людей будит труба, а в мирное время петух. Далее, Гомер называет бога войны Ареса ненавистнейшим из богов (длинная цитата), и мудрый Нестор говорит у него о войне (длинная цитата). А Еврипид говорит о мире (длинная цитата). «К этому Гермократ добавляет, что война очень похожа на болезнь, а мир на здоровье». Потом в мирное время молодые хоронят старых, а во время войны — старые молодых. Во время войны неспокойно и внутри городских стен, а в дни мира спокойно даже в открытом поле.
«С изумлением спрашиваешь себя: неужели мальчик, незадолго перед этим посещавший школу, прилежно занимавшийся историческими сочинениями и желающий сочинить упражнение по преподанным ему правилам… неужели такой мальчик высказал бы иные мысли в иной форме? Мне кажется, он говорил бы точно так же, как Тимей заставляет говорить Гермократа» (XII, 25к — 26). А между тем это говорит отнюдь не мальчик, а опытный политик и полководец.
«Подлинная задача истории, — говорит Полибий, — состоит… в том, чтобы узнать речи, произнесенные в действительности» (XII, 25в, 1). «Историку не подобает наскучивать читателю и выставлять напоказ собственное искусство, но довольствоваться точными по возможности сообщениями того, что было действительно произнесено» (XXXVI, 1). «Кто замалчивает подлинные речи… а вместо того дает вымышленные школьные упражнения… тот упраздняет самое существо истории» (XII, 25в, 4). Это совершенно уникальное явление. Так не поступал никто ни до, ни после Полибия. Например, во времена Ливия сохранились подлинные речи Катона Старшего. Но Ливий и не подумал привести их в своем рассказе: вместо того он украсил свое повествование изящными риторическими речами, которые мог бы произнести Катон. У Ливия, можно сказать, все повествование состоит из речей. При этом эпоха и характер действующего лица для него безразличны. Римляне времен Ромула говорят не хуже блестящих риторов эпохи Августа. Одинаковые речи произносит Аппий Клавдий Слепой и другие бородатые консулы, и современники Сципиона Младшего.
Не буду сейчас распространяться об этих речах. Вместо этого приведу два эпизода, которые Ливий взял у Полибия. Иногда он очень точно следует нашему автору, но все же как блестящий писатель и ритор считает необходимым украсить грубый сухой стиль Полибия. Первый эпизод происходит во время Второй Пунической войны. Молодой римский военачальник Публий Сципион Старший взял испанский город Новый Карфаген. В городе он нашел множество заложников, жен и детей испанских царьков, которых карфагеняне держали в крепости, чтобы обеспечить верность иберов.
Вот текст Полибия.
«Публий приказал позвать заложников… Детей он подзывал к себе по одному, ласкал и просил ничего не опасаться, так как, говорил он, через несколько дней они увидят своих родителей. Что же касается остальных, то всем он предлагал успокоиться и написать родным прежде всего о том, что они живы и благополучны… В числе пленных женщин находилась и супруга Мандония (одного из испанских царьков. — Т. Б.)… Когда она упала к ногам Публия и со слезами просила поступать с ними милостивее, чем поступали карфагеняне, он был растроган этой просьбой и спросил, что им нужно. Просящая была женщина пожилая и на вид знатного происхождения. Она не отвечала ни слова. Тогда Публий позвал людей, на которых был возложен уход за женщинами. Те… заявили, что доставляют женщинам все нужное в изобилии. Просящая снова, как и прежде, коснулась колена Публия и повторила те же слова. Недоумение Публия возросло и он, решивши, что досмотрщики не исполняли своих обязанностей и теперь показали ложно, просил женщин успокоиться. Для ухода за ними он назначил других людей… Тогда просящая после некоторого молчания сказала:
— Неправильно, военачальник, понял ты нашу речь, если думаешь, что просьба наша касается еды.
Теперь Публий угадал мысли женщины и не мог удержаться от слез при виде юных дочерей Андобалы и многих других владык, потому что женщина в немногих словах дала почувствовать их тяжелую долю. Очевидно, Публий понял сказанное; он взял женщину за правую руку и просил ее и прочих женщин успокоиться, обещая заботиться о них, как о родных сестрах и дочерях» (X, 18, 3–15).
А вот рассказ Ливия.
«Сципион призвал к себе заложников, прежде всего ободрил их всех, так как они перешли под власть римского народа, который предпочитает привязывать к себе людей не столько страхом, столько благодеяниями и вступать с иноземными народами во внушающий доверие союз, чем придавать их плачевному рабству. Затем, выслушав названия их родных городов, он исчислил, в каком количестве и к какой народности принадлежат пленники, и отправил на их родину послов, чтобы община прислала за своими… В это время из толпы заложников с плачем бросилась к ногам главнокомандующего… супруга Мандония… и начала умолять его, чтобы он наказал стражам старательнее относиться к заботам и уходу за женщинами. Когда же Сципион заявил, что, наверно, они ни в чем не будут нуждаться, тогда женщина заговорила снова:
— Невысоко мы это ценим, ибо чего не достаточно для нас в нашем положении! Но меня беспокоит забота о другом, когда я думаю о возрасте этих вот женщин, так как сама я нахожусь вне опасности подвергнуться оскорблению женской чести…
Тогда Сципион возразил на это:
— Уже ради военной дисциплины народа римского, соблюдаемой мной, я не допустил бы оскорблять у нас ничего, считающегося где-либо священным. Теперь же заставляет меня еще тщательнее заботиться об этом ваша добродетель и достоинство, так как вы даже среди несчастий не забыли о своей женской чести» (XXVI, 49).
Мне кажется, сразу бросается в глаза разница между этими двумя рассказами. У Полибия мы видим человека юного, с мягким сердцем, легко доступного жалости и состраданию. Он утешает и успокаивает насмерть перепуганных людей, ласкает детей и, чтобы их утешить, дарит им подарки. У Ливия перед нами холодный и спокойный римский военачальник, который в первую очередь произносит перед пленниками речь, в которой в официальных выражениях доказывает преимущества римской политики, а потом погружается в необходимые вычисления. Далее к ногам полководца падает пожилая женщина. У Полибия Сципион сразу растроган, хотя не знает еще, в чем просьба. Он мягко и ласково пытается узнать, что ей нужно. Он тратит на это, очевидно, много времени — призывает стражей, расспрашивает, потом назначает новых, дает им указания и т. д. Особенно трогательно у Полибия, что женщина так и не решается прямо сказать Публию, о чем она молит. Она заставляет его догадаться, и Сципион, поняв, в чем дело, не может удержать слез. У Ливия герои не плачут. Женщина сразу без всякого стеснения напрямик излагает молодому полководцу свою просьбу. И уж, конечно,
