— Да остановите же его!
Еще один начал было:
— О боже… — но тут же замолчал, понимая, что молитвой сумасшедшего не успокоишь. В конце концов командир отдал приказ унести с поста старшину.
Но никто не пошевелился. Моряки не знали, кто должен был выполнять этот приказ — в кромешной тьме не было видно, к кому он обращен. О борт лодки застучали камешки. Луч гидролокатора прошел вдоль всего корпуса. Оператор поста продолжал биться головой об пол. Лодка погружалась. Прочный корпус снова затрещал…
— С каких это пор я должен отдавать приказы дважды?
Подводники наклонились над старшиной. Сначала старпом, хотя это и не входило в его обязанности, а потом и старший квартирмейстер. Они попытались взять его, но он яростно отбивался — ему хотелось и дальше стучать головой о железный настил палубы. В темноте стал слышен шум борьбы. Петерсен зажег фонарик. Тайхман стал помогать старпому и квартирмейстеру. Старшина вдруг заорал во все горло. Никто не мог понять, что он кричит, можно было разобрать только одно слово: «небеса». Тайхман попытался спустить ему штаны, чтобы он перестал брыкаться. Ему никак не удавалось разогнуть руку старшины, чтобы можно было его связать. Тогда он ударил его — ничего другого не оставалось.
Старшина затих. Его отнесли в каюту старшин и попытались уложить на койку, но, когда его поднимали, раздался взрыв глубинной бомбы, палуба ушла у них из-под ног, и они его уронили. Старшина пришел в себя и заорал:
— Я хочу отправиться на Небеса! — и снова стал отбиваться от них. Но моряки схватили его, оттащили в первый отсек и заперли там. Крики не смолкали, но казались теперь не такими громкими.
Лодка все продолжала погружаться. Прочный корпус трещал и деформировался; время от времени раздавался звук, похожий на выстрел. Потом эти звуки стали повторяться регулярно. «Стрельба» не прекращалась — трах-тах-тах-тах.
Лодка опускалась все ниже и ниже. Скрип корпуса становился все громче — от него уже болели уши. Люди не осмеливались дышать. «Хоть бы побыстрее умереть, — думали они. — Скорее бы пришел конец…»
Но конец не наступал. Прочный корпус держался. Они опустились ниже 125 морских саженей. Корпус выдавал свое «трах-тах-тах», словно медленно стреляющий пулемет.
— Ланген, — обратился командир к инженеру-механику, — поднимите лодку хоть ненадолго.
— Есть, господин капитан-лейтенант. — И тонкие, под большим давлением струи воды, лившиеся в лодку, пронзительно засвистели, словно распиливая корпус на части.
Вторым сломался акустик. Удивительно, как это не случилось раньше — ведь он сидел в своей рубке, слушая звуки моря, и нагрузка на его уши была просто невыносимой. Вместо того чтобы сообщать пеленги, он несколько раз вскрикивал, а потом разрыдался, сорвав с головы наушники. Он выскочил из рубки и лег на пол в проходе. Наушники надел старпом. Бомбежка продолжалась. Лодка всплыла до глубины 70 морских саженей, но английские корабли сбросили на нее двенадцать бомб, и она снова опустилась до 100 саженей; затем она поднялась до 85 саженей, но девять глубинных бомб отправили ее на глубину 95 саженей. Инженер-механик поднял ее до глубины 75 саженей, однако прозвучало шестнадцать новых взрывов, и лодка опустилась до 100 саженей. Еще у нескольких моряков сдали нервы, но этого никто не заметил, ибо они были свободны от вахт. Лодка поднялась, но пять точно нацеленных бомб отбросили ее на глубину 100 морских саженей. Субмарина стояла в воде почти вертикально, люди держались за перекладины, рычаги, вентили и клапаны. Она поднялась, а потом снова низверглась вниз…
Так продолжалось одиннадцать часов сорок минут. Наконец, сели аккумуляторы.
— Всему экипажу: приготовиться к бою в надводном положении. Над нами три военных корабля. Мы потопим их один за другим.
— Кого же утопим первым, господин капитан-лейтенант? — спросил Ланген.
— Тот, что крупнее всех. Эсминец, скорее всего.
— Какое орудие откроет огонь первым, господин капитан-лейтенант? — спросил Петерсен, стараясь говорить как можно громче.
— Там увидим. Приготовьте пока снаряды для орудия.
— Слушаюсь, господин капитан-лейтенант. Сначала вытащим консервные банки для двадцатимиллиметровки.
— И если томми бросятся на нас, прострелим им задницы, — произнес инженер-механик.
Моряки включили фонарики. Они открыли ящик со снарядами и стали механически передавать их наверх. В душной атмосфере лодки с них сразу же полился пот; одежда промокла насквозь и прилипла к телу. Усталые и безразличные ко всему, подводники работали молча. Дышать было тяжело. В воздухе почти не осталось кислорода, и им казалось, что каждое движение отнимает у них последние силы. К тому же все это бесполезно. Они прекрасно понимали, что на этот раз им никто не поможет. Чудо случается всего один раз, и рассчитывать на то, что оно повторится, бессмысленно.
Некоторые моряки, особенно старшего возраста, были вне себя от ярости. Они не понимали офицеров и не разделяли их циничной бравады. В самом разгаре подготовки к последней битве кого-то вырвало. Матросы услыхали всплеск — на пол в каюте акустика что-то лилось. И они увидели, кого это рвало. Они смотрели со смешанным чувством отвращения и удовлетворения. Луч фонарика не гас. В нем был виден старпом, и, пока он не закончил блевать, луч освещал его. Тогда Тайхман выбил фонарик из рук того, кто выставил старпома на посмешище. Старший квартирмейстер надел наушники.
— Подготовить секретные документы к уничтожению. Открыть шкафы с провизией. Можете есть все, что захотите, — приказал командир. Но шкафы так и остались закрытыми — есть никто не хотел. Кто-то издал злобный смешок. Это был тот же самый матрос — дизелист, — который направил луч фонаря на блюющего старпома. Тайхман возненавидел его.
— Давайте хотя бы откроем их.
— И снова Тайхман! Вечно этот Тайхман! — засмеялся Ланген.
— Бедная птичка никак не наестся.
Вновь раздался мерзкий смешок.
— Если шкафы не будут открыты сию же секунду, вы у меня попляшете, — заявил Тайхман, и по его тону все поняли, что он не остановится ни перед чем.
— Ключи у старшего квартирмейстера.
Тайхман пошел в рубку акустика, взял ключи и открыл шкафы с провизией. Он вытащил из одного банку с яблочным пюре и спросил:
— Эй, у кого-нибудь есть консервный нож?
И тут рядом с лодкой разорвалось несколько глубинных бомб. Им показалось, что субмарину развернуло. Банки посыпались на пол и покатились под ногами моряков, стуча по настилу, словно по нему прошлась целая рота в подбитых гвоздями сапогах. Все закричали от ужаса и стали яростно ругаться — все громче и громче, все распаляясь и распаляясь, словно могли убить своих врагов этой руганью. Дизелист с фонариком раз десять проревел:
— Ну что же этот ублюдок ничего не ест?
Тайхман ничего не мог сделать. Он злился на себя за то, что во время взрыва выронил банку с яблочным пюре. Или, по крайней мере, пытался убедить себя в том, что злится только из-за этого.
— Всем молчать! — приказал командир. Когда воцарилась тишина и слышен стал только луч гидролокатора, стучавший то здесь, то там, он спросил: — Ну как, Тайхман, вкусно?
— В шахте перископа завалялось несколько банок с персиками, — сказал инженер-механик.
— Теперь уж придется ждать до конца боя, — произнес командир. — Мы всплываем.
Ланген медленно и осторожно продул балластные цистерны, чередуя их. Лодка медленно поднималась.
— Сначала я осмотрюсь, — сказал Лютке и добавил: — Если это возможно.
— Я подниму ее на перископную глубину, господин капитан-лейтенант, — произнес Ланген.
— Давайте побыстрее.
Они были уже на глубине 40 морских саженей. Чем ближе к поверхности, тем легче было кораблям противника нацеливать свои удары. Глаза всех, кто находился в центральном посту, были прикованы к стрелке глубиномера. Она передвигалась скачками и дрожала после каждого скачка. Время от времени рука первого лейтенанта, державшего фонарь, тоже начинала дрожать; тогда Ланген стучал по стеклу, и стрелка прыгала на другое деление. Моряки, открыв рты, смотрели на него. Они дышали громко и почти в унисон, словно делали вдохи и выдохи по команде. Один из моряков поскользнулся и упал. Другие грубо выругались, но тут же их глаза снова уставились в треснувшее запотевшее стекло глубиномера. Стрелка медленно, медленно передвигалась. И тут их стал терзать страх.
Первой частью чуда было то, что над головой стало тихо. Экипаж понял это только после того, как командир запросил пеленг и получил ответ:
— Противник не двигается.
— Но я слышу шум винтов, — ответил командир.
— Да, господин капитан-лейтенант, но пеленг не изменился.
— Не может же он стоять на месте с включенными двигателями, — заявил Ланген.
— Прекрасно может, — возразил командир, — вы об этом ничего не знаете.
