моему столу. — Как же вы туго соображаете, комиссар. Это не сына Стефании крестят, а внука! Брат прислал мне эту открытку, чтобы я поняла, с кем он намерен встретиться. С внуком старой хозяйки, вот с кем!
— А чего же он прямо тебе не сказал?
— Другой бы сказал, а Бри должен был меня помучить. Представляю, как ему было весело: дырявые открытки, тайные свидания, чужие секреты, призрачное богатство. Миллион за сицилийскую ошибку! Настоящий «Остров сокровищ», понимаете?
— Миллион? А зачем кому-то наклеивать такую марку на открытку, вместо того чтобы положить ее в банк? Странная прихоть, ты не находишь?
— Ничего странного. Еще со времен Эдгара По известно, что лучший способ спрятать ценную вещь — это поместить ее там, где она должна быть, по всеобщему мнению. Помните рассказ об украденном письме?
— Нет, не помню. И что это дает следствию?
— Хотя бы то, что в отеле есть второй Диакопи, младший, — сказала она тихо. — Он убил своего отца, чтобы отобрать у него добычу. Думаю, он до сих пор здесь. И разумеется, он не тот, за кого себя выдает.
Садовник
Редактуру я начал в свой первый день в «Бриатико» и работал по утрам, поднимаясь вместе с консьержем, в половине седьмого, сидел в библиотеке и мелко исписывал карандашом поля рукописи. Несколько месяцев я так проработал, еще не зная, что сюжет выскользнет у меня из рук после разговора с кудрявой медсестрой. То, что она рассказала тогда, в темной лавандерии, под гудение аварийного генератора за стеной, изменило мои постоянные величины, сделав их переменными. Знание, которое я получил против своей воли, струится в жилах текста, будто донорская чужеродная кровь.
Как много гибнет стратагем в один вечерний час. Эта строчка, многократно прочитанная на пляже, где я три дня ждал возвращения Паолы, запеклась на ссадине коричневой кровавой корочкой. С того дня прошло девять простых, упоительно бессмысленных лет; зеленого льва прокалили, он стал красным львом, его долго парили, и на дне остался один свинцовый сахар.
Девять лет во мне стояла тишина, как на площади после казни. Я спал со всеми женщинами, которые этого хотели, но стоило им заговорить о том, что будет потом, как рубец начинал саднить и сочиться сукровицей. Потом ты сожжешь часовню, думал я, или еще что-нибудь разрушишь, а может, начнешь войну между севером и югом. Я оставался один и принимался заживлять свою корку заново.
Женщины — привратницы хаоса, им доверяешь по умолчанию, если они плохо держат дверь, то темнота проникает повсюду. Маленькая Петра открыла не дверь, а крепостные ворота, хаос ворвался в мою книгу, будто башибузуки и янычары в византийскую столицу. Ясное дело, закончить ее мне уже не удастся. Текст стал ремеслом, в нем есть рассуждения, аллюзии и летучая субстанция памяти, все как положено. Пропал только железный привкус живой воды.
Петра
Во вторник я провела утро на кухне за глажкой полотенец, на втором этаже сломался рубильник, и пришлось спуститься к повару с тележкой и утюгом. Повар жарил пименте с солью для ланча и метался между двумя огромными шипящими сковородами. Его помощники стучали ножами по деревянной столешнице, чесночные дольки лежали вроссыпь, будто лиловатый жемчуг. Я брызгала на полотенца лимонной водой и думала о молчании Садовника. Мы не разговаривали уже шестнадцать дней.
— Слышала уже про нашего фельдшера? — весело крикнул повар.
— Что там натворил практикант?
— Он такой же практикант, как я владелец здешних мест, — засмеялся Секондо. Смех у него похож на шипение пименте в масле. Я выдернула шнур из розетки и подошла к плите, чтобы налить себе кофе.
— Практикант был шпионом! — торжествующе сказал повар.
— Разве Италия с кем-то воюет? — спросила я, чтобы доставить ему удовольствие.
— Война бывает разная! — Секондо посмотрел на меня со значением. — Когда прошел слух, что в «Бриатико» совершится сделка по продаже, важные люди забеспокоились. Здесь ведь когда-то было казино, а значит, можно отстроить его заново. Если бы Аверичи не поймали на горячем, здесь бы и теперь было казино.
— А при чем тут фельдшер?
— Да не фельдшер он никакой! Люди из Салерно заслали его сюда, чтобы выяснил все подробности: кто покупает, зачем, какие деньги собирается платить. Они решили, что отель продается в спешке, за долги, а в таких сделках можно получить целую скалу с домами и оливками за пару миллионов. Но хозяин с капитаном обделали все по-тихому, так что салернским дельцам ничего не перепало.
— Разве земля принадлежит владельцам отеля? Она же вроде взята в аренду.
— Ох, мутное там дело! — воскликнул повар, высыпая пименте в миску с солью. — Нотариус говорит, что такого в провинции еще не было, но подробностей не выдает, молчит, будто казначей каморры!
— А что случилось с практикантом? — Я принялась укладывать выглаженное белье в тележку. — Его разоблачили и пытали в котельной огнем?
— Как же, поймай его сначала. — Секондо засмеялся, протянул мне перчик, с которого текло горячее масло, и мне пришлось открыть рот.
Потом я сложила полотенца, вывезла тележку из кухни, докатила ее до лифта и прислонилась к холодной стене. Больше не хочу ничего слышать. Я устала от новых подробностей. Они сыплются с небес каждый день, заметая мои рассуждения, как внезапный снег заметает следы на дороге. Я никогда не видела настоящего снега (наша январская слякоть не в счет), но думаю, что именно так он и выглядит: белый, внезапный и непоправимый.
Я отвезла тележку в хамам, сгрузила полотенца в шкаф и задвинула щеколду. Голубые клеенчатые занавески раздернуты, все отделения пусты, на всем этаже ни души — мне стоило радоваться, ведь я ненавижу «Бриатико», но почему-то радости не было.
Кто же твой сообщник, Ли Сопра, думала я, спускаясь в лифте с пустой тележкой. Мужчина пятидесяти лет приезжает в богадельню, влезает в шкуру
