— Ты хочешь сказать, день Венеры{226}, — поправил Дьявол.
— И что же за брачный союз тебе предстоит там сотворить?
— Хочу убедить одного мандарина{227} жениться на дочери его смертельного врага, дабы прекратить многолетнюю вражду между семействами.
— Очень мило с твоей стороны, — ухмыльнулся Луицци, — и ты думаешь, тебе это удастся?
— Очень даже надеюсь, черт меня забери! Этот брак должен привести к великолепным результатам.
— Заставить забыть о взаимной ненависти — это вполне можно назвать добрым делом… И ты хочешь его совершить?
— Просто-напросто я смотрю далеко вперед. От этого брака родится десять детей; пятеро встанут на сторону отца, а остальные переметнутся в лагерь семейства матушки. Отсюда смута, распри и затем — братоубийство.
— Ну и змей же ты! — выдохнул Луицци.
— Разве ты только что не восхвалял мою добродетель?
— Надеюсь, твои коварные интриги развалятся на полпути.
— Надеяться не вредно, — осклабился Дьявол, — по крайней мере, жених уже отправил к невесте сватов.
— Да ну? — недоверчиво хмыкнул барон. — Кажется, я читал не так давно в книге одного ученейшего географа, что в Китае семейство невесты засылает к жениху сватов, а не наоборот.
— Что ж, он не слишком врет, ваш ученый муж: хотя бы сваты фигурируют в этом деле — и то хорошо. Большинство ваших академиков отмечают города на месте болот, а пустыни там, где высятся древние города, так что тот, о ком ты говоришь, вполне заслуживает уважения.
— Не забудь — скоро я призову тебя обратно.
— Я же сказал, я только на минутку в Пекин и обратно.
Дьявол исчез, а Луицци попросил впустить господина Гангерне и маркиза де Бридели. Последний, и в самом деле весьма миловидный юноша, не вынимавший пальцев из пройм своего жилета, был бы просто совершенством, если бы не самая малость: слишком вычурная прическа, слишком много золотых цепочек и пуговиц с бриллиантами, а также слишком громоздкие перстни.
После обычных приветствий Луицци несколько смутился: как завязать разговор, ради которого он принял Гангерне? Ведь он не знал, говорил ли Гангерне сыну, что посвятил барона в их тайны. Тем не менее отступать было некуда, и Луицци, решив действовать напролом, обратился к Гюставу:
— Так вы покидаете театр, сударь?
— Эх, господин барон! — воскликнул юноша, переместив напомаженные руки в дебри своих карманов. — Разве человеку, обладающему хоть каким-то талантом, есть место в театре в наше время?
— Но, как мне кажется, там найдется место кому угодно.
— Вот именно, — осклабился Элевью, — ибо там нет никого. Посредственности нынче в моде, а мне не хватает склочности, чтобы с ними бороться.
— Но я думаю, — продолжал Луицци, — публика ценит настоящие дарования, а не склоки и интриги.
— Да, господин барон, однако для этого публика должна знать, что такое настоящий талант.
— Но ведь руководители театра заинтересованы в том, чтобы нанимать одаренных артистов…
— Да бросьте вы, в самом деле! Что они, бюрократы, понимают в искусстве? Единственное, в чем они смыслят, так это в искусстве подхалимажа! А зависть к сопернику у некоторых индивидуумов, претендующих на первые роли, просто непередаваема! Вот пожалуйста — всего за неделю до того, как я нашел своего отца… вы ведь, должно быть, в курсе, какое счастье свалилось мне на голову в виде дорогого папаши, маркиза де Бридели?
— Да-да. — Луицци переглянулся с Гангерне, который, как это было ему свойственно, смачно заржал.
— Так вот, как я уже говорил, пару недель назад я зашел к директору Опера-Комик. Он был в немалом затруднении: первый тенор отказался играть в вечернем воскресном спектакле, что означало потерю четырех тысяч франков. Мы обсуждали некоторые пункты нашего договора, в то время как посланный им врач обследовал тенора в его уборной, дабы освидетельствовать состояние здоровья… О голосе речи не было — он уже давным-давно отморожен. Так вот, мы уже почти пришли к соглашению, как вдруг пришел режиссер, заявивший, что первый тенор соглашается петь, но только небольшую одноактную пьесу.
«Все ясно! — воскликнул я. — Он знает, что я здесь!»
«Возможно, сударь, — поддакнул мне режиссер, — он видел, как вы входили в театр».
«Так вот, — продолжал я, — хотите, я заставлю его петь?»
«Еще бы! Вы оказали бы мне неоценимую услугу!» — взмолился директор.
«Тогда попросите его спуститься», — велел я.
Вскоре явился тенор с непередаваемо кислым выражением на физиономии. Я скромно держался в углу.
«Не могу петь! — заявил он с порога. — Я переутомился и более того — нездоров!»
Не обратив на эти слова ни малейшего внимания, я начал восходящую гамму от до нижнего до до самого пронзительного: до ре ми фа соль ля си до ре ми фа соль ля си до до до, что получилось у меня тогда совсем неплохо; тенор, бросив на меня уничтожающий взгляд, заявил:
«Завтра я буду петь в двух больших спектаклях».
— Бесподобно! — воскликнул Луицци.
— Так вот, господин барон, вы просто не поверите мне, если я скажу, что минутой позже этот болван директор отказал мне в ангажементе на тысячу экю; и это после того, как я своей гаммой спас его от убытка в четыре тысячи франков!
— Почему же, я верю, — возразил Луицци, слух которого еще терзала двойная гамма Элевью.
— Конечно, ведь все очень просто, — изящно поклонился Гюстав, — бедняга директор в полном рабстве у негодяя тенора!
— Очень даже может быть, — поспешил согласиться Луицци, — но я так и не спросил у господина Гангерне, чем вызван ваш визит в такой час?
— Во-первых, — заговорил Гангерне, — мне не терпелось представить вам графа де Бридели — проходя мимо, я заметил горящие окна и решил, что вы еще не легли; к тому же я хотел попросить вас хранить как можно крепче секреты, которые я доверил вам сегодня утром. Уж я-то знаю, какой вы правдолюбец…
— Я? Ну что вы! Клянусь, что не скажу ни слова ни одной живой душе, даже здесь присутствующему графу де Бридели…
— А в чем, собственно, дело? — произнес граф.
— Навряд ли это дело вас позабавит, сударь, — несколько свысока ответил ему барон и повернулся к Гангерне: — Но если вы желаете, чтобы я хранил как следует ваши секреты, то ответьте мне на один вопрос. Вы когда-нибудь слышали о некоем господине Либере, финансисте?
— Ба! — радостно заорал Гангерне. — Слышал ли я о своем шурине?
— Так я и знал, — сказал Луицци, — значит, это брат госпожи, как ее… Гаргаблу?
— Марианны Гаргаблу, в девичестве Либер. Антуан Либер, жирдяй из Тараскона{228}, в котором смешались крови Прованса и Нормандии, то есть скупость и непомерная хвастливость, замешанные на хитрости и алчности.
— Настоящий Тюркаре{229}, как мне сдается.
— Вылитый Тюркаре! Ведь он держал жену в черном теле, лишь бы забавляться в охотку с девицами, и напрочь не хотел вспоминать о сестре, помиравшей с голоду.
— Ну что ж! Надеюсь, — продолжал Луицци, — я смогу поведать о нем кое-что новенькое…
— Да ведь он уж помер!
— Ну тогда я, видимо, могу сообщить вам кое-что о его капиталах… Весьма вероятно, что они достанутся истинным наследникам господина Либера.
— То есть мне! — закричал Гюстав, загоревшийся при упоминании о миллионах дядюшки.
— Разве вас это касается, ваше сиятельство? — пренебрежительно обронил Луицци.
— Вам лучше знать, господин барон, — заметил Гангерне. — Ну вот что, — обернулся он к графу, — хватит жестикулировать! Господин Луицци в курсе!
— И с удовольствием войдет в ваш сговор, — улыбнулся Луицци.
— К тому же, — вспомнил Гангерне, — дело со стариканом Риго далеко еще не решено! Он дает два миллиона приданого, но кому?
— Племяннице, насколько я понимаю. Ведь так вы мне сказали?
— Э-э, нет! Риго — бо-ольшой оригинал! Он подарил два миллиона, но никто не знает, кому именно — матери или дочери. Он поставил условие: они должны выйти замуж в один и тот же день, и только при выходе из церкви нотариус вскроет тщательно запечатанный пакет, который вручил ему папаша Риго.
— Черт возьми! — восхитился Луицци. — Неплохой номер он выкинул!
— Это, конечно, так, но ведь речь-то совсем не о том. Каким образом нам могут перепасть миллионы дядюшки Либера?
— Я скажу вам завтра. А пока сходите на «Двух каторжан». Изучите эту пьесу как следует, не хуже чем «Найденыша».
— А-а, понимаю, понимаю! Есть, наверное, некий секрет, который прорвет приличную дырочку в денежном мешке?
— Ну, примерно так. Что ж, приятного вам вечера. А я ожидаю сейчас кое-кого… Нужно навести последние справки.
— Тогда пока, до завтра, — попрощались два Гангерне, из коих один граф, и направились к выходу.
