увидела, что он сидит в инвалидном кресле и ноги его укрыты гостиничным пледом. Волосы незнакомца были белыми, а глаза голубыми, как будто его нарочно выкрасили в цвета «Бриатико».
— Рада знакомству, синьор Полони. Я и не знала, что у нас новый жилец.
— Я заказывал комнату на первое июня, но вчера вечером мне позвонил ваш управляющий и сказал, что один номер досрочно освободился. — На слове досрочно он немного запнулся, и я подумала, что он уже поговорил с нашими стариками и знает, в чем дело. — Я взял билет и приехал, чтобы не потерять свой шанс.
— Вы заняли комнату с угловым балконом? — спросила я из вежливости.
Ясно, что новенький получил комнату капитана, я даже огорчилась за него немного. Там еще девять дней будет жить дух покойника, и надо зажигать свечку в нише с Мадонной.
— Никакого балкона у меня нет. — Он пожал плечами. — Это же номер люкс, первый этаж с патио!
И верно, с какой стати селить наверху человека в коляске, подумала я, прощаясь с ним и направляясь в сторону отеля. Но откуда на первом этаже взялся свободный номер? Убили еще и синьора певца, уже полгода живущего в комнате с патио? Это один из моих любимцев — бывший баритон из Генуи, оставшийся без голоса в пятьдесят лет из-за обычной простуды и с тех пор совершенно помешавшийся. У себя в номере он крутил пластинки с операми, где ему доводилось петь Эскамильо или Скарпио, и часами раскрывал перед зеркалом рот, не издавая ни звука.
Когда я подходила к отелю, мимо меня пронеслись два заказных такси, свернувшие в сторону шоссе. Оба желтые, с черными пчелиными полосками на бампере. Похоже, сегодня кого-то навещали родственники, странное дело для буднего дня.
— Где тебя носит? — Фельдшер Бассо увидел меня издали и быстро пошел навстречу. — У нас тут такое творится, а ты являешься к полудню. Четверо съехали, и это еще не конец! Ди Фабио все утро звонит своим детям и, кажется, будет пятым.
— Это из-за полиции? — Я села на скамейку, почувствовав, что ноги вдруг ослабели.
— Это из-за всего! — буркнул он, садясь рядом. — Вторая смерть в благопристойной гостинице для старых буржуа. Кому охота жить в проклятом месте?
— Четвертая смерть. Вы забыли про конюха и хозяйку поместья?
— Да, верно. Думаю, старухе невесело глядеть на все это с небес. Говорят, жена траянского кузнеца так и сказала: быть сему месту пусту!
— Что же теперь будет?
— Разоримся как пить дать. Пойдешь обратно в деревню коз пасти. Тосканец наш носится как умалишенный, за убыток небось ему отвечать. Обзванивает всех, кто заказывал комнаты на зиму, обещает бесплатные процедуры, шампанское и скидки.
— А вы чужие деньги не считайте, — сказала я строго. — Обещает и правильно делает. В пустом отеле вмиг поселится разруха, номера должны быть заполнены, даже если их даром отдавать придется.
— Поди сюда!
Обернувшись на голос Пулии, я увидела ее стоящей на заднем крыльце и делающей мне знаки. Я бросила фельдшера и побежала к ней, еще издали заметив, что лицо у старшей сестры было спокойное, как будто постояльцы отправились на прогулку по побережью, а не удрали, наспех побросав вещи в такси. Пулия — вот кто настоящая кариатида, на которой все держится, а те жилистые греки, что поддерживают навес над парадной дверью, просто гипсовая труха и позолота.
— Петра, пойди займись новым постояльцем, уболтай его на несколько процедур, иначе нам нечего будет делать вечером. Все сидят по своим комнатам, даже термальную грязь отменили! Скажи, что по случаю приезда он получит все за половину цены. Пусть старики увидят, что жизнь продолжается.
— Пулия, ты его вообще видела? Он в коляске сидит.
— Тем более, — кивнула моя начальница. — Ему непременно нужен массаж. Сначала хорошая ванна с травами, а потом массаж с горячими камнями. И не меньше часа термальной грязи!
Она резко повернулась и исчезла в глубине коридора, а я взяла список процедур и пошла искать синьора Полони, еще не подозревающего, что две лучшие сестры отеля «Бриатико» и прелестная китаянка нынче вечером будут ублажать его одного.
За половину цены.
* * *
Всю ночь шел дождь, и утром море показалось мне тяжелым, как ртуть. Из окна процедурной был виден один из портовых закоулков: двое стариков в брезентовых куртках расхаживали там вокруг лодки, затягивая какие-то шнуры, мне почудилось, я различаю их лица.
О чем только я думала, когда шла за капитаном, сжимая в кармане чулок, набитый гравием? Меня могли запросто заметить из этого окна. Дикий пляж отсюда не виден, его загораживает ребро поросшей барбарисом скалы, зато отлично видна ведущая в каменоломни дорога.
Какой же дурой я кажусь себе теперь, великая сыщица. Я не знала, что капитан живет под чужим именем, я не знала, что ему приходилось хромать и подкрашивать лицо, я не знала, что он вырос в доме Стефании и ходил по парковым аллеям задолго до того, как я появилась на свет.
Еще я не знала, что убить не смогу. Никого, никогда. Там, на обрыве, мне было страшно не оттого, что, начни я с ним бороться, могу сама полететь в воду с разорванным горлом. Мне было страшно оттого, что в тот момент я стала на него похожа. Я ничем не отличалась от того капитана, который волок окровавленного человека по плитам рыбного рынка, прихватив его петлей за шею, а потом положил в соль еще живого.
— Как же я не узнал молодого Диакопи? — сокрушался повар, когда вечером мы собрались на кухне обсудить происшествие. — А мы-то развесили уши, слушая про его ледовые экспедиции. Что ж, старухин сынок с самого начала никуда не годился. Повеса, греческая шипучая кровь. Его отец тоже недолго пробыл в поместье, этот, как его, господин из Афин.
— О мертвых не говорят в таком тоне, — заметила Пулия, но я видела, что ей не по себе. Разве не она набрасывалась на всех, кто сомневался
