С этих пор девушка все чаще стала стремиться на танцы, и ее видели возвращавшуюся к воротам дома то с одним, то с другим парнем из деревни. После тех танцев у Пиетиля Оскари опять отправился искать счастья по белу свету, Силье и в самом деле очень хотелось танцевать, и она наслаждалась тем, что парни охотно приглашали ее и провожали домой. Однако ни один из этих провожатых, похоже, никоим образом не был к ней по-настоящему привязан, они только провожали. И поскольку в дом к Нукари входить им было нельзя, то ничего больше они и не предпринимали, даже «ради приличия».
Честно говоря, Силья стремилась прочь из этой деревни, — непонятно, откуда взялось у нее такое, что едва с нею где-нибудь происходило что-либо серьезное, она сразу начинала тосковать по другим местам. Случай часто приходил на помощь, как и на сей раз. Легкая неприязнь к девушке, проникшая однажды в женское естество хозяйки Нукари, больше не покидала ее, не смогло рассеять эту неприязнь и то обстоятельство, что хозяин иной раз вставал на защиту Сильи, ибо он видел, что работу девушка выполняет, по крайней мере, столь же хорошо, как и прежде. Хозяин был еще сильным и крепким мужчиной, входящим в пожилой возраст, и Силья — юная, цветущая — действительно привлекала его. Но стоило хозяину сказать слово в оправдание Сильи, как он тут же слышал от хозяйки ехидный намек на известную попытку Вилле: «У братьев Нукари, видать, вкус одинаковый».
И хозяйка начала потихоньку устраивать так, чтобы ее сестренка, только что прошедшая конфирмацию, перебралась в Нукари — помогать старшей сестре. Об этом хозяйка предупредила Силью задолго наперед, а вскоре об этом узнали и все деревенские бабы, и у Сильи появились добровольные помощники, подыскивавшие ей новое место. Она не очень привередничала и так оказалась у Сийвери, хозяйство которых находилось в другом конце волости и было намного больше и богаче, чем маленькое и старомодное Нукари.
_____________
Когда Силья Салмелус перешла в Сийвери, она была в особенно восприимчивом душевном состоянии, что соответствовало определенному периоду развития. Она уже достаточно повидала жизнь, в которую девушка-служанка в деревне — особенно круглая сирота — попадала в то время чаще всего, чтобы у нее выработалось прочное и верное отношение ко всему такому. Правда, ее жизненный опыт был мал и невинен в сравнении с тем, что открывалось перед нею теперь в большом хозяйстве и в большой деревне.
Сийвери обычно держали трех служанок, и жилищем им служила находящаяся при кухне в конце скотного двора каморка, которую деревенские парни прозвали «девичником». Батраки жили в комнате в торце конюшни. Хозяйская семья располагалась в господском доме — как обычно называли эту постройку работники.
Какой же представляется служба в таком большом хозяйстве юной, недавно прошедшей конфирмацию девушке из захудалой избенки? У нее дома — одна-единственная корова, которая по законам природы в определенное время не дает молока. Если это приходится на достаточно тяжкий период, когда заработки отца подобны надою от коровы, детишкам в придачу к хлебу остается лишь соленая салака и ее мутный рассол. Отец и мать зло ворчат, детям запрещается бегать и скакать, чтобы от этого у них не разыгрывался аппетит. Им вообще ничего нельзя, зимними днями единственным радостным исключением становится возможность выбежать за угол дома по нужде, посмотреть, что получилось, и разглядеть там маленьких, величиной с костру, белых червячков… А затем побежать обратно в комнату так, что только сверкают маленькие валенки, и тепло избы — величайшее наслаждение, если, дрожа от холода, можно подойти погреться прямо у пышущего жаром открытого очага. Вот так там и росли, учились немного в передвижной школе, затем немного в народной школе, но там уже не все, лишь некоторые, и затем наконец то, лучшее: подготовка к конфирмации.
Подготовка к конфирмации — самое лучшее время, потому что этот обряд приносит свободу и можно — чаще по необходимости — поступить в служанки. И тогда, если девушке повезет устроиться в большое и зажиточное хозяйство, вроде Сийвери, она счастлива. Собираясь туда, она напевает те немногие хороводные песни и припевки, которые успела выучить и в домашних скудных условиях.
Наконец она прибывает туда, и ее товарками становятся две служанки постарше. Еда, правда, ненамного лучше, чем дома, но ее дают вдоволь, и это как раз важно. Когда из маслобойни привозят пахту, еще сохраняющую тепло, служанка может пить ее сколько влезет, наравне со свиньей и телятами. И такое выросшее в хибарке существо пьет его и — толстеет. Бедра, плечи и груди вскоре становятся тугими и пышными, жалованья худо-бедно хватает и на новое платье, которое, как и положено взрослому человеку, заказывается деревенской портнихе. Затем в новом платье под вечер в воскресенье можно выйти пройтись возле дома, а шумливые и смешливые служанки постарше согласны взять эту молоденькую с собой… найдется там общество и для нее. И находится. Достается и этой рослой девчонке из бедняцкой избы, и не батрак или поденщик, а парень, не отстающий от времени ни своим почасовым жалованьем, ни умением играть в карты. У него изящное телосложение и тонкое, почти белое лицо. У родителей его там дом, не лачуга, не изба, а дом. Этот парень подходит и садится на травку рядом с пришедшей впервые Саймой и начинает знакомство, ведет такую складную ухажерскую речь, в которой даже непристойности проскальзывают столь изысканно, что привыкшая к грубости и частой злой ругани девушка и не замечает их вовсе. Она довольна происходящим — поскольку и рядом с нею сидит парень, совершенно также, как с теми служанками постарше. А он уже заводит речь о ее ножках, туфельках и чулочках. Он нахваливает их, как придурочный… Затем он хочет видеть, какого цвета у нее подвязки для чулок. «Пестрые они», — отвечает девушка, посмеиваясь, но этот краснобай говорит, что словам «женщин» веры нет, пока не убедишься своими глазами. «А нынче придется поверить», — говорит девушка, но в то время парень уже задирает подол ее юбки, девушка сопротивляется, увидеть подвязки парню так и не удается, однако начало игре положено.
Затем однажды — вечеринка в доме этого парня, в этих «покоях». Парень, Вильо, захмелел как раз настолько, что мысли, слова и поступки спорятся наилучшим образом. Он приглашает девушку, у которой пестрые подвязки, но она не идет, она действительно не умеет танцевать этот танец. Парень не слышит ее возражений и силой вытаскивает на середину пола. Им с трудом удается сделать полкруга, девушка сбивается совершенно немилосердно. Парень бросает ее и приглашает другую, служанку постарше из того же хозяйства. Молоденькая служанка тихо выходит из дома, идет к себе в «девичник» и ложится спать. Какое-то мгновение мысли ее скачут туда-сюда; огорчает, что она не умеет танцевать тот танец, но она утешает себя тем, что еще разучит его, они поупражняются с Санни в кухне, где готовят пойло для скотины… За полночь она просыпается. Санни, с которой она спит в одной кровати, вернулась и уже лежит рядом с нею. Санни ерзает всем телом и прижимает Сайму к стене. Лишь тогда молоденькая девушка замечает, что требуется место для кого-то третьего, кто, сопя, пытается поместиться на краю кровати. «Смотри, как бы девчонка не проснулась», — шепчет этот третий, которым оказывается Вильо. Затем эти двое постепенно устраиваются, глубоко дышат и мгновенно засыпают в неподвижном объятии.
Наступила иная во всех отношениях жизнь, чем там, дома, в бедняцкой лачуге. Со временем девушка научится и танцам, и тем делам, что бывают после танцев. Летом служанки ночуют в старых амбарах; если закрыть дверь амбара, в нем делается так темно, что даже самая неопытная девушка больше не стесняется… и бойкий сплавщик, не колеблясь, берет то, что можно. Вот так взрослеет эта девушка там, в служанках, и придет время, она станет бабой, женой безземельного мужика, не расспрашивающего свою благоверную о ее прошлой жизни. Раз у нее детишки, корова и прочее домашнее хозяйство в порядке, она получает то, что ей положено.
Сийвери как раз такая усадьба, где молоденькая служанка набирается подобного опыта. Правда, с Сильей там ничего особенного не случилось, но и ее оттесняли в кровати, которую она делила с другой служанкой, когда там вдруг требовалось дополнительное место. Иногда неожиданно являлся хозяин и выгонял дружков служанок. «Любезничайте, но так, чтобы я не слышал», — говорил он служанке, стоявшей в ночной рубашке и со слезами на глазах утверждавшей, что она не виновата. Да уж хозяин Сийвери знал эти дела, он ведь родился сыном владельцев усадьбы и до женитьбы двери служанок были для него всегда без запоров; вообще-то он окончил сельхозшколу и лесоводческие курсы.
Соседкой Сильи по кровати стала Манта, которой, очевидно, было лет под тридцать. Она была настоящей служанкой и сама считала себя таковой, умела, если требовалось, ругаться и могла своим ответом заткнуть за пояс самого отъявленного сквернослова. Но человеком она была очень теплосердечным. В ее почти черных глазах, больших и влажных, глядевших всегда и на всех прямо, возникал жаркий огонек, если гнев или радость волновали ее служаночью душу. Тогда она подымала шум — иногда кричала: «Курица не птица, а служанка — не человек!» — или, если речь шла о какой-нибудь невкусной еде: «Люди не едят, свинья съест, свинья не съест, уж служанка-то съест!» С веселым вызовом она относилась к тому унижению человеческого достоинства, которое сопутствовало положению служанки.
