ним, сейчас. С честью, пока ещё можно.
— Тогда сиди здесь и жди смерти, — ответил Шогол-Ву.
Он вновь склонился над телом стража. Стрела убила его не сразу, но теперь жизнь ушла.
Запятнанный отбросил полу куртки и вогнал человеку в сердце нож.
— Что ты делаешь? — спросил Зебан-Ар. — Разве не видишь, он уже отправился к ушам богов.
— Если ожившим мертвецам пронзить сердце, они умрут. Может, если сделать это раньше, они и не поднимутся. Я не хочу, чтобы эти люди встали, если здесь проедут с камнем.
— Не всё ли равно, кто встанет, а кто останется лежать, если скоро нас ждёт один конец?
— Если и так, я встречу его, сражаясь. Я хочу бороться за то, во что верю, и знать: я сделал всё, что мог.
— И во что же ты веришь? Разве не видишь, наше время уходит. Дети тропы опозорили себя.
— Значит, хорошо, что я был порченым сыном, — сказал Шогол-Ву, поднимаясь на ноги.
Он побрёл, пошатываясь, к другому телу. Перевернул лицом вверх.
— Я нашёл тех, кому хочу добра, со мной или без меня. Может, это слабость. Может, я позволил сердцу взять верх. Вини, насмехайся — мне нет дела.
Лезвие вошло меж рёбер. Человек захрипел, дёрнулся и застыл. Шогол-Ву вытащил нож, стряхнул кровь и поднялся.
Нептица бросила вычёсывать перья, подошла, поддела мертвеца лапой.
— Я видел мало, — сказал Шогол-Ву. — Я видел несправедливость, зло и обман. Племя не отвергало меня, но и не принимало. И мир не принял. Я был чужим и буду чужим везде. Но я хочу, чтобы мир остался. В нём есть те, кто не заслуживает смерти. Они не должны страдать из-за других.
Третий человек лежал дальше по дороге. Когда Шогол-Ву опустился у тела и поискал глазами четвёртого, он увидел, что над тем уже стоит Зебан-Ар.
— Так бы сказала Раоха-Ур, — произнёс старый охотник. — Племя бы вырвало кривой побег, и другие рядом, и сожгло землю вокруг, чтобы порченое семя больше не проросло. Она была милосердна. Но не слаба… Тоже стояла за то, во что верила, и не думала бежать. Даже в смерти оказалась сильнее нас. Мы её слушали, хранили тебе жизнь. Может, сделали правильно. Может, ошиблись. Гниль расползлась, и теперь другие, как Ашша-Ри, слушают сердце, а куда это заведёт?
Он пронзил лежащего ножом, утёр лезвие и поднял голову.
— Я растил вас, дети племени. Учил всему, что знаю сам. Не буду говорить то, чего нет: и я слышу, что нашёптывает сердце. Оно велит идти за Ашшей-Ри и быть рядом, когда она поймёт, что человек солгал опять. Идём. Я думаю, мы все умрём на этом пути, но хотя бы умрём, держась вместе.
Глава 26. Схватка
Дорога текла неверной рекой.
Ноги, обычно чуткие, находили теперь то камень, то полную воды колею. Земля и небо кружились, как после гретого вина — но тогда было весело и легко, не давила боль.
Шогол-Ву остановился, пережидая слабость. Выставил руку на случай, если упадёт. Не упал.
Нептица обошла его кругом, подтолкнула в спину. Зебан-Ар оглянулся, но ничего не сказал и не сбавил шаг.
Шогол-Ву положил руку на шею зверя и побрёл дальше — так быстро, как мог.
Когда показались далёкие огни, старый охотник остановился.
— Медлишь, — сказал он. — Доберёшься, когда они перебьют друг друга!
— Не перебьют… У Клура мало людей. У Вольда больше. Только глупец нападёт сразу.
— Клур и есть глупец. Сунулся к нам в одиночку. Только за дерзость его и не убили, выслушали. Лучше бы убили. Сказал, нам не жить, если откажемся помочь. Сказал, за лесом ждут его люди. Мы ходили смотреть: целое поле костров. Поверили.
Зебан-Ар ненадолго умолк, а когда продолжил, голос его звучал гневно:
— Он провёл нас, мы поверили обману. Позор для племени! Людей с ним было лишь чуть больше, чем теперь. Я отправил бы чёрного пса к ушам богов, если бы не Ашша-Ри. Мы утратили силу, порченый сын. Теперь мы племя трусов, племя глупцов! Это и твоя вина: накормил нас падалью… Мы ждали от тебя всякого, но не предательства. Племя этого не простит.
Он сплюнул и пригляделся.
— Они ещё говорят. Скоро сцепятся. Смотри, как тянутся их руки к топорам! Где Ашша-Ри, видишь её?
Шогол-Ву покачал головой, и мир закружил его, как речной водоворот. Потянул на дно. Он закрыл глаза и сглотнул подступивший к горлу ком.
— Пойду туда, — донёсся издалека голос старого охотника. — Зайду сзади. Когда всё начнётся, я не стану жалеть никого из брехливых пёсьих сынов. И ты, порченый сын, если помнишь, откуда берёт начало твоя тропа, вернись на неё и умри с честью!
Когда мир остановился, когда на сером его полотне вновь разгорелись точки фонарей и проступили чёрные фигуры всадников вдоль дороги, старика уже не было рядом. Только нептица толкалась под локоть, тёрлась макушкой.
— Идём, Хвитт, — прошептал Шогол-Ву. — Нельзя спешить… опоздать тоже нельзя.
Они брели вдоль обочины, где тени были гуще. Ветер крался следом, раскачивая ветви кустарников и порой касаясь лица холодным дыханием. Постоялый двор лежал в двух десятках шагов.
Доносились уже голоса, но слов не разобрать. Люди спорили, перебивая друг друга. Стояли порознь: те, что с Вольдом, ближе к дому, всадники у дороги. У края двора телега, в которую ещё не впрягли рогачей, и на телеге трое. Вольд Кривой Оскал и Клур Чёрный Коготь высились друг против друга — один закрывал пленников собой, не пуская другого.
Шогол-Ву замер, осматриваясь.
— Туда, Хвитт, — указал он рукой через дорогу, где чахлые деревца подступали к ограде, а сорную траву никто не выпалывал.
Они остановились там, откуда хорошо была видна телега и люди на ней. Двоих связали, а тётушку Галь не тронули — может, подумали, слепая и так никуда не денется. И теперь она пыталась нащупать узлы верёвок, стягивающих руки Ната. Действовала осторожно, не поворачиваясь, и со стороны казалось, просто сидит рядом.
Толку, правда, было мало: пальцы, тоже слепые теперь, скользили по узлам беспомощно, дёргали, тянули, но ничего не выходило.
Дочь леса глядела в темноту, стискивая губы, и по щекам её текли слёзы. Если бы Двуликий пришёл и сделал мир цветным и светлым, она увидела бы запятнанного и белого зверя. Но она не видела, и Шогол-Ву не мог подать ей знак.
Слёзы были слабостью, но он не в силах был её винить.
— Ты должен понять, — донёсся голос Клура. — Вы все должны! Проклятье нужно извести, пока не поздно.
— Ты ошибаешься! —
