– Я не понимаю, – влез Тонфа. – У него что, ключи есть?
Эрван воздержался от ответа – никакой уверенности не было и у него.
– Проверьте досконально ее звонки и сообщения.
– У Изабель Барер не было абонемента, – заметил Фавини.
– Я говорю о счете Каца.
– Мы уже выясняли: все звонки касаются его пациентов.
– Я на понятном языке говорю или что? Убийца мог быть одним из них! Я уверен, что она лечила этого психа.
Фавини вздернул брови. Тонфа отважился:
– У нас нет никакого судебного поручения…
Боль в голове становилась все пронзительней. Эти огни, мать их…
– Раз и навсегда: наше поручение – это срок раскрытия за очевидностью преступления[107]. Больше не осторожничаем. Заходим, куда хотим, и обыскиваем, что хотим.
– Семья Барер будет…
– А не пошли б они… Изабель укрывала ненормального, имя которого в одном из ее досье.
В этот момент коп из бригады Мальмезона, в латексных перчатках и с заострившимся лицом, подошел, протягивая некий предмет:
– Мы нашли в подвале, он был спрятан за бойлером.
Эрван снова натянул перчатки и взял вещицу. Статуэтка, вылепленная из грязи, представляла собой фигурку сантиметров двадцати высотой в стиле африканского наивного экспрессионизма. Фетиш был утыкан ржавыми гвоздями и стеклянными осколками.
Нконди, недавно вышедший из рук создателя. Изображение, служившее подписью.
Находка была встречена мертвым молчанием. Для Тонфа и Фавини это означало новое погружение в тот кошмар, о котором они хотели забыть последние два месяца.
Для Эрвана все было по-другому: он из него никогда и не выныривал.
Если ему требовалось доказательство худшего, теперь он держал его в руках. Новый кандидат на наследство убийцы из Катанги. Или, еще более дикая мысль, Тьерри Фарабо собственной персоной, вернувшийся из царства мертвых.
– Засунь-ка мне это в опечатанный пакет, – велел он копу из Мальмезона.
Офицер испарился. Двое остальных молчали. В темноте их лица высвечивались в трехцветных огнях полицейских стробоскопов: синие, белые, оранжевые…
– Дайте-ка мне секундочку.
Он отошел в сторону и набрал номер подполковника Верни. Едва жандарм ответил, Эрван потребовал отчета о допросах персонала и пациентов спецбольницы Шарко.
– На данный момент ничего. Мы опросили приблизительно половину…
– Вы еще там?
– Нет, все разъехались по домам. Уже десятый час… Вернемся завтра. Профессор Ласей, вообще-то, довольно сговорчив и…
– Срочно езжайте туда и задержите его. Немедленно!
– Что? На каком основании?
У Эрвана вырвался безумный смешок.
– Скажем так: сокрытие улик, препятствование расследованию, лжесвидетельство и, почему бы нет, киднеппинг и незаконное присвоение трупов.
– Ничего не понял в том, что вы сказали.
– Не важно. Подержите его для меня на холодке.
– Вы вернетесь?
– Возьмите его прямо сегодня ночью. Утром я вам позвоню и скажу, когда буду. Запихните его в камеру, черт подери!
Он нажал отбой и сказал себе, что, несмотря на многочисленные нестыковки, в этой истории прослеживается определенная логика. Все дороги вели в спецбольницу Шарко. Изабель Барер лечилась там в начале 2000-х годов, прежде чем начала там же работать. Тьерри Фарабо там – якобы – закончил свои дни в 2009-м. Бывший ученик нганга – Крипо – бродил вокруг, пока не стал принимать себя за своего учителя.
В самом сердце спецбольницы Фарабо излучал свою власть. Черная звезда, вокруг которой вращались другие планеты. Сгусток примитивных инстинктов и смертоносных пульсаций, который притягивал злонамеренные души, как магнит металлические частицы.
В самой глубине души Эрван ощущал это притяжение. Тот темный магнетизм, который приводил в движение все это дело.
Он вернулся к своим людям, спотыкаясь о комья земли. У него было такое чувство, будто он вылез из авиационного тренажера.
И все же он собрал крохи самообладания, чтобы спросить у Тонфа:
– А Хосе Фернандес, ты про него выяснил?
– Кто?
– Плаг. Медбрат из Шарко.
Полицейский ударил себя по лбу с искренне покаянным видом:
– Черт, забыл! Эта история с Одри, я…
– Займись этим. Сейчас. Я хочу поговорить с ним завтра утром, будь он в каталажке, в Бретани или на Марсе.
Официально в ночь 23 ноября 2009 года Тьерри Фарабо умер от нарушения мозгового кровообращения. Был вызван врач из «Cavale blanche», чтобы выписать заключение о смерти. На рассвете Хосе Фернандес с коллегой отвезли останки Фарабо в крематорий Бреста, в нежилой зоне Верна. Перед самым аутодафе Плаг изъял фибробласты[108] из бедра трупа с целью последующей пересадки его костномозговой ткани четверым добровольцам. Затем Человек-гвоздь исчез в дыму.
Все это было фальшивкой.
Суть происшедшего таилась в тех четырех часах. Вытрясти все из Плага. Вернуться в Бретань. Допросить Ласея. Добраться до лекаря, который подписал разрешение на кремацию. Отыскать одного за другим всех действующих лиц этого надувательства.
Эрван, сложив руки на груди, что-то бормотал как безумец, похлопывая себя по плечам, чтобы согреться, когда наконец-то появился Рибуаз. Майор шагнул к нему и заорал без предисловий:
– Блин, где тебя носит? Мы тебя два часа дожидаемся!
Судмедэксперт, с портфелем в руке, не ответил. На его бульдожьем лице было написано изумление: он никак не ожидал увидеть здесь Эрвана.
– Не понимаю, – ответил он. – Тебе что, не сообщили насчет матери?
103Дьявол на моей стороне.
Каждый этап, последовавший за корридой в люксе 418, убеждал ее в этом все больше и больше. Сначала дирекция «Шато Рапа» попросила постояльцев не покидать своих номеров, пока их не вызовут в конференц-зал отеля. Персонал неохотно и туманно говорил об «инциденте» на пятом этаже.
Без нескольких минут семь ее препроводили на первый этаж в атмосфере сдержанного ужаса – она вела себя как все, перемежая робкие вопросы и жалобы (в конце концов, она же постоялица отеля и не понимает, что вокруг за паника). Гаэль сосредоточилась на своей роли, чтобы больше не думать о бойне. Она все еще отходила от наркоза. Вокруг еще плавает зыбкий туман, но ясность ума возвращается, хотя она старается не форсировать события.
Допрос вылился в простую формальность. Не более любопытные, чем таможенники в аэропорту, полицейские задавали ей только элементарные вопросы, даже не поднимая глаз от своих распечаток, которые они добросовестно заполняли. Паспорт. Цель поездки. Чем занималась в течение дня и в отеле.
Помимо внешнего сходства, девица, у которой Гаэль одолжила паспорт, имела и другое достоинство: она была членом многочисленных экологических ассоциаций, одна из которых, поставившая целью защитить животных и растения, находящиеся под угрозой уничтожения в европейских лесах, располагалась как раз в Лозанне. Гаэль заявила, что между двумя сериями покупок (она дала адрес бутиков и точное время посещений) она зашла в штаб-квартиру ассоциации, чтобы представить свой проект защиты ягнятников-бородачей[109]. «Нужно продолжать борьбу!» Чтобы придать правдоподобия своему вранью, она достала из сумочки брошюру об исчезающих хищниках, которую распечатала накануне. Полицейские переглянулись: еще одна папина дочка, которой нечем заняться, кроме как защищать каких-то неизвестных хищников. Пометка в бумагах. «Спасибо, мадемуазель».
Гаэль даже имела наглость выразить пожелание как можно быстрее покинуть отель. Разрешено. Расследование было чистой рутиной. Все указывало на то, что покушение на Трезора Мумбанзу, влиятельное лицо из Катанги, будущего кандидата на пост губернатора провинции, обернулось побоищем. Так в чем подозревать эту взбалмошную дурочку?
Дьявол на моей стороне.
Она поспела на скоростной поезд в 20:45. Все прошло как по маслу, и она могла бы считать себя профессиональным киллером, перед которым большое будущее. Но в поезде у нее сдали нервы. И вот она рыдала, как фонтан Петрарки[110], пока поезд несся со скоростью более трехсот километров в час сквозь ночь Гельвеции.
Что она оплакивала, в сущности? Уж точно не трех мерзавцев, которых уложила в своем неистовом трансе. И не Падре, за которого хотела отомстить по необъяснимой причине. Скорее, она оплакивала саму себя. Ненависть, которую она испытывала к отцу, до сих пор позволяла ей держаться. Едва Старик умер, она тут же прокляла тех, кто его убил. Who’s next?[111] Под прицелом осталась только она сама.
Она прижалась к стеклу. С надвинутой по самые брови шапочкой и шарфом, закрывающим всю нижнюю часть лица, она могла заливаться слезами сколько угодно. Но внезапно осознала, что привлекает внимание всего вагона – немногочисленные пассажиры бросали на нее короткие смущенные взгляды или проходили рядом с сочувственным видом.
