причиняли своим врагам. Когда солдатам удавалось раздобыть немного зерна или скота в невозделанных пустынных полях или смастерить себе обувь из шкур животных, они бывали почти довольны. Офицеры же, привыкшие жить иначе и вынужденные поддерживать достоинство своего звания, жестоко страдали душой и телом. За отсутствием жалованья им не на что было купить сапоги, поскольку Наполеон, выделяя на жалованье Испанской армии 48 миллионов в год и предоставляя ей кормиться за счет занимаемой страны, полагал, что этих денег должно хватать на всё необходимое. Но в 1810 и 1811 годах на жалованье требовалось 165 миллионов, то есть более 80 миллионов в год вместо 48. Между тем в 1810-м Наполеон прислал 29 миллионов, а в 1811-м – 48 миллионов, то есть 77 миллионов вместо 165. Эти деньги частью были разграблены по дороге, частью потрачены на срочные закупки или ремонт артиллерии, частью задерживались в сборных пунктах. Андалусская армия не получала почти ничего, но жила в богатом краю, и если бы Сульт управлял своей провинцией так же, как Сюше, его армия не знала бы нужды. Португальская же армия, воевавшая среди каменистых полей Португалии и Саламанки, оказалась лишена даже жизненно необходимого. Таково было положение в Испании – после стольких надежд в 1810 году, после двух лет новых боев, после отправки 200-тысячного подкрепления по заключении Венского мира, после принесения в жертву стольких солдат и генералов и загубленной славы Массена, Нея, Журдана, Ожеро, Сульта, Виктора, Сен-Сира!
Неужели эта гибельная страна была и в самом деле непобедима? Превосходные судьи, ненавидевшие Испанскую войну и наблюдавшие ее вблизи – Сен-Сир, Журдан и сам Жозеф, – так не считали и думали, что с бо́льшими средствами, при большем терпении и последовательности можно было добиться успеха.
В некоторых провинциях уже замечали симптомы усталости, которой следовало воспользоваться. Чувство, поднявшее на борьбу всю Испанию, было сильным, единодушным и справедливым; в то же время, после четырех лет войны, при виде такой крови и стольких разрушений, страна не могла не спросить себя, ради кого и чего она терпит такие страдания. И в самом деле, как только где-нибудь наступало затишье, оставляя место размышлению, как например в Сарагосе или Мадриде, люди начинали думать, что государи, ради которых они сражаются, не столь уж достойны той преданности, которую им выказывают. Кортесы, провозгласив несколько бесспорных, но преждевременных для Испании принципов, вызвали только анархию и находились теперь в Кадисе, в нищете, раздорах и беспрерывных пререканиях с англичанами. Жозеф же, напротив, в глазах всех, кто к нему приближался, оставался мягким и просвещенным государем, умеренным представителем революции, позволявшим надеяться на разумное реформаторское правление. Конечно, он был новым государем, узурпатором, если угодно, навязанным другим узурпатором, но разве в Испании уже не стало исторической традицией возрождать страну с помощью иностранных династий? Мадрид, видевший Жозефа близко, в конце концов оценил его и успокоился. В Арагоне, где представителем нового правления был генерал Сюше, начинали даже считать это правление благом и думать, что оно в сто раз лучше правления инквизиции, князя Мира или королевы Марии-Луизы. Только вечная война, нищета, пожары, грабежи и всеобщий страх перед Наполеоном возмущали даже самых умеренных испанцев. Но если бы Жозеф мог платить своим чиновникам, платить жалованье армии и кормить ее со складов, а не за счет местных жителей, поддерживать порядок и дисциплину, и добиться от Наполеона и генералов должного уважения, абсолютно необходимого для столь гордого народа, как испанцы, если бы, наконец, он мог рассеять страхи касательно потери Эбро, ему удалось бы добиться повиновения.
Нелишне заметить, что испанские солдаты, служившие у Жозефа, переставали дезертировать и, то ли от усталости, то ли из зависти к герильясам, как только им начинали платить жалованье, начинали выказывать верность. У Жозефа служили 4–5 тысяч испанцев, которые оставались в рядах ровно столько, сколько им платили. Было очевидно, что с деньгами можно было заполучить и двадцать, и тридцать тысяч человек, и они стали бы превосходными солдатами французской выучки. Даже герильясы, настоящие бандиты, думавшие только о грабежах, постепенно начинали соблазняться приманкой жалованья. Когда в Ла-Манче амнистировали некоторое количество герильясов и стали им платить, они покорились и даже стали поступать на службу.
Конечно, ни одного из благоприятных симптомов не замечали близ очагов восстания, где страсти были накалены, где англичане возбуждали и поддерживали враждебность к Франции, где надежды на победу сохраняли всю их пылкость, а грабежи были особенно прибыльны. Но в других местах дело обстояло иначе. И хотя положение французов на полуострове оставалось крайне тяжелым, если бы они предприняли последнее и мощное усилие и прогнали англичан, потратив на это главное дело все необходимые силы, покорение испанцев было бы предрешено, учитывая огромную усталость населения и отсутствие разумной цели (ибо возвращение марсельских или валансейских Бурбонов таковой целью считаться не могло).
Когда доведенный до отчаяния Жозеф собирался ехать в Париж, чтобы просить Наполеона придать другое направление испанским делам или же разрешить ему вернуться к частной жизни, многие честные люди в Мадриде, Вальядолиде, Бургосе и Витории подходили к нему и говорили следующие слова. «Смотрите, что нам приходится терпеть, и посудите, можно ли надеяться привлечь нас к себе таким правлением! Нас грабят, жгут и убивают и ваши солдаты и те, которые называют себя нашими;
наше имущество и наши жизни во власти бандитов обеих наций. Мы ничего не ждем ни от анархического правления Кадиса, ни от
