Соседкой Сильи по кровати стала Манта, которой, очевидно, было лет под тридцать. Она была настоящей служанкой и сама считала себя таковой, умела, если требовалось, ругаться и могла своим ответом заткнуть за пояс самого отъявленного сквернослова. Но человеком она была очень теплосердечным. В ее почти черных глазах, больших и влажных, глядевших всегда и на всех прямо, возникал жаркий огонек, если гнев или радость волновали ее служаночью душу. Тогда она подымала шум — иногда кричала: «Курица не птица, а служанка — не человек!» — или, если речь шла о какой-нибудь невкусной еде: «Люди не едят, свинья съест, свинья не съест, уж служанка-то съест!» С веселым вызовом она относилась к тому унижению человеческого достоинства, которое сопутствовало положению служанки.
Она не очень-то отказывала себе в радостях жизни; что с того, что положение служанки вынуждало ее вкушать эти радости в несколько более грубых формах, чем то могли позволить себе ее сестры из благородных. Ее лицо и характер были таковы, что она имела мало шансов стать чьей-либо женой, но было немало мужчин, которые соглашались переспать с ней, — деревенских ухажеров, воспринимающих этот мир почти как сама Манта. Она жила тут в служанках уже второй десяток лет, но о ее прошлом в здешних местах знали немного, да и не стремились узнать. Зато Силье — Манта считала ее еще совсем неопытной — она иногда кое-что рассказывала — так говорят с ребенком, который пока всего не понимает. И в жизни служанок большого хозяйства могут случаться такие тихие и сентиментальные моменты… когда Манта своими слегка расширенными большими коровьими глазами глядела на погружающиеся в сумрак небесные просторы и напевала что-то про «волны озера» и «единственную любовь», а поблизости от нее сидела и слушала гораздо более хрупкая и будто бы чудом сохранившая еще девственность маленькая служанка… например, в субботу вечером, расчесывая волосы после сауны.
В Нукари Силья прошла хорошую школу. Хотя в Сийвери все было гораздо большим, однако же основное направление жизни оставалось и здесь таким же, как там, в более бедных условиях. Выиграв однажды в Нукари весьма банальное сражение и обогатившись после этого разнообразным опытом, Силья и здесь управлялась довольно легко. Неподалеку жила одна семья, имевшая дочь одних лет с Сильей. Девушка эта осталась дома, подрабатывала шитьем и, кроме того, увлекалась писанием стихов, и стихи ее были даже напечатаны уже в каком-то религиозном журнале. Силья познакомилась с нею, когда шила себе платье, и вскоре они сделались подругами, вернее, та девушка-портниха стала проявлять к Силье прямо-таки особенную привязанность.
В ту пору большая часть живших в усадьбе работников и служанок была подвержена общим веяниям времени, о которых тогда много и писалось и говорилось. Потому-то прислуга из Сийвери в церковь почти не ходила, и было бы весьма необычным, если бы кто-нибудь из сийвериского «девичника» отправился в церковь на исповедь. Однако это чудо случилось, когда девушка-портниха уговорила Силью пойти туда с ней. После конфирмации Силья о таких вещах больше даже и не вспоминала, и поскольку на сей раз все произошло не по ее желанию, эта вторая и последняя ее исповедь запомнилась ей довольно слабо.
Все же об этом посещении церкви стало известно, и без последствия не обошлось: местная молодежь стала считать Силью слегка набожной, и даже самые бесцеремонные парни не пытались приставать к ней. Большее, что мог кто-нибудь из них себе позволить, это язвительные замечания по поводу ее дружбы с девушкой-портнихой — вроде того, что Силья и Сельма Рантанен небось друг с дружкой милуются, а самым ехидным был парень-пьяница с соседнего хутора, потерпевший неудачу с Сильей, он крикнул какому-то другому, собиравшемуся предпринять такую же попытку: «Не трудись понапрасну, она же Христова невеста!»
Однако всему этому пришел довольно неожиданный конец, и причиной тому был характер Сильи: у нее снова возникло и усиливалось желание снова сменить место работы, переселиться куда-нибудь из этой округи.
В Сийвери, как и всюду, служанки перебирались на лето в амбары, там было не так душно. Силье по-прежнему пришлось ночевать с Мантой, к которой постоянно ходил один местный ухажер — как раз такой, у родителей которого был «свой дом». А еще в одном из соседних хозяйств был так называемый практикант, который по праздникам не прочь был и гульнуть, а поскольку он был парень хоть куда, да еще и не из местных, то пользовался у деревенских девушек — как у батрачек, служанок, так и у хозяйских дочерей — большой популярностью. Однажды он пил брагу дома у того ухажера Манты, и когда настала полночь, оба приятеля намерились отправиться в Сийвери к служанкам — ухажер Манты обещал практиканту Силью. «Она, правда, малость своенравна, ну да ты-то с ней справишься, — объяснял он практиканту. — Позволь только мне все устроить». Какое-то время они еще бражничали, а затем в светлой ночи отправились в Сийвери. Шикая друг на друга, они прошли через двор и стали стучать в двери амбара. В тот раз случилось так, что Манты всю ночь не было, она ушла куда-то в гости. Силья проснулась и сквозь дверь объяснила этим неясно бормочущим стукачам, как обстоит дело. Но дружок Манты не верил и требовал, чтобы его впустили в амбар, и следом за ним туда вперся его спутник, практикант. Увидав, что Манты и в самом деле нет, ее дружок отправился восвояси, но практикант свалился на постель Сильи, да так там и остался. Тот, что искал Манту, использовал эти поиски лишь как предлог, чтобы вынудить Силью открыть дверь, и тогда практикант получил бы возможность проникнуть в амбар.
Молодой же человек оставался в амбаре до утра: свалившись на постель, он сразу крепко уснул. Силья пыталась заговорить с ним и всячески пыталась его разбудить, чтобы тот ушел. Но мужчина спал, спал и храпел все время, пока продолжалось действие выпитого. Часов в пять утра он наконец проснулся, пошевелил губами, казалось, что-то вспоминал, сделал несколько слабых попыток обнять Силью и пошел прочь.
Только всего и произошло, случай сам по себе пустяковый, незначительный, но его последствия имели значения для настроения девушки-служанки Сильи. Уход практиканта утром из амбара Сильи был замечен в усадьбе и отнюдь не остался тайной тех, кто его заметил. Дошло это и до хозяина, но поскольку молодой человек бывал его гостем и вообще парень бравый, хозяин Сийвери молча принял слухи об успехе, которого, как он думал, тот добился в амбаре у Сильи. Хозяин и Силье не сказал об этом ни слова. Но какое-то время спустя он оказался в одной пирушке с практикантом, и там парень сам честно рассказал хозяину Сийвери, что был в амбаре у этой молодой служанки, однако напрочь не помнит, как он туда попал и что там делал. Единственное, в чем он был уверен, что проснулся в ее постели. Затем парень несколько раз интересовался у хозяина Сийвери, что она за девушка, ходит ли к ней много мужчин и нет ли опасности заразиться от нее чем-нибудь… «Прямо проклятие какое-то, что ничего не помню…» Однако Сийвери смог полностью успокоить своего молодого собутыльника.
Та религиозная девушка-портниха тоже слыхала, что практикант был в амбаре у Сильи. Правда, слух об этом дошел до нее кружным путем, но ведь дело казалось ясным и ре могло быть просто сплетней. Ведь соролаского практиканта видели часов в пять утра выходящим из амбара Сильи, которая безусловно провела с ним ночь там вдвоем, ведь Манта вернулась лишь к девяти. Больше ничего говорить и не требовалось. Кто хотел, мог глазами и губами показать собеседнику, мол, сам понимаешь.
Вот так дошло это и до Сельмы Рантанен, той благочестивой девицы, которая привязалась к Силье и считала ее своей подругой. В этой связи кое-кто еще язвил насчет совместного посещения девушками церкви для исповеди и предполагаемой всеми их целомудренности. «В тихом омуте черти водятся!» После этого Сельма Рантанен больше не искала общества Сильи Салмелус. Позже, зимой она написала рассказ о греховном поступке девушки-служанки. Она сначала прочитала его на собрании христианского общества швей, а затем послала в один высокоморальный, хотя и светский, еженедельник, где рассказ и был весной опубликован.
Сийвери и вообще вся деревня опротивели Силье. Она опять погрузилась в такое сноподобное состояние, когда все вокруг перестало интересовать ее. Она старательно следила за своей одеждой и внешним видом, пополнила свой гардероб даже сверх потребности, так что те, кто видел ее растущий запас полотна, подозревали, что она готовит себе приданое, очевидно рассчитывая на того практиканта… И еще Силья пуще прежнего следила за чистотой своего тела. Поскольку баню топили только по субботам, Силья и среди недели нагревала в кухне при скотном дворе котел воды и, заперев дверь изнутри, раздевалась и мылась. Однажды хозяину Сийвери случилось проходить там мимо окна, когда Силья мылась. Он заметил, что окно завешено одеялом, и стал, как мальчишка, подсматривать в щелочку. Он увидел в красноватых отблесках очага молодое девичье тело, посмотрел чуток и затем крадучись ушел в странном, несколько сентиментальном, чистом настрое души.
