прежнее равновесие между городскими и сельскими промыслами евреев.
Городской еврей был торговцем, ремесленником или шинкарем. В большинстве городов черты оседлости замечался сильный перевес еврейских мещан над христианскими. Везде преобладал мелкий торг, но попадались и зажиточные купцы, ездившие за товарами на заграничные ярмарки, преимущественно в Лейпциг и Кенигсберг. Туда они возили российские продукты (кожи, меха и прочее сырье) и закупали мануфактурные товары. Многие, особенно из Литвы и Белоруссии, имели оживленные торговые сношения с русским промышленным центром в Москве и немецким в Риге. Для ввозимых заграничных товаров открывался обширный рынок во внутренних российских губерниях; евреи устремились туда, но сразу встретили отпор со стороны русских купцов, завопивших о конкуренции и побудивших правительство признать монополию туземных кулаков во вред потребителю, как это было в Москве (§ 44). Монополистам, однако, не удалось совершенно закрыть внутренний рынок для изящных и дешевых заграничных товаров, которые все-таки привозились купцами-евреями в дозволенные им временные приезды. По «Положению» 1804 года такие приезды разрешались по особым губернаторским паспортам. Вторая из городских профессий, ремесло, считалась ниже рангом, чем торговля: ею занимался бедный класс; люди книжные и члены «порядочных» семейств считали унизительным для себя быть портными, сапожниками и т. п. Однако число ремесленников все-таки было значительно: они составляли в среднем одну шестую часть еврейского населения (по статистике 1812— 1818 гг.). Возникали особые цехи еврейских ремесленников, так как христианские цехи не принимали евреев. Цехи объединяли обыкновенно представителей нескольких или даже всех ремесел в данной местности; в значительных общинах ремесленники имели свою особую синагогу, так как в общих синагогах «баале-батим» (зажиточные люди) отводили «баале-мелахот» (ремесленникам) задние места. Рядом с лавкой и ремесленной мастерской стоял шинок, или кабак, который обыкновенно соединялся с заезжим домом. Продажа водки была рассчитана главным образом на крестьян, приезжавших в город в базарные дни. Но в городах питейный промысел занимал второстепенное место: его главною базою была деревня.
Наблюдатели тогдашнего экономического быта свидетельствуют, что во многих городах и селах еврейский посреднический или ремесленный труд являлся необходимым элементом народного хозяйства, что без еврея нельзя ни купить, ни продать, ни что-либо изготовить[64]. Еврей стремился к удешевлению продукта как в ремесле, так и в торговле; он довольствовался малым заработком, ибо крайне скудно удовлетворял свои личные потребности. Благодаря посредничеству вездесущего еврея-скупщика крестьянин сбывал на месте все свои продукты, даже такие малоценные, которые ему не стоило бы возить в город. И при непрерывной, лихорадочной работе еврей в среднем был так же беден, как крестьянин, хотя еврейскому быту была чужда одна из причин крестьянского разорения — пьянство. Это вызывалось переполненностью городов и местечек торговцами и ремесленниками, которая особенно давала себя чувствовать вследствие систематического вытеснения евреев из их исконных сельских промыслов и наплыва поселян в города.
Когда официальные акты говорили о «питейном промысле» евреев в деревнях как исключительном их занятии, они не точно определили объем сельских промыслов еврея, которые были связаны с торговлей вином, но не только с нею. Арендуя право пропинации у помещика, еврей держал в аренде и другие статьи сельского хозяйства — молочную ферму, мельницу, рыбную ловлю; затем он занимался скупкой хлеба у крестьян и продажею им необходимых в хозяйстве товаров — соли, посуды, кос, серпов, которые привозил из города. Он обыкновенно совмещал в своем лице виноторговца, лавочника и скупщика. По дороге между городом и деревней тянулась цепь еврейских корчем или постоялых дворов, которые в то время конного сообщения служили станциями для проезжих. Всю эту веками сложившуюся хозяйственную организацию русское правительство стремилось разрушить без замены ее новой, более нормальной. Когда появился закон 1804 г. о предстоящем спустя три года выселении всех евреев из деревень, многие помещики, не дожидаясь срока, стали отказывать своим арендаторам-евреям в праве проживания и торговли в деревнях. Начался наплыв в города, где не хватало источников пропитания и для прежних жителей. Правительство манило гонимых к двум новым профессиям: к основанию фабрик и земледельческих колоний. На открытие фабрики у бывшего арендатора не было ни достаточного капитала, ни умения, да и невозможно было искусственно насаждать фабричный промысел без предварительного обеспечения рынка для сбыта продуктов. Несколько фабрик шерстяных изделий было основано евреями в Литве и Украине, но они, конечно, не могли дать работу десяткам тысяч людей[65]. И вот все взоры обратились на земледельческую колонизацию.
В статуте 1804 года были обещаны несостоятельным евреям, желающим стать земледельцами, казенные земли в ряде губерний, денежные ссуды на обзаведение и освобождение от податей в течение нескольких лет. Поселяне-изгнанники ухватились за это обещание, как за якорь спасения. В 1806 г. группы евреев из Могилевской губернии обратились к губернатору с просьбой переселить их в Новороссийский край для занятия хлебопашеством. Поверенные этих групп ездили в Петербург и, по указанию министра Кочубея, отправились в Херсонскую губернию для осмотра и выбора земли. Министр, по соглашению с херсонским губернатором, дюком Ришелье, решил отвести еврейским колонистам особые участки земли в тамошних степях и водворять их под надзором новороссийской «Опекунской (переселенческой) конторы». Не успели первые могилевские труппы приготовиться к переселению, как посыпались просьбы от многочисленных групп евреев из других губерний (Черниговской, Витебской, Подольской) о переселении их в новороссийские колонии. Число желающих достигло уже к концу 1806 г. полутора тысяч семейств, приблизительно в 7000 душ. Правительство смутилось: оно не было подготовлено к перемещению такого количества людей на казенный счет. В 1807 г. образовались первые колонии евреев-земледельцев на юге России: Бобровый Кут, Сейдеменуха, Израилевка (все в Херсонской губернии); в них поселилось около 300 семейств из 2000 душ.
Масса желающих переселиться в колонии все возрастала. В течение всего 1808 года, времени усиленного выселения евреев из деревень, белорусские губернаторы осаждали министра внутренних дел просьбами — пустить в Новороссию возможно большее число еврейских семейств. Деревенских евреев, доносил витебский губернатор, «безвременно прогнали, разорили, ввергли в нищету; большая их часть лишена дневного пропитания и крова, а потому они в немалом количестве идут в Новороссию. Многие, в чаянии Переселиться в Новороссию, продали все свое имущество и неотступно просятся туда, хоть только для жительства». Но в то же время от Переселенческой конторы в Новороссии и от дюка Ришелье получались в Петербурге донесения о необходимости задержать поток переселения, ибо и первые партии колонистов с трудом устроились, а для новых нет ни изб, ни приспособлений. К началу 1810 г. в семи колониях Херсонской губернии пристроилось до 700 семейств, но столько же еще ждали устройства, скитались и бедствовали.
