Оскари и впрямь не было там, дома. Силье еще не удалось встретиться с ним с глазу на глаз. Но это было неважно. Весь Сильин опыт общения с этим парнем сосредоточился теперь в том мерзком кругу, центром которого стала изба Тонттилы. И Силье казалось, будто она только сейчас освобождается от объятий того, вернувшегося из Америки мужчины.
Силья наконец обернулась, она узнала двух шедших за нею девушек, Лемпи и Ийту. Они были служанками в соседней деревне и шли на танцы. Немного поколебавшись, Силья пошла вместе с ними.
— Старую Мийну, что ль, ходила навещать, Силья? — спросили девушки с невинным видом. Но в вопросе явно была капелька насмешки. Силья ответила:
— Там был и старый Юсси.
— Ну да, а Оскари? — спросила одна из девушек, слегка сощурившись.
— Нет.
— Оскари же шел нам навстречу в ложбине Силта, — прямодушно сказала на это другая.
Когда девушки пришли, танцы были уже в разгаре. Даже не просто танцы, а настоящая вечеринка, за вход взимали плату, и в перерыве между танцами было что-то вроде номеров подготовленной заранее программы. На стене висел большой мешок для амурной почты, конверты и бумага лежали на столе. Атмосфера была несколько вяловатой, многие удалые парни еще не появились, а когда они сильно запаздывают, можно полагать, что явятся в подпитии.
Не было видно и Оскари. Какой-то незнакомый парнишка несколько раз приглашал Силью танцевать, но танец у обоих не заладился. Будто ногам перед каждым шагом требовался совет, что делать дальше.
Постепенно народу прибавлялось, и в десятом часу Силья наконец заметила в дверном проеме Оскари. Глаза его хмельно поблескивали, очевидно, он был тут уже давно, но держался в тени. Теперь было видно, что он шутит с Лемпи и Ийтой, а те, как водится, похохатывают, откидываясь всем телом назад и сгибая колени.
Как бы там ни было, Силья ощутила легкую растерянность, остановившись поблизости от них после окончания танца. Она бросила взгляд на Оскари, но он как раз что-то рассказывал. «Чего удивляться — она ходила спрашивать, есть ли у старого Юсси Тонттилы строевой лес на продажу. Ты же небось знаешь, что она на жалованье у Альстрёма… или все же у Розенлёва?..[14] Эй, Силья, кто из них тебе платит?»
Обе девушки повернулись и уставились на Силью. В глазах Сильи возник присущий им темный огонек, а на губах трепетало легкое предвестие самой прелестной улыбки. Затем Силья спокойно перешла на другое место, и обворожительное сияние ее лица вскоре привлекло к ней хороших танцоров. Однако же она все время искала подходящую возможность уйти никем не замеченной. Такая возможность представилась лишь после полуночи, когда начали раздавать амурную почту: тогда внимание всех было сосредоточено на «почтальоне», выкрикивавшем имена. Силья уже шла по дороге, ведущей к шоссе, и не было слышно, чтобы кто-нибудь шел за нею.
Когда все те из присутствовавших на танцах, кому были адресованы письма амурной почты, получили их, несколько писем осталось, и тогда устроили торги — кто больше заплатит, тот их и получит. Какой-то парень приобрел письмо, адресованное Силье Салмелус. Прочитав это письмо вместе со своими ближайшими приятелями, он оставил его на карнизе печи, где оно с соответствующими добавлениями пролежало до утра. Первоначальный текст его был таким: «Почем нынче платит этот Розенлёв за тот лес, что рубят в Нукари, в кровати у хлебной печи? Был бы рад составить патронессе компанию, но мне надо идти на остаток ночи рубить строевой лес, у меня ведь нет этих американских долларов, чтобы я мог его купить в Нукари. Так что мне остается только пожелать всего, но не самого хорошего».
И эта апрельская воскресная ночь была тоже наполнена своими историями. Те, что касались детей человеческих, шли уже к концу, занимался рассвет, необычайно свежее раннее апрельское утро, имеющее, как и вечер, свои краски, но более радостные и ребячливые. После жаркой и пыльной комнаты, где танцевали, было приятно вдыхать легкий запах мерзлой земли. Когда Силья подошла к Нукари, там, на гребне крыши свинарника, покачивала своим хвостиком утренняя бодрая трясогузка. Птица не испугалась, в ее облике было радостное доверие, она улетела лишь тогда, когда это потребовалось для ее собственных весьма важных дел.
И Силья чувствовала себя хорошо, свежо и свободно. Далеки от нее были теперь и Вилле, и Оскари. Память, однако, не хотела вспоминать необычный давешний поход в Тонттилу, а отодвигала его куда-то на самое дно — откуда он спустя некоторое время, когда Силья оказалась совсем в другой обстановке, то и дело всплывал на поверхность или возникал во сне в жутко измененном, искаженном виде.
Но сейчас Силья была рада, что это весеннее утро и солнце отогнали сон. Казалось, они отгоняют от этой комнаты и все воспоминания о том, что случилось в темное время, — Вяйно на его кровати тоже не было, наверное, парень воскресным вечером пошел домой к родителям и остался там. Солнце набирало силу и уже бросало на большой стол прямые лучи, вот-вот они подберутся к изголовью кровати Сильи. Когда еще девушка Силья испытывала такое? Когда-то давно, в далекие дни детства, когда счастливо оканчивалось какое-нибудь происшествие. Отец-покойник — его жизнь словно и была составлена из таких событий, из которых он выходил, делаясь все лучше. Силья чувствовала, что получила что-то на сохранение, что она стала богаче, и она была гораздо уверенней — как будто отец-покойник, черт лица которого она уже больше не помнила, все еще живет с нею и оба они договорились без слов, как в разных случаях надо относиться к этому миру. И в этот миг отношение было солнечным.
Силья действительно не испытывала никакой потребности в сне, но она, не раздеваясь, растянулась на кровати, чтобы вволю насладиться этими необыкновенными утренними мгновениями. И лежа она мечтала, каким новым и иным, чем до сих пор, будет ее мир, она уйдет отсюда куда-нибудь в другое место, все сделается просторнее… наступит весна… а затем и лето… тогда на деревенских дорогах и во дворах будет иначе, и люди будут посильнее и в каком-то смысле лучше, чем здесь… Солнце светит…
Оно и светило уже на веки Сильи, которые незаметно закрылись. И сквозь закрытые веки солнце скорее угадывалось, словно нечто красное и опьяняющее ее сознание, жившее как бы само по себе.
Это продолжалось, пока не пришла хозяйка и не ткнула ее в бок — раньше такого не требовалось.
— Вставай, вставай, да смени юбку, или так и пойдешь в телятник! Видать, все взяла, коль так крепко спишь, — говорила хозяйка.
— Да что же я взяла? — открыв глаза, спросила Силья немного сонным голосом.
— Небось то, за чем отправилась вечером, — ответила хозяйка.
Солнце светило уже вовсю, и свет его убивал все плохое, к чему прикасался. И намеки хозяйки не подействовали на Силью, счастливая, она принялась переодеваться. Стянув с себя платье, она инстинктивно взглянула в окно на деревенскую дорогу и увидела там идущего мужчину. Это был Оскари. В одно мгновение Силья мысленно проделала тот путь, на который Оскари потребовалось два часа. В конце дороги, откуда и шел Оскари Тонттила, находилась некая изба с сенями, двери в которые легко открывались… И та девушка тоже была на танцах, даже садилась за стол читать что-то слащавое… Оскари выглядел усталым и пресыщенным, и шагая, он ни разу не обернулся, чтобы взглянуть на окно Нукари. Казалось, это не намеренное пренебрежение, а будто действительно Оскари напрочь забыл о существовании этого дома.
Таким видела Силья в последний раз своего «кавалера», обществу которого она не противилась, а в последние дни даже была бы почти рада, в первую очередь по той причине, что и другим девушкам ведь такое нравилось и они желали подобного. Неожиданная встреча на льду озера при особо благоприятных обстоятельствах побудила Силью к прямо-таки безумным действиям, которые, как уже упомянуто, оставили осадок в глубине души и позже вызывали в нее легкую досаду. Вероятно, подоплекой перемены настроения, произошедшей на льду озера, была та ночная, завершившаяся победой девушки борьба, которую она однажды вела в Нукари, в кровати, в углу у хлебной печи. Поскольку Оскари Тонттила прежде в общении с нею держался серьезно и сдержанно, а порой даже ребячливо, Силья, скорее всего неосознанно, сочла возможным разделить с ним теперь радость той победы, сообщив ему о ней. Но Оскари оказался не способен на это. И Силье оставалось довольствоваться тем, что ей ни с кем не надо делиться радостью той победы. Может быть, этим-то и было вызвано в то утро возникшее у нее ощущение полноты бытия — подсознательное, как нередко и другие чувства и настроения в решающие моменты жизни.
Хозяйка Нукари всегда относилась к Силье с сочувствием, подобно многим другим людям, знавшим эту девушку. Но сегодня утром Силья была хозяйке неприятна. Хозяйка смотрела на одежду Сильи, мол, как она в этой одежде провела ночь, и хотя ничего предосудительного не заметила, ее нерасположение не проходило. Хозяйка Нукари была еще женщиной в расцвете лет. И хотя и волосы ее поблекли и, когда она смеялась, было видно, что коренных зубов у нее уже нет, но в формах тела и движениях чувствовалась жизненная сила, и когда перед нею оказывался малознакомый мужчина, в ее речи и смехе были лучистость и звонкость… Но сегодня утром служанка Силья раздражала ее.
