Последовало неловкое молчание, и Тайхман сказал:
— У вас есть чувство юмора.
— Что же мне теперь, рыдать из-за этого, что ли? — спросил Ланген, и с тех пор они знали, что он совсем другой человек.
За два дня до выхода в море на борт поднялся новый первый лейтенант. Когда он докладывал командиру о своем прибытии, Лютке произнес:
— Что вы все шепчете? Я не расслышал, как вас зовут.
— Младший лейтенант Петерсен, господин капитан-лейтенант.
— Говорите громче, черт вас возьми. Почему я все время должен напрягать слух?
— У меня в горле засел осколок, господин капитан-лейтенант, я не могу говорить громче.
— Что еще за осколок?
— От снаряда, господин капитан-лейтенант. Он очень маленький, и его не могут вытащить. Врачи говорят…
— Меня совсем не интересует, что говорят врачи. Вы должны произносить слова громко и четко. Ваше бормотание мне совсем не нравится.
— Слушаюсь, господин капитан-лейтенант.
— Уже получше, но ненамного. Ну ничего, я сделаю из вас человека. А теперь пойдите побеседуйте со старпомом. Он расскажет вам, что надо делать, чтобы не попасть у меня в черный список.
Тиммлер явился доложить о том, что отбывает в Берлин.
— Я был бы счастлив, — заявил Лютке, — если бы услышал эту весть за день до того, как вас назначили на мою лодку, господин Тиммлер. Надеюсь, что никогда не увижу вашего фильма. Если вам удастся сделать так, чтобы в нем не было подводников, мы все будем вам очень благодарны. Устав требует, чтобы я выдал вам характеристику. Я написал всего одно предложение. Вот оно.
Тиммлер побелел, прочитав:
«В то время как весь экипаж сражался с врагом, господин доктор Тиммлер пачкал штаны.»
Лютке, капитан-лейтенант.
— Надеюсь, господин доктор, я правильно употребил выражение «в то время как».
Тем не менее Тиммлер явился проводить их в поход. Он деловито ходил по пирсу, рассказывал медсестрам об устройстве подлодки, энергично жестикулируя. Он попытался сказать «до свидания» подводникам, но они не обращали на него никакого внимания. Когда командующий флотилией пожимал руки членам экипажа, бывший военный корреспондент Тиммлер делал снимки, становясь на колени, чтобы моряки казались повыше. Когда лодка развернулась и направилась в море, он все еще стоял на пирсе, размахивая фуражкой и снимая последние кадры.
Первое, чем их встретило море, была бомбежка.
Тайхман вдруг увидел, как на него летит бомба — неожиданно она оказалась прямо перед ним, округлая башня, огромная и желтая. Он услыхал крик и упал плашмя на палубу. Раздался лязг металла, ударяющего о металл.
Бомба упала на палубу в метре позади мостика. Моряки несколько секунд стояли, словно парализованные. Командир был в ярости. Он с радостью расстрелял бы всех вахтенных сигнальщиков на месте. Он трясся от гнева, и его лицо было таким красным, что подводники испугались, как бы его не хватил удар. Когда он наконец немного успокоился и обрел дар речи, процедил сквозь стиснутые зубы:
— Выбросьте ее за борт, — и повернулся к бомбе спиной, словно ее не существовало.
Она оцарапала ограждение рубки со стороны кормы, пробила деревянный настил палубы и оставила вмятину в прочном корпусе. При контакте с ограждением ее слегка развернуло; она воткнулась в палубу детонатором вверх. Открутить его и дезактивировать бомбу оказалось делом нетрудным, зато морякам пришлось изрядно попотеть, прежде чем они сумели сбросить ее за борт. Руководил этой операцией инженер-механик. С помощью импровизированных талей и двух ломиков моряки за пятнадцать минут избавились от бомбы. А в это время вторая вахта стояла у зенитных орудий на тот случай, если самолет прилетит вновь.
Командир дал приказ погружаться. Он велел инженеру опуститься до глубины 80 метров. Обычно на такую глубину опускались только тогда, когда на лодку сбрасывали глубинные бомбы. Подводники потом решили, что Лютке ушел на эту глубину, чтобы устроить им разнос без свидетелей на той территории, где он был, так сказать, некоронованным королем.
Командир уселся в кают-компании. Перед ним выстроились четыре моряка первой вахты. Двери были закрыты.
— В чьем секторе появился самолет?
— В моем, господин капитан-лейтенант, — ответил старпом.
— Пеленг?
— Тридцать градусов, господин капитан-лейтенант.
— Кормовые сигнальщики свободны.
Два моряка покинули кают-компанию.
— У меня к вам один вопрос, Витгенберг. Утвердительный ответ упростит дальнейшую процедуру. Вы спали?
— Господин капитан-лейтенант, убедительно прошу вас взять назад свой вопрос.
— Это еще почему?
— Потому что я расцениваю его как оскорбление.
— А мне глубоко безразлично, как вы его расцениваете. Я жду ответа.
— Тогда я убедительно прошу вас передать мое дело в трибунал и…
— Не беспокойтесь, трибунал от вас никуда не уйдет. Можете рассматривать наш разговор как предварительное слушание. А теперь я вас в последний раз спрашиваю: вы спали? Да или нет?
— Нет.
— Тогда объясните мне, почему пропустили самолет?
— Я не могу этого объяснить, господин капитан-лейтенант.
До этого момента Лютке задавал вопросы обычным, слегка презрительным тоном, словно этот разговор был простой формальностью, и старпом испытывал его терпение. Он был уверен, что виноваты во всем вахтенные. Мягко, осторожно, как будто ожидая, когда противник попадет в ловушку, он спросил:
— Какая была видимость?
— От четырех до пяти миль, господин капитан-лейтенант.
— Атмосферные условия?
— Дымка. Клочья тумана, господин капитан-лейтенант.
— Высота облачности?
— От 900 до 1200 метров, господин капитан-лейтенант.
— Очень хорошо. — Голос командира снова зазвучал громко. — Предположим, самолет атаковал нас по кратчайшему пути. Должен сказать, что это кажется мне совершенно невероятным. Система радиопротиводействия должна была бы зафиксировать его появление. Но давайте предположим, что он так и летел — тогда при описанных вами атмосферных условиях вы должны были заметить самолет на расстоянии 600–700 метров и на высоте не менее 900 метров. Это ясно?
— Да, господин капитан-лейтенант. Но самолет летел не по прямой. Он шел над облаками, потом пробил их и вынырнул на высоте 450 метров над нами, сбросил бомбу и снова скрылся в облаках.
— Если это так, то его, должно быть, пилотировал святой дух.
— Я ничем не могу объяснить этот случай, господин капитан-лейтенант.
Лютке вытащил руки из карманов и выпрямился на банке. Он наклонился вперед, поставил локти на стол и уперся подбородком в ладони. Он посмотрел на старпома так, как будто видел его впервые. Потом он спокойно, таким тоном, каким успокаивают расстроенное дитя, произнес:
— Витгенберг, дело не в вас и не во мне, и даже не в нашей лодке. Мне надо знать, какова вероятность повторения подобных случаев.
Молчание было прервано звуком открывшейся двери.
— Новая вахта просит разрешения пройти.
— Не разрешаю.
— Слушаюсь, господин капитан-лейтенант.
Дверь закрылась. Слышно было, как моряки вернулись в носовой отсек.
— Но вы ведь слышали звук моторов?
— Только когда самолет уже удалялся, господин капитан-лейтенант. Когда он приближался — не слышал.
Командир взглянул на Тайхмана. «Если хочешь знать, что я слышал, — подумал Тайхман, — спроси меня, а не смотри, черт бы тебя подрал».
— А вы слышали звук моторов?
— Да, господин капитан-лейтенант. — Тайхман сделал паузу. Ему хотелось немного помучить командира. И когда Лютке уже собирался задать второй вопрос, произнес: — Но после того, как бомба уже упала. До тех пор самолет шел при выключенных моторах.
— Какая чушь! Откуда вы знаете, что моторы были выключены? Вы можете сказать только одно — я, старший мичман такой-то, не слышал звука моторов, но я запрещаю вам делать поспешные выводы о том, почему вы их не слышали. Понятно?
— Да, господин капитан-лейтенант.
— Кормовых сигнальщиков ко мне.
Когда они явились, командир спросил их, слышали ли они звук моторов. Оба ответили то же самое, что и старпом. Лютке отпустил их. В дверь кают-компании просунул голову радист и сказал:
— Кок передает командиру — обед готов.
— Меня это не интересует.
— Прошу разрешения подавать, господин капитан-лейтенант.
— Не разрешаю. И если еще кто-нибудь попробует мне мешать, я его накажу. — Повернувшись к старпому, он сказал: — Я доложу об этом происшествии командованию. Вы будете держать ответ перед ним.
— Я отвечу, господин капитан-лейтенант.
И тут Лютке взорвался:
— Вы — вы — вы! Ответите вы или нет, не имеет ни малейшего значения. Вы, похоже, не понимаете, что это значит! — Он вскочил и подлетел к старпому: — Если то, о чем вы утверждали, правда, то нам всем надо переходить в армию. Для подводного флота война закончилась! Неужели вы, глупцы, этого не понимаете?
