Ее и саму немного удивляло, что она пошла одна и все шла в ту сторону, где в небе поднималось солнце. Где-то у нее за спиной, там, откуда она все больше удалялась, нашлись бы, пожалуй, более знакомые места. Но в самом знакомом — в ее доме — поселились теперь совсем незнакомые жильцы, к которым у нее не было дела. У опекуна оставалось еще немного ее денег, и он обещал выплатить их, когда Силья достигнет совершеннолетия, которого она теперь вроде бы достигла. Но у Сильи никогда не было особого интереса к тем деньгам, у нее было такое чувство, будто она нашарила эти деньги в кармане у отца тогда, поздним воскресным вечером, когда, вернувшись из деревни, где находилась церковь, она увидела отца лежащим на столе. Или даже будто тот «опекун» нашарил их в отцовских карманах и дал Силье, сколько сам захотел.
После обеда Силья пришла в самое далекое по этой дороге место, где ей уже доводилось бывать, — в деревню с церковью. Она зашла в лавочку при пекарне, чтобы чем-нибудь подкрепиться. Добродушная супруга пекаря уставилась на красивую девушку и наконец спросила, из каких она мест. Так завязался разговор, и вскоре пекарше стало уже все ясно, и она рассказала, что здесь, в округе церкви, уносят хозяев прочь с полей и избивают штрейкбрехеров. Затем пекарша посокрушалась, что как раз наняла новую помощницу, иначе наверняка предложила бы место Силье… «Ведь работа в лавке малость иная, все время на людях, вот и лучше бы взять такую, которая почище, а не прямо из хлева… Похоже, работа в хлеву и вам не очень подходит, вы такая хорошенькая, как я погляжу, хе-хе… Но, погоди-кась, не профессор ли Рантоо говорил, что они взяли бы… да, он. А что, если я ему позвоню. На какое жалованье вы рассчитываете?» — спросила пекарша уже в дверях. «На прежнем месте я получала столько-то», — ответила незнакомая путница.
Затем Силья слышала, как женщина объясняла по телефону, что хозяин Сийвери разъярился и разогнал всех работников, в сам был весь в крови… «Да хозяин, хозяин, а не эта девушка — девушкина голова-то цела, и у нее красивая головка. Другие места? Да, да, пригожая и чистая — только смотрите, профессор, как бы чего не вышло, если вы ее наймете, хе-хе-хе-хе…» Пекарша смеялась там, и у Сильи на губах тоже возникла улыбка.
— Он такой проказник, этот профессор, хотя ему уже седьмой десяток, — пояснила пекарша, вернувшись в лавку. — Он уже на пенсии и вдовец и живет там, на даче, частенько и зимой, зато летом туда наезжает много родственников, потому-то он и нанимает служанку в дом… Так вот… Отсюда туда шесть километров, ну да ничего: оттуда обычно после обеда кто-нибудь приплывает на лодке забрать почту, так что если побудете часика два здесь, не придется идти пешком. Профессор сказал, что верит мне на слово и покупает кота в мешке, мол, путь девушка приходит. Я сейчас сказала профессору в шутку, что, дескать, в такое место первая попавшаяся пышка не слишком-то годится, но это так и есть. А служить там наверняка хорошо — вот только бы эти горемыки несчастные прекратили свои глупости… — Голос у пекарши был мягкий, низкий, а тон сочувственный.
Силья не успела воспринять и половину лившейся потоком доброжелательной речи пекарши, ибо думала уже о предстоящем путешествии по воде. Она тихонько покинула лавку и пошла к причалу, оттуда в южную сторону открывался красивый вид на озеро — один мыс за другим. Куда-то туда ей предстоит поехать. На поверхности воды вдалеке возникла крохотная точка и увеличивалась, приближаясь, но слишком медленно, как казалось ожидавшей. Мальчишки у причала знали, что это почтовая лодка из Рантоо.
— Она пойдет к дому профессора?
— Ну да.
_____________
Вечером, в начале лета, когда солнце еще держалось высоко, Силья Салмелус, только что покинувшая Сийвери, приближалась, сидя на банке в лодке молчаливого почтаря, к месту своей новой службы. Настроение было особенно праздничным, как в детстве, когда вечером в иную счастливую субботу она возвращалась по воде домой из школы или какой-нибудь дальней поездки. Такой водный путь был всегда самым приятным. Берега бывали в цветах, и прозрачность зелени придавала воздуху в просветах между ними особый оттенок. Да и сама дорога, по которой плывут, всегда новая и девственная для каждого путника, на ней не видно ни следа тех, кто проплыл по ней прежде, и нет на ней пыли, которую уже топтали чьи-то ноги. Нет и случайных прохожих, пытающихся по дороге набиваться тебе в компанию, те же, кто какое-то время находятся в одной лодке с тобой, ведут себя, как бы под таинственным воздействием водного пути, более сдержанно, вежливо, тихо. Как-никак — они оторваны от земли.
На мгновение Силья даже забыла о цели этого путешествия по воде, когда почтальон впервые раскрыл рот по своей инициативе и кивнул головой, — там уже видны гребни крыш Рантоо, а вскоре, наверное, будет виден и сам профессор. Напряжение вызвало дрожь у пассажирки, которую лодка бесповоротно везла вперед. Высокое звание нового хозяина занимало мысли Сильи, и — впервые за долгое время — она вспомнила о своем происхождении и что ее фамилия Салмелус. Скользя по тихой поверхности воды прелестным вечером начала лета, девушка вызывала в своем воображении тот старый дом и не помнила, видела ли его когда-нибудь. Охваченная волнением, она, казалось, ищет в нем поддержки, пытается сама вернуться в то сословие, в каком — это она знала — родилась.
Рантоо называлась дача, стоявшая на берегу. Почтальон причалил к мосткам, на которых поджидал почту какой-то старик, очевидно, это и был профессор. Он внимательно разглядывал девушку из-под своих мохнатых бровей. Он был одет по-деревенски и вообще был каким-то растрепанным, но все равно любой человек понял бы, что он из благородных.
— Вот оно как, стало быть, это о тебе звонила Пиетиненчиха. Похоже, правду она сказала, давай вылезай, и будем договариваться. Служить у меня — одно удовольствие, если только усвоишь мои привычки. Я, видишь ли, сам тоже из простого народа, к тому же из этих мест, и манеры у меня немного старомодные. Я, например, буквально с радостью обращаюсь на «ты» к таким пригожим девицам, а если рассержусь, то «тычу» и старым бабам. На сей раз мне хочется вспрыгнуть на луну и оттуда обратиться на «ты» ко всему финскому народу. Пойдем теперь сюда, присмотри чего-нибудь съедобного и затем можешь весь вечер бродить тут вокруг и знакомиться со всеми местами и закоулками. А ты парнишек-то к себе ночью пускаешь?
— Ко мне не пристают, — смогла наконец Силья пробиться словом. При этом она с легкой улыбкой невольно взглянула в лицо этому растрепе, говорившему столь беззастенчиво.
— Ого, уж не думаешь ли ты, что у меня нет глаз? Есть, хотя маленько и староваты… Так-то тот, и это и есть тот пункт, которого я не потерплю, потому что я единственный петух на тутошней жердочке. Оно конечно, другое дело, если найдешь порядочного жениха, я готов даже свадьбу устроить, но таких, чтобы просто ночь-другую переспать, я не потерплю. Ну, не беспокойся, похоже, мы поладим. Не сомневаюсь.
Силья поступила в услужение к профессору, здесь борьба сельскохозяйственных рабочих за лучшую долю ее уже не касалась. На следующий день она начала хлопотать, чтобы получить из Сийвери оставшиеся там свои вещи и различные продуктовые и другие карточки военного времени. Профессор пообещал Силье помочь получить остаток ее наследства и буквально радовался возможности прижать хозяина Микколу. «Он, должно быть, не совсем безупречен, этот твой добрый опекун, — рассуждал однажды профессор. — Знаю я этих старых хороших хозяев хуторов, эдаких саариярвеских Пааво. С них станется — они и у сироты из рук последнюю марку вырвут».
Так и пошла жизнь этой одинокой девушки на даче Рантоо, но тот вечер был большим и удивительным событием впервые за долгое время. Она следовала по своей дороге жизни, ее молодость покуда шла на подъем, и жизнь еще могла раздаться перед ней вширь и ввысь и также прибавить обжигающего огня. Еще предстояло лето, солнце которого будет припекать дольше и жарче, чем когда-либо до сих нор… Что-то таинственное, казавшееся одновременно и мрачным и радостным, было в этом доме, в его хозяине и окрестностях. Силья не раздумывала об этом, и если бы кто-то принялся объяснять ей, то она, возможно, не стала бы и слушать, но все, что говорил ей новый хозяин в первый вечер, да и позже, было словно бы словами старого Кусты Салмелуса, которые он не успел сказать при жизни и теперь произносил устам и совершенно иного человека. В этом было нечто такое, что нужно было Силье хотя бы на короткое время. Неужели она снова очутилась в атмосфере своего родного дома, хотя все здесь неизмеримо просторнее? От шоссе вела и сюда своя Дорога Домой, только более широкая, более прямая и гладкая. В конце дороги был Дом, правда, двухэтажный и крашеный, но окна его были почти такие же, как окна родного дома, и внутри царил — да, действительно — профессор, который говорил прямо и громко, тогда как отец Куста делал прямо и зачастую молча, но Силья в этом доме почувствовала сразу, с первого же мига, что она лишь теперь нашла ту поддержку и защиту, которые так внезапно потеряла со смертью отца; Силья вспомнила сегодня угнетающее предчувствие того воскресенья… «Иди, иди, посмотри, погуляй по всему участку, — сказал профессор ближе к вечеру, — сама там разберешься, что где».
