Наконец Либер засобирался, и, как только он попрощался, Оливия сказала:
«Похоже, вы заблудились, генерал. Вы, наверное, думали, что приглашены в гостиную, где застанете многолюдное собрание, блестящих собеседников, а попали к несчастной и совершенно одинокой женщине, которая проводит таким образом большую часть своих вечеров…»
«Я пришел к вам, сударыня, и только к вам», — возразил генерал.
«Но я оказалась не одна — это вы имели в виду?»
«О нет, сударыня, конечно же нет. Должен признаться, я вовсе не намеревался вмешиваться в интимный разговор…»
«Даже не знаю, как понимать ваши слова».
«Просто я крайне удивлен, что мне удалось застать прекрасную Оливию одну».
«Одну?»
«Ну, конечно. Как мне показалось, она обладает слишком возвышенным умом, чтобы удовлетвориться общением с посредственностью».
Оливия грустно, но слегка насмешливо улыбнулась:
«Если бы я была такой откровенной кокеткой, как вы полагаете, я бы ответила, может быть, что была одна только потому, что ждала вас. Честно говоря, это значило бы кривить душой, а я уже давно не утруждаю себя ложью».
«Так вы не ждали меня, сударыня?» — с притворно-изумленным видом произнес господин де Мер.
«Могу поклясться, сударь, я совершенно о вас позабыла».
«Крайне благодарен вам за прямоту, хоть она и мало лестна для меня».
«Возможно, еще более нелестна, чем вы думаете, ибо я крепко озабочена одной проблемой — как избежать слишком навязчивых типов».
«Вот это да! — воскликнул генерал, давно уже так не веселившийся. — Язвите? Вы не так естественны, как вчера, я могу и рассердиться!»
«Все потому, наверное, что я тоже рассержена».
«И чем же?»
«Тем, что вы пришли».
«В самом деле? Соблаговолите объяснить, почему?»
«А вы не приметесь слишком рьяно за мной ухаживать?»
«Боже упаси! Я давно бросил утруждать себя чрезмерным фатовством».
«Хорошо, я, так и быть, поведаю вам о причине моего недовольства. Я встретила вас вчера в совершенно невыносимой компании; вы, как и я, откровенно скучали среди всеобщего веселья; это был великолепный, такой тихий и приятный вечер, что я даже не заметила, поверьте, это уже многого стоит для меня, как пролетело время, — вы же не замечали, как теряете свое, — а это, конечно, что-нибудь да значит для вас. Когда-нибудь я бы вспомнила об этом вечере, да и вы тоже. Можно не сомневаться, что это воспоминание имело бы весьма бледный вид по сравнению с множеством других из вашей жизни и было бы весьма бесцветным для меня, если бы я стала разыскивать его среди бурных лет моей юности, но в том пустом существовании, которое я веду теперь, да и вы, похоже, тоже, оно заняло бы весьма значимое место».
«Тогда почему? — уже с неподдельным удивлением прервал Оливию генерал. — Почему же вы желаете, чтобы все пропало втуне?»
«О! — воскликнула Оливия. — Не нужно всех этих древних как мир куртуазностей. Я стою гораздо больше или куда меньше. Волшебство пропало, потому что вы пришли и застали меня с господином Либером; я почувствовала, что вы судите обо мне по моему положению, более того, я знаю, что вы осуждаете меня».
Пока Оливия произносила эти слова, генерал внимательно смотрел на нее, уже совершенно очарованный ее поистине королевской красотой, истомленной то ли физической, то ли душевной болью и оттого еще более трогательной.
«Из всего, что вы мне сейчас наговорили, я не понимаю только одного — вот этого пустого существования, о котором вы упомянули».
«Сама удивляюсь, — согласилась Оливия, — и нельзя сказать, что я не способна заставить самых блистательных поклонников падать к моим ногам; успехи некоторых знакомых мне женщин позволяют поверить, что это никак не миновало бы меня, если бы только я снизошла до такого желания. Но скажите, пожалуйста, зачем мне все это? Ради пустословия? Если честно, то всем этим я слишком давно избалована. Ради клятвенных заверений… в любви? Но если еще честнее, то все эти заверения, по крайней мере в доступной моему взору части общества, давно потеряли былое значение и привлекательность, так что меня уже не соблазнишь новыми испытаниями и новыми уроками любви».
«Любви? — прервал Оливию господин де Мер. — Но вы говорите вовсе не о любви. И мне кажется очень странным, что я не нашел ее здесь».
«Как? — искренне удивилась Оливия. — Но ведь, ей-богу, я только что вам сказала, что давно отказалась от нее».
«Простите меня великодушно, — ласково улыбнулся господин де Мер, — но, я думаю, что вы говорили вовсе не о любви».
«Но о чем же?»
«Уж не знаю, как вам объяснить…»
«О! Говорите прямо, — оживилась Оливия. — Говорите все как есть. Я умею слушать, я женщина добрая, более того, чтобы вы не смущались, напомню вам, что я женщина уже немолодая…»
Господин де Мер, кивнув, еще раз улыбнулся и продолжил:
«Хорошо, я скажу, но только повинуясь вашим желаниям. Как мне кажется, вы отказались вовсе не от любви, а, судя по вашим же словам, от того, что на нашем грубом солдатском языке называется любовными похождениями».
«О! Понимаю, — засмеялась Оливия. — Но признаюсь, я еще более рьяно готова отринуть то, что вы имеете в виду под словом любовь, чем то, что вы называете похождением».
«Должно быть, она причинила вам немало страданий!» — проговорил генерал.
«Да, — несколько стыдясь и почти что с отвращением ответила Оливия. — Эта любовь принесла мне немалую боль, боль унизительную, отвратительную и позорную; я любила по-настоящему всего один раз, но хотела бы забыть об этом».
«Вот-вот! И я тоже, — подхватил генерал, — как я настрадался от любви! Ужас! Самые святые мои чувства были обмануты, самая безграничная моя преданность была оскорблена и оплевана, а вера и обожание той, которую я любил всей душой, оказались лишь игрушкой в ее руках, и все-таки… и все-таки память моя не отягчена этими муками».
«В самом деле?» — Оливия, судорожно схватившись за подлокотники кресла, с непритворным удивлением взглянула на генерала.
«Неужели вам непонятны мои чувства? — продолжал генерал со все большим воодушевлением. — Разве не очевидно, что в бедности и истощении сердце с великим счастьем вспоминает о том времени, когда его переполняли упоительные стремления и благороднейшие надежды? Любить! Любить, знать, что рядом есть живая душа, которая впитывает все, что вы делаете доброго и прекрасного ради ее счастья. Чувствовать, что есть слабое существо, которое вам верит и вверяет свою судьбу, засыпает и пробуждается в полной безмятежности под вашей надежной защитой. Если же ваша возлюбленная связана другими обязательствами, то ожидание или раскаяние сводят вас с ума; она дышит вами точно так же, как вы живете ее дыханием, понимает вас с полувзгляда, когда вы молчите, лучше вас чувствует, о чем вы думаете; ее счастье дороже для вас, чем жизнь, и, наконец, она держит ваше сердце в том постоянном ощущении счастья и желания, что расширяет пределы вашего существования и выводит на безграничные просторы радости или страданий! О сударыня, вы кривите душой, вы не можете отказываться от подобных воспоминаний, или же вы никогда не любили!»
При этих словах Оливия прижала руку к сердцу, будто услышала что-то неведомое и скорбное. Она немо взирала на господина де Мера, ее глаза словно зажглись новым ярким светом, сквозь который она не могла еще отчетливо разглядеть своего собеседника, но наконец она тихо произнесла размеренным голосом:
«И вы любили вот так… Именно так?»
«И вас, несомненно, любили именно таким образом, — продолжал генерал, — или по меньшей мере вы испытывали когда-либо чувства, подобные тем, о которых я только что говорил».
Оливия, опустив глаза, покраснела. В этот момент она стыдилась сама себя, погрузившись в сожаления о собственной жизни, погубленной в наслаждениях. Желая отбросить грустные мысли, она возобновила разговор, почти что прерванный ее молчанием:
«Вы так предаетесь воспоминаниям, вы, еще совсем не старый… И вы считаете, что страсть, которая так хорошо вам знакома, не овладеет вами вновь?»
«Надеюсь, что нет, — улыбнулся генерал, — но тем не менее я не стал бы зарекаться! Для этого мне нужно только повстречать женщину, подобную вам, которая не постесняется взять на себя труд превратить меня в пылкого влюбленного».
«О, — воскликнула Оливия с поистине ребяческим восторгом, — как бы я хотела влюбить вас в себя!»
«Это здорово бы позабавило вас, не правда ли?»
«О, не говорите так, — с мольбой в голосе сказала Оливия, — клянусь вам, что мне было бы крайне неловко превращать подобные чувства в игрушку. Я нередко валяла дурака и смеялась почти надо всем, но никогда, уверяю вас, мне не пришло бы в голову издеваться над столь серьезной страстью».
«Тогда вы, должно быть, очень жалостливы, — заметил генерал, — если ни разу не обрекли на страдания жертв внушенной вами страсти?»
