в арктических подвигах капитана?
Я подошла к повару, склонившемуся над бурлящим овощным рагу, и налила себе кофе из его кофейника, который всегда стоял на малом огне.
— Сегодня за обедом будет на пять человек меньше, — сказал повар, не оборачиваясь, — поэтому я решил придержать баранину на воскресенье и подать только овощи, а в рагу положу остатки вчерашней свинины. Но если ты хочешь чего-нибудь повкуснее, заходи после ужина, для тебя отыщутся бисквиты с черносливом.
Как он может говорить о еде, думала я, глядя на широкую мускулистую спину, перехваченную завязками клеенчатого передника. Как они вообще могут есть, когда в отеле творится черт знает что, Ли Сопру увезли в морг, а в одной из тридцати шести комнат спокойно сидит его убийца.
* * *
В начале весны я полюбила приходить в галерею и даже завела там складной полотняный стул, который прячу за стволом драцены. На стволе иногда выступают красные пятна смолянистого сока. Всезнающий Риттер сказал мне, что это кровь слона и дракона, убивших друг друга на аравийском острове. А драцена на греческом означает самка дракона.
Отсюда, из галереи, виден северный склон холма: крыша этрусской беседки сияет в листве, будто граненый камушек. Когда головешки разобрали, на поляне нашли статую мученика из красного дерева, целехонькую, с обожженными белками глаз. Это мне брат рассказал, я туда не ходила, хотя вся окрестная ребятня помогала расчищать пожарище.
Восстанавливать часовню хозяйка не пожелала, более того, она так разгневалась на любимого святого, что велела сослать ослепшую статую в конюшни, где та простояла года три, по колено в опилках и лошадином дерьме. Апостол, полагаю, обиделся не меньше, иначе зачем бы старухе спустя два года падать с лошади?
Она была прекрасной наездницей, в молодости участвовала в скачках и за полгода до своей гибели купила коня по имени Виндзор, выигравшего кубок побережья. Это мне соседка Джири рассказала, она работала в усадьбе еще в те годы, когда там были прежние порядки. После гибели хозяйки опасную статую извлекли из дерьма, очистили и по дешевке продали на аукционе в Дуччо. Ничего удивительного в том, что на поляне, где раньше стояла часовня, убили хозяина отеля. Небесный то был палец или откушенный палец апостола, но что-то же ткнуло его в грудь, да так крепко, что он упал замертво.
Как мне двигаться дальше и стоит ли двигаться вообще?
Из того факта, что Ли Сопра стал жертвой, можно сделать два вывода. Первый: он скрывался здесь по другим причинам и погиб от руки кредитора или, скажем, ревнивого мужа. Второй: его убил сообщник, который, вероятно, до сих пор находится в «Бриатико». Может быть, они не поделили добычу?
С образом действия мне все понятно. Зачем человеку, который ходит купаться на дальний пляж, лишь бы не видеть людей, соглашаться на роль в спектакле для прислуги? Затем, чтобы надеть платье и парик, вот зачем. Уйти из флигеля после первой сцены, добежать по росистой траве до поляны, выстрелить и стремглав примчаться обратно. Вот как это было задумано, да только вышло сикось-накось, и марку он в тот раз не получил.
Для того чтобы убить моего брата, ему и рядиться не пришлось. Хотя Бри ожидал женщину и, наверное, растерялся, когда из эвкалиптовой рощи на дорогу вышел маленький лысый старик. Но что было потом и почему брат не защищался? Почему он дал себя убить? Здесь у меня провал, не могу ни за что уцепиться. Как в дурном сне, когда идешь по полю к соседской мельнице, а она отодвигается с каждым шагом, уплывает от тебя по лиловой траве, вращая сияющими на солнце лопастями, будто гребным винтом. Мне такое снится раз в год, а то и два.
Маркус. Среда
— Люди становятся лучше, когда немного поизносятся, вроде как ружья или сёдла, — важно заметил клошар, кивая в сторону хозяина, проходившего мимо с графином вина. — Этот парень был болваном, каких свет не видывал. Мой младший брат отбил у него девчонку, так он пришел к нему с деньгами, чтобы выкупить ее обратно. Мы считались бедной семьей, а у него были полные карманы горных озер, вот он и пришел пошуршать у брата перед носом.
— Чем пошуршать?
— На бумажках в сто тысяч лир было нарисовано горное озеро. Неужто не помнишь.
— И что же, брат продал девушку?
Маркус налил себе из графина. Вино горчило, рюмки здесь были зеленоватые, с толстым пузырчатым дном, вино казалось в них водой, и он пил его как воду. Дождь лил с самого утра, полотняные маркизы на веранде кафе набухли, будто сети, полные рыбы, а жестяные столики звенели под струями воды, срывавшейся с крыши.
— Побил дурака, а деньги его отобрал. Мы с братом были здоровые и наглые, будто два пьемонтских быка, поверишь ли, на себе волокли телегу с рыбой на холм. Каждое утро, кроме воскресенья, бочонок отборной трески для гостей из поместья. Тамошний повар не пускал меня дальше дверей, зато всегда выносил стаканчик белого, проявлял уважение. А брат все злился, что с заднего двора приходится в «Бриатико» заезжать. Что ж, пришло время, и у него завелись ключи от парадных ворот.
— Вы в прошлый раз про часовню рассказывали. — Глаза у Маркуса слипались, но он решил держаться до последнего. — Про палец апостола.
— Говорю же, палец Стефания во время службы стырила. Не весь, конечно, а самый кончик. Я эту историю от нашего падре услышал, когда подрабатывал в церкви маляром, а тот — от монастырского служки, что приезжал потом за пальцем.
— Это в каком году было?
— В середине девяностых. — Клошар подождал, пока на стол поставят плетеную хлебницу, и продолжил, понизив голос: — Стефания служку к часовне не подпустила. Сказала, что вернуть не может, потому как саркофаг уже запаяли, и посланца назад отправила с обещанием, что все монастырю оставит после своей смерти. И дом, и часовню, и палец.
— Рановато она умирать собралась. Вам же
