негромкий, будто сыплются камешки, неслышный почти в людском крике. Рукава по локоть в огне, в каждой ладони огонь, смердит горелой плотью, но ему нипочём, всё заходится смехом, скаля зубы.
Шогол-Ву толкнул дверь спиной и выпал в чёрный холод. Закашлялся от свежего воздуха. Дочь леса подхватила под руку.
— Куда теперь? — спросила она тревожно. — Справимся ли с остальными?
Шогол-Ву не ответил, он смотрел на дорогу.
Там, над дорогой, восходили дрожащие звёзды, качались из стороны в сторону — одна, две, три, десяток.
То были огни фонарей.
Глава 25. Союз
Должно быть, крики из дома разносились далеко, и на них из сарая выбежали люди. Приглядывались, жмурясь от наспех разожжённого огня, укрываясь от света ладонями.
Во двор выскочил хозяин, закричал надсадно:
— Горим! На помощь!
Били по грязи копыта рогачей, ехали всадники по тёмной дороге под чёрным пустым небом. Огни качались и дробились золотыми искрами в мокрой грязи. Другие рогачи, привязанные под навесом, фыркали и мотали головами, испугавшись шума.
Шогол-Ву и Хельдиг застыли спина к спине. Бежать было поздно и некуда.
Один из всадников отделился, вырвался вперёд. Фонари тех, кто ехал позади, подсветили, вырезали чёрный силуэт — широкие плечи, изогнутый тонкий кнут в занесённой руке, головы рогачей, две вместо одной.
Кнут упал, и правый зверь замычал, вытягивая шею. Второй, с обломанным рогом, молчал, кивая на каждом шаге.
Они свернули во двор, а дальше понукать не пришлось. Увидели хозяйку. Даром всадник натягивал поводья и бил сапогами по светлым бокам, не остановились.
Дочь леса бросила лопату, протянула руки, и рогачи ткнулись мордами в ладони, в её плечи, в волосы. Зафыркали, дыша тепло.
— Шкур-ры спущу! — прорычал всадник и дёрнул поводья так, что рогачи вскинули головы.
Они замотали рогами, ударяя седока. Тот выпустил ремни, схватился за рога, звери переступили ногами и кивнули. Другого бы опрокинули, этот удержался. Спрыгнул в грязь, хлестнул рогачей поводьями и зло посмотрел на дочь леса. Перевёл взгляд на запятнанного.
Его спутники уже были здесь, заполонили двор. Из сарая, прихрамывая — видно, отлежал ногу — вышел Матьес, из дома высыпали люди.
— Что здесь творится? — рявкнул прибывший. — Объясняйте!
— Горим! — воскликнул хозяин, кидаясь к нему.
Рогачи, фыркнув, прянули в сторону. Хельдиг протянула руки, но Шогол-Ву удержал её. Тот, кто взял её зверей, и без того смотрел недобро. Этот мог и хлестнуть.
— Горим? — переспросил он. — Так что ж, это мои люди тебя подожгли?
На низком лбу его обозначилась складка. Глаза, и без того узкие, сощурились, обежали толпу. Все промолчали, и взгляд вернулся к трактирщику.
— Не видел я, кто начал, — развёл руками тот. — Помощь нужна!
— Ну так беги за помощью, мы разве держим?
— Долго вам, что ли? Что ж вы за люди-то, перед богами не стыдно?..
— А ну, прочь пошёл!
И человек шагнул вперёд, замахиваясь кнутом.
— Не до тебя! Да и где там горит, не видать ничего. Не мешайся под ногами. Матьес, подойди!
Трактирщик отступил на шаг, огляделся растерянно. Понял, что никому нет дела, протолкался мимо всадников и кинулся бежать к поселению, оскальзываясь на грязи и взмахивая руками. Даже выйти со двора не успел, как закричал, надрываясь:
— Горю!.. Горю, помогайте, люди добрые!..
Шогол-Ву кинул быстрый взгляд по сторонам. Из сарая вывели Ната, толкая в спину. Людей было не меньше трёх десятков, и запятнанного они не боялись. Не кидались вязать, даже прут не отняли.
Никому не было дела и до бродяги. Тот выбрался из дома, усмехаясь криво и хлопая себя по тлеющим рукавам, и тут же исчез за спинами.
— Камень у него, — сказал Матьес.
Он взял Ната за плечо и заставил выйти вперёд.
— Так, — мрачно кивнул прибывший. — Всё сделал, условный знак оставил и сбежал, значит?
— Девка ему выложила, что это за камень, — с досадой сказал одноглазый.
— Не мешайся, Матьес. Ты это уже передал с людьми, которых за мной послал. Значит, девка.
Тяжёлый взгляд остановился на дочери леса.
— Зря я тебя пожалел. Камень уже был бы моим, если б ты не влезла. Ну и что мне с тобой делать?
И он улыбнулся — из-за давнего шрама, почти не видного под рыжей щетиной, только одной половиной лица, напомнив, что не зря его прозвали Вольд Кривой Оскал.
— Камень должен вернуться в лес, — твёрдо сказала Хельдиг, подняв голову. — Боги просыпаются! Разве не видишь ты? День чёрен, как ночь, и ветра…
— Довольно! Умолкни, или я заставлю тебя замолчать. Эти бредни я уже слушал, и больше не желаю!
— Посмотри, или ты не видишь…
— Я сказал!..
И он вскинул кулак.
Шогол-Ву закрыл Хельдиг плечом, сжимая прут.
Вольд, видно, что-то заметил в лицах людей. Окинул их взглядом из-под бровей, кривя губы, нехотя опустил руку и сказал:
— Умные люди в это верить не станут. Свартин взял камень ещё до поры снега, что ж боги тогда не проснулись? С чего бы им просыпаться теперь?
— Двуликого и правда не видать, — с сомнением протянул кто-то в толпе.
— Каждый видит, что он хочет. Простой непогоды испугался? Беги к мамке, сосунок, мы не держим. Ну?
Люди притихли.
— Кто останется со мной, того ждёт щедрая награда, — продолжил Вольд. — Вам будут не страшны хвори, не страшна смерть. Мы удержим земли, взятые Свартином. Я поставлю вас выше Ока…
— Как вот Длань? — спросили из толпы.
Вольд поморщился, кривя губы.
— Куда там Длани! — воскликнул он. — А с Дланью ещё разберёмся, много воли себе Клур забрал. О смерти брата я не от его людей узнал, а окольными путями. Вот так, значит. С камнем решим — и в Заставу. Матьес, ты всё подготовил? Некогда мне возиться.
— У него условие, — сказал одноглазый и толкнул Ната в спину. — Говори, да покороче.
Нат прокашлялся.
— Хочу полную награду. Отдадите моей тётушке, а она на корабль до Сьёрлига сядет, и вот этот, мой проводник, с ней. Трёхрукий у тётушки глаза отнял, потому нужен кто, чтоб помог и присмотрел. Да и шутка ли — пятьдесят золотых. Защита нужна!
— Это всё? — хмуро спросил Вольд.
— Больше ничего не прошу. Вот как увижу, что корабль отплывает, так камень и отдам.
— Мне он сейчас нужен. К морю мне с тобой ездить некогда.
— Ну так мне тоже другое было нужно: золото и жизнь безбедная. Когда на дело шёл, не знал я, что жизнью расплачусь, да и смертью тоже. Кому охота стать раздери-кустом, шипами себя колоть и вечно мучиться? Хороша награда за все мои страдания! Так я придумал: у
